Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение Страница 25

— Как он был одет?

— Рубашка с коротким рукавом с непонятным цветом, может быть из-за странного желтого освещения. Джинсы на ногах. Черные стоптанные кроссовки.

— Лицо?

— Борода, усы и достаточно длинные волосы.

— То есть, судя по вашему описанию, он сейчас сильно отличается от фотографии? И нет никаких характерных или необычных примет? Может, он хромает, например?

— Нет, ничего необычного. Я узнала его по движениям, по походке, по контуру головы. И я бы легко узнала его по глазам, но он ни разу не приблизился ко мне, даже на мгновение не глянул на меня. Я не видела его лица, — только борода и волосы, чуть скрывающие уши.

Она вздохнула. И спросила:

— А вы как узнали, что это был он?

— По отпечаткам пальцев на ноже. Извините, Мария Давидовна, я позвоню.

Майор встал и, отойдя к окну, по телефону продиктовал приметы Парашистая, затем вернулся к кровати и сел на стул.

— Мария Давидовна, я не верю, что эта встреча в больничном дворе случайна. В одном месте совершенно неожиданно ранним утром, когда все люди крепко спят, случайно собрались вы, Киноцефал и Парашистай. Ха-ха, скажу я вам, дорогая Мария Давидовна, — ухмыльнулся Вилентьев, глядя на неё прищуренными глазами. — Мы нашли, где все это время скрывался Киноцефал — на чердаке морга. У него в дальнем углу чердачного помещения была лежанка и запас продуктов. Скорее всего, Парашистай для него был учителем и вдохновителем, и я не удивлюсь, если они имели постоянный контакт и поэтому он и оказался именно в том месте и в то время, когда вы появились ночью на территории больницы. С этими двумя маньяками всё понятно. И тут возникает вопрос — а зачем вы-то там оказались? Как вас туда занесло?

— Вы подозреваете меня в том, что я пришла на встречу с Парашистаем?

— Да, дорогая вы моя, замечательная Мария Давидовна, именно так я думаю, и никакой другой причины вашего появления там я не вижу.

Мария Давидовна улыбнулась. Вот она, проза жизни. Убогость бытия. Её подозревают в том, чего она так страстно желала. Встречаться с Михаилом Борисовичем Ахтиным, пусть даже тайно, — не об этом ли она мечтала?! Любить человека, который стал изгоем, — это ли не счастье?! То, чего она хочет, и что абсолютно недостижимо, сейчас озвучил следователь.

— Чему вы улыбаетесь?

Майор с удивлением посмотрел на неё.

Мария Давидовна засмеялась — этот тупой следак всерьез думает, что она весь прошедший год знала, где находится Парашистай, он уверен, что она все это время водила его за нос, тайно встречаясь с убийцей. Он установил за ней слежку, и этот погибший от ножа Киноцефала парень, был его оперативник. Он полагал, что рано или поздно именно она выведет его к Парашистаю.

Мария Давидовна открыто и жизнерадостно смеялась.

Впервые за последние дни она просто и откровенно радовалась.

Она продолжала веселиться даже тогда, когда с грохотом за майором захлопнулась дверь палаты. И только после этого смех перешел в глухие истерические рыдания. Она, прижав израненные руки к лицу, вслух проклинала этот гребаный мир, где для её любви нет места. Где тупые мужики, не способные на высокие чувства и простые эмоции, правят обществом. Где для неё, умной и красивой женщины, есть только одна работа, — носить каштаны из огня этим гребаным мужланам. И где благодарность за эту работу, — спокойно и уверенно сказанные слова о том, о чем она могла только мечтать.

Мария Давидовна посмотрела на красные цветы, которые принес Вилентьев. Они лежали так, словно их бросили на свежевырытую могилу.

2

Утренние лучи заглядывают в окно. Я не люблю солнце, потому что оно мешает видеть простую истину.

На этой круглой планете, медленно и необратимо катящейся в тартарары, новая жизнь всегда произрастает на разлагающейся зловонной гниющей массе старой мертвечины. Смерть всегда основа жизни — так было и так будет. И этот новый свежий росток никогда не будет лучше и крепче старого засохшего ствола, — изменится только внешний вид, но никак не содержание.

Смерть — многогранна, жизнь — однотипна.

Я выдавливаю крем для бритья на помазок и намыливаю подбородок. Станок убирает волосы, оставляя за собой ровные полосы чистой кожи. Я привык к бороде, но после сегодняшней ночи мне приходится её убирать. И я даже немного рад этому. Моё прежнее лицо нравится мне значительно больше. Так даже лучше, — я не только возвращаю имя, но и своё лицо. Я возвращаюсь после долгого отсутствия, и нахожу, что моё лицо практически не изменилось.

Я умываюсь холодной водой, и смотрю в зеркало.

— Привет, доктор Ахтин, образца две тысячи шестого года, — мысленно говорю я себе, и улыбаюсь. Избавившись от бороды и усов, я будто вновь рождаюсь. И это чувство приносит мне ни с чем несравнимое удовольствие. Я возвращаюсь в комнату, неся эту улыбку на лице. С ней же через полчаса я выхожу и иду к своему будущему месту работы. Кроме улыбки, на моём лице очки в толстой оправе, благодаря которым, как мне кажется, меня не так-то просто узнать. Может, я наивен в своих конспиративных попытках скрыть свою личность, но мне так спокойнее.

В холле поликлиники обычная для таких мест суета. Слева у регистратуры небольшая очередь. В центре большой стенд, на котором написаны все кабинеты и врачи. Справа — отделение платных услуг. Я внимательно изучаю стенд, и, найдя нужного мне человека, иду на третий этаж. В кабинете заместителя главного врача по медицинской части я, по-прежнему улыбаясь, говорю, что я врач-терапевт и хотел бы работать по специальности. Я смотрю в глаза женщины с короткой стрижкой и протягиваю документы. Александра Александровна Шлеус, возраст около пятидесяти лет, карие глаза внимательно смотрят на меня. И если имя и фамилию я узнаю из таблички на двери, то возраст и цвет глаз — по лицу.

— Очень хорошо, терапевты нам нужны, — говорит она и, начав смотреть мои документы, добавляет, — садитесь, пожалуйста, Михаил Борисович.

Она открывает диплом и внимательно его изучает. Затем открывает трудовую книжку и, посмотрев последнюю запись, спрашивает:

— Последнее место работы — областная больница. Вы год не работали в медицине?

— Да. Уехал в деревню, выращивал кроликов, — киваю я, — но, как оказалось, это не моё. Я понял, что врачевание — это моё призвание и что без него я не могу. Вот, поэтому вернулся.

— А почему не обратно в областную больницу?

— Моё место давно занято, — отвечаю я, пожимая плечами, — свято место пусто не бывает. Я — обычный терапевт, и после моего ухода сразу нашелся специалист. Вы ведь знаете, что работать в областной больнице престижно.

— Да, конечно, — наконец-то улыбается Александра Александровна.

Она смотрит остальные документы и только потом говорит:

— Хорошо. Вам, конечно, после годичного перерыва нужно будет пройти курс повышения квалификации на факультете усовершенствования врачей, но сразу я вам это предоставить не смогу. Я позвоню на кафедру и думаю, что, в лучшем случае, месяца через два, а в худшем, через четыре, у нас это получится.

— Хорошо.

Она протягивает мне документы.

— Идите в отдел кадров и оформляйтесь. Я им сейчас скажу, что вы от меня. Завтра приходите к восьми часам на оперативку, я вас представлю коллективу.

— Спасибо, Александра Александровна.

Я забираю документы. Мои пальцы всего лишь на мгновение прикасаются к её пальцам.

Я закрываю за собой дверь и иду по коридору поликлиники.

Начмеду пятьдесят три года, она замужем, имеет двух детей. Курит, примерно, по пачке сигарет в день, любит ходить в сауну и русскую баню. У женщины артериальная гипертензия, но она дисциплинированно принимает гипотензивные таблетки. И у неё миома матки средних размеров, но уже год, как нет месячных. Но всё это побочная информация, которая не имеет для меня никакого значения. Главное то, что её старшая дочь, которая вышла замуж за француза и живет во Франции, должна родить в ближайшую неделю. Александра Александровна уже оформила шенгенскую визу, собрала два чемодана, купила наличные евро, и готова хоть завтра вылететь во Францию.

Доктору Шлеус, не смотря на то, что она заместитель главного врача по медицинской части, глубоко наплевать на эту поликлинику, на врачей и пациентов, и на меня в том числе. Она забудет о моем существовании, как только дочь сообщит о том, что пора вылетать.

И это очень хорошо.

Вряд ли кто-то будет интересоваться моим прошлым, как врача.

Сомневаюсь, что у кого-то возникнут ассоциации с моим именем.

3

Иван Викторович Вилентьев сидел и смотрел на Киноцефала. Сейчас, в комнате для допроса, он не выглядел пугающе, и совсем не соответствовал своему имени. Майор любил такие моменты, — еще не сказано ни слова, пока только игра в гляделки, а уже сразу понятно, как себя поведет задержанный преступник. Если он суетится, не может спокойно усидеть на месте, его глаза бегают, то проблем с признанием, скорее всего, не будет. Если тупо смотрит в сторону и не шевелится, то придется повозиться, чтобы выбить из ублюдка показания. Если смотрит исподлобья и щерит зубы, то будет молчать, и ничего из него не вытянешь, как не пытай.