Джон Уиндем - Кукушата Мидвича Страница 27

— Наивно так думать. Возможно, нам будет трудно с ними справиться. Но ведь люди физически слабее многих животных. Однако, мы берем верх над ними, благодаря развитому мозгу, разуму. Победить нас могут только существа с еще более развитыми умственными способностями. Может показаться невероятным, что такие существа появятся. Но еще невероятнее, что мы позволим таким существам занять господствующее положение в мире. Вот вам факт — эдакая штучка из ящика Пандоры — объединенные мозги. Две сети — одна из тридцати, другая из двадцати восьми элементов. И что можем мы, с нашими разобщенными мозгами, против тридцати, работающих, как один?

Я возразил в плане, что даже в такой ситуации у нас преимущество: Дети вряд ли могли за семь лет усвоить достаточно наших знаний, чтобы успешно противостоять всей сумме человеческого разума. Зеллаби только покачал головой.

— У правительства были свои причины снабдить их прекрасными преподавателями. Так что сумма их знаний тоже весьма значительна. Френсис Бекон как-то выразился — знания сами по себе еще не сила. Британская энциклопедия ничего не стоит, если не уметь ею пользоваться. Знания — топливо. А нужен еще мотор, чтобы превратить это топливо в силу. И более всего на свете меня пугает мысль: сила понимания знаний, тридцать раз превышающая мою. Я не могу себе это даже представить.

Я нахмурился. Как всегда я немного недопонимал Зеллаби.

— Вы всерьез уверены, что у нас нет путей увести Детей с дороги, по которой они направились?

— Уверен, — твердо ответил Зеллаби. — У вас есть предложения? Про события минувшей ночи у вас есть представления. Жители Мидвича намеревались атаковать Ферму. Итог — они избили друг друга. А пошли с той же миссией полицию или регулярную армию, произойдет тоже самое, если не хуже.

— Возможно, — сказал я. — Но должны быть и другие методы. Насколько я понял из ваших слов, о них никто ничего толком не знает. Эмоционально они отделились от матерей в очень раннем возрасте, если вообще к ним применимо понятие эмоции. Большинство из них пошло на полный разрыв семейных уз. В итоге деревня оказалась отрезанной от любой Информации о них. До недавнего времени о них думали, как об индивидуальностях. Но вот их стало трудно отличать и мы видим в них уже только коллектив, состоящий из двух личностей.

— Вы совершенно правы, мой дорогой друг. Идет явная потеря контактов и симпатий. Но в этом торопятся и преуспевают они, а не мы. Я старался быть с ними как можно в более близких отношениях и все равно нахожусь как бы на расстоянии. И несмотря на все свои усилия, я вижу в них двух, так сказать, людей, а не пятьдесят восемь. И думаю, что у всех сотрудников Фермы та же история.

— Вопрос остается открытым — как получить побольше сведений о них?

Помолчали.

— Вам не пришло в голову, дорогой друг, — сказал Зеллаби, — что ваше место — здесь? Сможете ли вы теперь спокойно отсюда уехать? В обоих смыслах. Может, Дети считают вас одним из нас?

Для меня это была новая и необычная идея. Я твердо решил ее проверить.

Бернард уехал на машине констебля, а я взял его легковушку и отправился на изыскания. Ответ я получил сразу же по выезде на дорогу в Онили. Странное чувство. Мои руки и ноги без моего ведома остановили машину и повернули назад. Одна из девочек сидела на обочине и смотрела на меня безучастным взглядом. Я попробовал повторить попытку. Но руки не слушались. Ногой я так и не смог дотянуться до педали. Тогда я сказал девочке, что живу не в Мидвиче и хотел бы попасть домой. Та только покачала головой. Мне не оставалось ничего лучшего, кроме как вернуться.

— Гм, — молвил Зеллаби. — Итак — вы почетный гражданин Мидвича. Я так и предполагал. Я уже попросил Анджелу сказать кухарке, чтобы готовила и на вас. Так-то, мой дорогой друг.

Пока происходила наша с Зеллаби беседа в Киль Мейне, похожий разговор шел на Ферме. Доктор Торренс почувствовал себя более свободным в присутствии полковника Уэсткота и старался более четко отвечать на вопросы. Но констебль опять ничего не понял.

— Боюсь, я вряд ли смогу более ясно обрисовать ситуацию, — сказал доктор.

Констебль нетерпеливо заворчал.

— Мне все говорят, что никто здесь не в состоянии объяснить ситуацию. Все мне талдычат, что эти дети каким-то образом ответственны за трагедию минувшей ночи. Даже вы, кто с моей точки зрения отвечает за них. Я соглашаюсь, что не понимаю, как пацанятам позволили выйти из-под контроля и они наделали столько бед. Странно только, что все ждут, что я все пойму. Как констебль я хотел бы выслушать и зачинщиков.

— Сэр Джон, я уже пытался растолковать вам, что здесь нет зачинщиков.

— Знаю, знаю, вы уже говорили. Что-де, они все одинаковые и такое прочее. Это хорошо в теории. Но ведь в любой компании есть лидеры. Возьмите их и вы справитесь со всеми остальными.

Констебль замолчал. Доктор Торренс обменялся беспомощным взглядом с полковником Уэсткотом. Бернард пожал плечами и кивнул. Доктор Торренс стал выглядеть еще более несчастным.

— Хорошо, сэр Джон. Вы собрались приказывать и мне придется подчиниться. Но, предупреждаю вас, следите за своими словами — Дети очень чувствительны.

Последнее слово было выбрано не совсем удачно. На языке констебля оно обычно употребляется заботливыми мамашами в разговоре о своих испорченных чадах. И оно никак не расположило констебля к Детям.

Констебль неодобрительно забормотал. Доктор Торренс поднялся и вышел из комнаты. Бернард собрался было подкрепить слова доктора, но потом решил, что этим только ухудшит дело. Они молча ждали, пока доктор не вернулся с одним из мальчиков.

— Это Эрвин, — представил доктор Торренс. — Сэр Джон хочет задать тебе несколько вопросов. В обязанности констебля входит доложить о случившемся выше.

Мальчик кивнул и повернулся к сэру Джону. Доктор занял свое место у стола и стал напряженно наблюдать за обоими. Взгляд мальчика был спокоен; внимателен, но нейтрален. Сэр Джон встретил его глаза так же спокойное

«Здоровый мальчик, — подумал констебль — Худоват. Хотя нет, скорее хрупок».

По чертам лица было трудно судить, Лицо мальчика было привлекательным, однако его трудно было назвать миловидным. Но и силу оно не раскрывало. Рот немного маловат, Глаза впечатляли больше. Сэр Джон был наслышан об удивительных золотистых глазах. Но то, как они лучились, светились изнутри, передать на словах было просто невозможно. На мгновение констебль испытал неловкость, но потом взял себя в руки, напомнив себе, что предстоит разговор с неким маленьким уродцем девяти лет от роду, но который выглядит на все шестнадцать и который воспитывал себя сам. Сэр Джон решил относиться к мальчику, как к девятилетнему ребенку и начал беседу в той практичной манере, отличающей отношения между мальчишками и взрослыми мужчинами.

— То, что произошло вчера, очень серьезно, — сказал констебль. — Наша работа — выяснить, что же все-таки произошло и кто отвечает за случившееся. Мне сказали, что ты и другие дети с Фермы были там. Что ты на это ответишь?

— Нет, — быстро сказал мальчик.

Констебль кивнул. Никто и не ожидал немедленного признания,

— Так что же произошло?

— Люди пришли, чтобы сжечь Ферму.

— Откуда такая уверенность?

— Они сами так сказали. И вряд ли у них был другой повод приходить сюда так поздно.

— Ладно. Не будем вдаваться в подробности. Пусть так. Ты говоришь, что одни люди пришли поджечь Ферму, а другие пытались им помешать. Началась драка.

— Да, — согласился мальчик, но не очень уверенно.

— Тогда ты и твои друзья не имеют к этому делу ни малейшего отношения. Итак — вы были просто наблюдателями?

— Нет, — ответил мальчик. — Мы должны были защищаться. Это было необходимо, иначе они сожгли бы дом.

— То есть, вы попросили других, чтобы они помешали потенциальным поджигателям?

— Нет, — мальчик старался выглядеть терпеливым. — Мы заставили их драться друг с другом. Мы могли просто их отослать. Сделай мы так, они захотели бы вернуться еще раз. Теперь они этого не сделают, так как поняли, что нас лучше оставить в покое. Констебль помолчал.

— Ты сказал, что вы их заставили драться друг с другом? Как вы это сделали?

— Это трудно объяснить. Вряд ли вы поймете. Сэр Джон слегка покраснел.

— Я бы всё-таки хотел услышать.

— Это будет бесполезно, — сказал мальчик.

Он сказал это просто, словно констатировал факт. Лицо констебля приобрело цвет спелого кирпича. Доктор Торренс поспешно вставил:

— Сэр Джон, это дело действительно тяжело понять. По крайней мере, очень немногие способны хотя бы частично понять. Так что вряд ли разъяснится, если сказать вам, что Дети ПОЖЕЛАЛИ, чтобы люди бросились друг на друга.

Сэр Джон посмотрел на Торренса, потом на мальчика. Злился он страшно. Но старался держать себя в руках. Он несколько раз глубоко вздохнул и вновь вернулся к прерванному разговору, теперь уже менее сдержанно.