Михаил Тырин - Дети ржавчины Страница 27

Обратно мы шли пешком. Погонщик помалкивал, ухмыляясь каким‑то своим мыслям. Я заметил, что встречные поглядывают на нас осторожно. Словно боятся разозлить слишком смелым взглядом. Даже двое пьяных громогласных старост притихли, заметив нас. Видимо, погонщики имели свой, особый авторитет.

–  Ты так легко согласился пойти с нами… – сказал Подорожник.

–  Разве это странно – выбрать достойную жизнь?

–  Или смерть, – тихо заметил погонщик. Меня его слова ничуть не смутили.

–  Зачем обязательно смерть? На свете много опасных дел, но это не значит, что ими не нужно заниматься. Твоя жизнь так же опасна, как теперь и моя…

–  Опасна… Знаешь, я уже не один год переезжаю от заставы к заставе. И ни один из тех, с кем я начинал, не остался в живых. Ни один…

–  Я что‑то не пойму, ты решил меня отговорить?

–  Нет… Просто не хочу, чтобы ты в первой же заварухе обделал свои новые штаны. Почти новые… Боюсь, ты еще не понял, во что ввязался. Те люди, что были до тебя…

–  Они просто не были готовы. И поэтому погибли. Я понимаю. Но ведь ты – живой.

–  Да, я живой. Не знаю, почему. Все думают, я заговоренный.

–  А если и я заговоренный?

–  Можешь в это верить, коли нравится. Но с этого момента ты мой. Ты уже не можешь испугаться или передумать.

–  Не беспокойся. Я не передумаю. Чем мы будем сегодня заниматься?

–  Ничем. Отдыхай. На обед приходи ко мне, если хочешь. Мы отправимся в дорогу дня через два или, может, три. Готовься к худшему, а пока – отдыхай.

КОМАНДА

С тех пор, как на моем поясе появился нож погонщика, мир расцвел для меня новыми красками.

Я ощутил это в первый же день. Едва мы с Подорожником вошли в пределы овощного двора, к нам приблизилась женщина с кухни и сообщила, что обед уже готов. Известие меня очень порадовало, но я в первую очередь побежал на конюшню, чтобы поделиться новостями со своими приятелями.

Мясоед, услышав про мою новую профессию, испуганно распахнул глаза. Он искренне меня жалел. Но я не придавал этому большого значения. Старик же очень внимательно меня выслушал, потом сказал:

–  А тебе разве хочется с нами разговаривать?

–  А почему нет? – рассмеялся я.

–  Ты ведь теперь погонщик, хоть и Безымянный, а мы простые конюхи. Что люди могут про тебя подумать?

–  А что они могут подумать? – оторопело проговорил я. Однако потом все понял.

Старик, наверно, был прав. Вряд ли при здешних нравах мы сможем оставаться приятелями. Вряд ли мы будем равны. Я могу сколько угодно болтать с ними и хлопать по плечу, а они едва ли рискнут ответить тем же.

У меня было время до отъезда. Я подумал, что его надо потратить на благое дело. А именно – сохранить в этих людях хотя бы союзников. Жизнь учила меня не разбрасываться приятельскими отношениями, не говоря уж о дружеских.

В первый же вечер я принес в конюшню остатки ужина. Нет, это были не объедки, а целая тарелка нормальной пшенной каши со свиным салом и кусочками тушеной тыквы.

Мясоед и Друг Лошадей немного испугались. К еде они приступили только после неоднократных объяснений, что это бесплатно, от чистого сердца и ни к чему не обязывает. Они ели, но все равно поглядывали на меня настороженно.

И я понял, что веду себя глупо. Друзей не купишь за тарелку каши. Пусть события текут, как должны, решил я. Жизнь покажет, сможем ли мы сблизиться.

Кстати, это была не единственная совершенная мной глупость. На радостях я попытался оказать помощь одному больному старику, которого выбросили за ворота умирать соседи по бараку. Я понятия не имел, чем он болен, и у меня не было никаких препаратов, но осмотрел его с такой самоуверенностью, которая самого меня удивила. К счастью, больной уже мало чего соображал, и мне не удалось заронить в его душу даже каплю напрасной надежды.

В другой раз я ни с того ни с сего бросился помогать двум женщинам, переносившим в свинарник тяжелые бадьи с помоями, после чего некоторые стали поглядывать на меня как на полоумного.

Дело было, видимо, в том, что я, осчастливленный переменами, чувствовал невольную вину перед миром и людьми, остававшимися в прежнем печальном положении. Потом мне хватило ума понять, что этот мир ни капли не нуждается в моем сочувствии и извинениях.

В какой‑то момент я перестал ощущать себя добрым волшебником, который ходит тут и там и от нечего делать дарит людям знаки внимания. Я остановился – пришло отрезвление. С чего, собственно, я взял, что перемены приведут к лучшему? С какой стати я уверен в своей неуязвимости? Ведь до сих пор ни один человек не позавидовал мне – погонщику.

И с этой минуты моя радость поутихла. В душе поселилось нормальное рабочее настроение.

Вечер накануне отъезда я провел в комнате Подорожника. На столе было полно еды и несколько кувшинов со спиртным. На кровати старшего погонщика расположились две не очень свежие девицы, которые ничего не говорили, а только смеялись невпопад. Их лица были мне знакомы, я даже знал, что одну зовут Потерявшая Ребенка. Хозяин не обращал на них ровно никакого внимания, меня же в этот вечер они раздражали, и я старался пореже смотреть в их сторону.

–  Боишься? – насмешливо поинтересовался Подорожник, в очередной раз наполняя кружки.

–  Нет, – не раздумывая, ответил я.

–  Врешь, – так же быстро сказал погонщик. – Скажи правду. Кого ты стесняешься, этих? – он кивнул в сторону своих подружек. – Хочешь, я их выгоню? 

– Хочу. Но вообще я сказал правду. Я пока не знаю, чего должен бояться.

–  Скоро узнаешь. Как окажешься на пустой дороге да увидишь над головой посланника – все узнаешь. И когда ножи полетят из кустов – тоже узнаешь.

–  И что мне делать, если увижу посланника?

–  Крикни погромче – и напугай его! – ответил погонщик и расхохотался. Через секунду он стал серьезным. – Ничего не надо делать. Ехать спокойно надо и думать о своем. Ведь это судьба. Он может убить, а может и мимо пролететь.

–  Что же случается чаще?

–  Чаще? Бандитский нож чаще, ясно? Кстати, что это за штука у тебя?

Он показал на мой пояс, где с сего дня висел новый нож. Я нашел неподалеку мастерового, который за недоеденную миску жареной рыбы сделал клинок из древней металлической пластины, подобранной мной на расчистке завалов. Вещь вышла довольно уродливой, но практичной. А главное, был сохранен узор, который я любил иногда рассматривать. Подорожник покрутил нож в руках.

–  Хм… Старые вещи, говорят, приносят удачу. Но только какой прок от этой игрушки?

–  Прок вот какой, – спокойно сказал я, забирая нож. И затем коротким движением бросил его в стену. Лезвие вошло в доску на пару сантиметров.

–  Ты хотел меня этим удивить, Безымянный? – лениво проговорил погонщик. – Но я и так знал, что ты стоишь дороже, чем многие думают. А ну!..

Он с неожиданной прытью вскочил и, молниеносно выхватив тесак, прыгнул на меня. Девицы пискнули. Так получилось, что я опоздал на долю секунды, мое оружие осталось за поясом. Поэтому пришлось воспользоваться табуреткой, в которой и застрял тесак погонщика.

–  Я же говорил, – изрек он, садясь на место и убирая оружие. – Ты не тот, за кого себя выдаешь.

–  Я ни за кого себя не выдаю.

–  Я тебе не верю, – ответил он, погрозив мне пальцем.

Он очень много пил. Ему хотелось сейчас порассуждать, поучить меня уму‑разуму, поэтому я даже не стал приставать с расспросами, куда мы завтра отправляемся и на какой срок. Это можно выяснить и утром.

Дверь открылась, на пороге показались двое. Одного я знал – это был Медвежья Лапа, погонщик, с которым мы ездили разбирать руины. Второй пришелец казался незнакомым, хотя, возможно, я когда‑то мельком видел его. И одеждой, и телосложением он смахивал на Медвежью Лапу. Волосы на его голове и лице торчали клоками, а на щеках росли три большие родинки. Он был похож на театрального лешего.

–  Где пропадали? – поинтересовался Подорожник.

–  Собирались, – ответил «леший».

–  Все готово – и вещи, и лошади, – добавил Медвежья Лапа, искоса поглядывая на меня. – Можем хоть сейчас отправляться.

–  Достаньте из‑под кровати кружки и присоединяйтесь.

Гости прошли на середину комнаты и огляделись, не зная, куда присесть.

–  Пошли вон отсюда, – скомандовал Подорожник девицам, занявшим его кровать. – Далеко не уходите, может, еще позову.

Все расселись, забулькало вино.

–  Выпей с нами, Безымянный, – пригласил старший погонщик. – Завтра мы вчетвером уезжаем отсюда. Вот этого зовут Утопивший Лошадь, но мы кличем его Свистун. А это – Медвежатник, Медвежья Лапа.

Мы выпили. Затем завязался разговор, из которого я очень быстро выключился. Погонщики вспоминали какие‑то свои байки, переговаривались малопонятными фразами, посмеивались над странными шутками. В этой комнате я вдруг остался один.

И тогда меня пронзило тревожное чувство. Я четко осознал, что завтра отбываю навстречу неизвестности, а здесь не остается никого, кто бы меня искренне ждал. Во всем этом мире нет человека, которого бы волновала моя судьба. И если сбудется пророчество Подорожника и я лягу где‑нибудь на обочине с разбойничьим ножом в спине, не останется ничего, кроме праха. Ни воспоминаний, ни слов, ни дел. Этот мир прекрасно обходился без меня и будет обходиться дальше.