Виктор Сергиенко - Сон Ляхова или Что будет, если не.... Страница 3

Бесконечную зиму, которую Ляхов прожил в коттедже, жизнью можно было назвать с трудом. С середины зимы на поселок регулярно накатывались банды — уже не шайки, а именно банды — отмороженных личностей, зачастую с оружием, и приходилось отсиживаться в коттедже. Ляхову очень повезло, что двери были железные, а решетки на окнах надежные; тем не менее ему выбили оставшиеся окна, и пришлось забивать проемы досками. К счастью, обрезков досок после строительства осталось много, и на участке валялись, и на втором этаже ими было завалено полкомнаты. В углу одной из комнат первого этажа Ляхов устроил очаг — если конечно так можно назвать обложенное кирпичиками место на полу, где раскладывался костер. Когда стали заканчиваться доски, он стал ходить за дровами по окрестностям — по большей части находил такие же обрезки досок, как на его участке; разломал сарайчик-времянку, выносил все что можно из полуразрушенных незаселенных коттеджей по соседству. Очень помогал маленький туристический топорик, захваченный Ляховым при отъезде из квартиры — он захватил топорик в качестве оружия, чтобы хоть что-нибудь было в руках; драться им так ни с кем и не пришлось, однако он бы никак не справился со всеми этими досками с помощью голых рук. С дикой завистью Ляхов смотрел на тех соседей, у которых в руках были настоящие хорошие топоры и пилы — но поделиться инструментом никто не соглашался ни на каких условиях. Далеко уходить было нельзя — банды прочесывали местность каждый день, и надо было успеть добежать до дома при первых признаках опасности. Пару раз Ляхов пытался срубить на дрова небольшие деревца — однако оказалось, что сырая древесина напрочь не годится в качестве дров, и рубить деревья бесполезно.

Жена с детьми сидела безвылазно в коттедже. Поначалу Ляхов пытался ее заставить хоть чем-то помогать — ладно походы за дровами, но хоть бы картошку варила? Кастрюльки для готовки были найдены, также счастливой находкой было ведро — пластмассовое строительное ведро, выпачканное бетоном — дало возможность раз в пару дней ходить к озеру за водой. Когда начались серьезные морозы, вода в озере замерзла — но выпал снег, и можно было натаивать его в кастрюле. Жена Ляхова, будучи обычной избалованной барышней, наотрез отказалась марать в этом всем руки. Он попытался на нее надавить — но отступил, поняв что ее психика находится и так уже на грани слома. Она не выходила из помутненно-истеричного состояния с момента переезда — когда Ляхову пришлось хлестать ее по щекам, чтобы привести к послушанию. Сосед никак не стал бы долго ждать у подъезда, а она визжала, валяясь по полу, и крича, что никуда не поедет и детей не пустит. Ситуация висела на волоске — он вздрагивал, вспоминая, что переезд мог сорваться из-за тупой неразумной бабы. Таких потрясений с ней раньше в жизни не случалось — и теперь она никак не могла вернуться в нормальное состояние. Хорошо хоть дети, поначалу пытавшиеся тоже по привычке качать права — сориентировались быстро, и стали слушаться четко и беспрекословно.

Сам Ляхов тоже сильно надломился за эту зиму. Каждый вечер они сидели у огня, иногда угорая от дыма — дыру в перекрытии Ляхов пробил, но дым все же не всегда хорошо выходил из помещения. Съев по картошине, и дождавшись пока огонь погаснет — укладывались спать все вплотную друг к другу, чтобы было теплее, натянув на себя все что можно, и накрывшись всем что есть. Несмотря на всю одежду и одеяла, в самые морозные недели ночи были пыткой — казалось, что согреться невозможно, и ноги-руки отморозятся. Одежда не снималась ни разу за зиму — и к новому году от каждого из них уже воняло нестерпимо. К запаху все привыкли, лишь инода Ляхов осознавал что от него пахнет как от бомжа — такого точно, от которых Ляхов раньше так шарахался в те несколько случаев своей жизни, когда сталкивался с бомжами…

Изредка Ляхов пересекался с соседями и обменивался слухами. Слухи были и здесь, их приносили иногда тусклые, оборванные люди, бредущие то ли домой, то ли куда глаза глядят. Некоторые слухи рождались здесь же, среди погрязших в прежнем блеске и новой нищете загородных бомж-посёлков. Слухи говорили, что на западе идут бои. Слухи говорили о гражданской войне. Слухи говорили о бандитских разборках. Слухи говорили о международном миротворческом контингенте. Последнему можно было поверить, потому что радио, когда ещё были батареи, молчало. В прежней жизни Ляхов слышал про умные бомбы с графитовой начинкой и ракеты с наведением на радиоизлучение. Иногда ночью был слышен далёкий вой самолётов. Возможно, это были бомбёжки. Возможно, нет.

Ближе к концу зимы набеги банд стали гораздо реже. Из слухов было понятно, что в Москве в живых осталась очень небольшая часть населения; и те что остались — смогли выжить по большей части за счет того, что в соседних квартирах лежали промороженные трупы. Военные то брали под контроль границы Москвы, то обратно выезжали из нее — что происходит с самой армией, было неясно, но можно догадаться, что ничего хорошего; в бандах зачастую присутствовали оборванцы в военной форме с армейским оружием.

К весне вся картошка была съедена. Варили ее прямо в кожуре, и съедали вместе с кожурой — Ляхов прямо плакал, вспоминая сколько за свою еще студенческую жизнь этой кожуры срезал и выбросил, вот бы сейчас ее вернуть… Последний мешок растягивали как могли — однако он был закончен, а еще даже снег не сошел. От полного голода их спасла крупная бродячая собака, которую Ляхову удалось подманить кастрюлей и убить кирпичом. Собаку они ели почти месяц — под конец даже шкуру вываривали и жевали, также раздробили и выварили все кости. Когда закончилась собака — наконец пришла весна, и наступило счастье. Везде где только можно, повылазили нежные, молодые побеги крапивы. В прежней жизни Ляхов даже и не слышал, что крапивой можно питаться — а сейчас, увидев, как ее собирают соседи, понял всю ценность этого спасительного весеннего растения. Охапку крапивных веточек запихивали в кастрюльку, заливали водой и слегка приваривали; раньше Ляхов и думать бы не смог, чтобы эти вареные зеленые невкусные тряпочки взять в рот; но сейчас это было прекрасно — возможность набить желудок чем-то, что этот желудок может переварить, и чья питательная ценность отлична от нуля.

Из соседей к весне в живых остались далеко не все — погибло больше двух третей жителей коттеджного поселка. Те, у кого не оказалось запасов продовольствия, и те, у кого дом не был укреплен от попыток вломиться — умерли от голода, или были убиты. С наступлением тепла тошнотворный запах стал разноситься далеко от запертых изнутри коттеджей. Никто на это не обращал внимания — своих проблем хватало, да и набеги банд не прекратились.

В мае Ляхов попытался посадить картошку, обратившись к тем же соседям, у которых меняли ее на драгоценности; но у тех осталось картошки едва-едва самим посадить на жалком клочке земли. Нормальных огородов ни у кого и не могло быть — большая часть участков в поселке была по несчастных 5 соток. На слезные просьбы Ляхова дать хоть чуть-чуть картошки — сосед лишь наорал на него, посоветовав засунуть свои швейцарские часы в задницу. Впрочем, вырастить урожай им тоже была не судьба. Одичавшие типы в лохмотьях, шатающиеся по поселку, присмотрели, кто садит картошку, и уже через несколько дней посаженное выкопали. Питаться все продолжали крапивой — однако было ясно что долго так продолжаться не может — желудок Ляхова постоянно болел, сил что-то делать не было. В паре километров от коттеджного поселка был лесок — он несколько раз выбирался туда, пытаясь найти что-то съедобное, нашел немного земляники и еще какие-то непонятные безвкусные ягоды, насытиться которыми не получилось. Мечталось об еще одной собаке, однако, хотя стаи бродячих собак и были обыкновенным явлением — собаки были уже учеными, и близко к ним подойти было нельзя. Некоторое оживление вызвали походы к озеру, где Ляхову удавалось набрать в ведро ракушек, которых они ели сырыми, или варили, и наловить лягушек, ценить которых он научился как заправский француз. Однако возле озера шаталось много людей, и там было опасно, да и ракушек с лягушками было не бесконечное количество. За озером были поля, которые в этом году никто не обрабатывал — они заросли лохматым бурьяном.

В течение лета Ляхова посещали мысли, что следующей зимы им никак не пережить. Никаких досок в округе уже нет. Дрова заготовить невозможно без пилы и нормального топора. Ну и главное — никаких, совершенно ни малейших возможностей заготовить или где-то взять продукты. В голове вязко плавали мысли, что надо что-то делать, что-то решать, куда-то двигаться… Однако Ляхов был уже не тот. Его воля была сильно сломлена этой зимовкой и постоянным недоеданием. Куда-то отходить от коттеджа было страшно; куда идти — было непонятно… никаких нормальных деревень поблизости не было. Насколько Ляхов знал местность — в ближайшей округе есть только такие же коттеджные поселки и ПГТ. Близость к Москве, которая раньше так радовала Ляхова — когда он покупал свой коттедж — обернулась безвыходной засадой. Дойти куда-то далеко было нереально; а даже и дойдя до какой-то более-менее благополучной деревни — кому там нужна эта семейка бомжей, еле переставляющих ноги? Кто ему будет помогать? Скорее на вила подымут… Ляхов сам видел многократно таких бредущих куда-то беженцев — безоружных, слабых — в ответ на просьбы о хоть какой-то еде жители поселка их жестоко гнали, и нескольких забили палками. Несложно догадаться, что по дороге их ждет похожая судьба. Каждый день он прокручивал эти мысли в голове, думал что что-то надо делать, и — ничего не делал.