Александр Морозов - Программист Страница 3

Похоже на старческий маразм. И это в тридцать-то лет. Вот что значит ночная смена. Каждый, кто выглядит спокойным и меньше утомленным, вызывает какой-то привкус раздражения.

Впрочем, внешне я абсолютно спокоен. Отладка моей программы движется вперед, но очень медленно. Опять какие-то непонятные остановы. Надо идти в телетайпную и перебивать информацию. Иначе не выяснишь, отчего идет такая мура. А выяснять надо. Надо, чтобы программа как можно быстрее была отлажена. Надо как можно быстрее получить контрольные распечатки и показать начальнику отдела. А надо ли?

Иван Сергеевич Постников легок и на помине и даже без оного. Легок в походке, в последние годы (к сожалению) легок — легковесен, скажем так, — в работе, легок, необременителен во всегдашнем своем компанейском остроумии. Для каждого — от машинисточки до директора института — припасен у него соответствующий каламбур, соответствующий уровню собеседника, как его себе представляет сам Иван Сергеевич. Впрочем, его представления почти соответствуют реальному положению, вещей. В людях он разбирается неплохо.

Увидев меня, он вместо приветствия, как бы продолжая обстоятельную н неторопливую речь, произносит:

— Открытие, Гена, — это автограф природы ученому.

К Ивану Сергеевичу я отношусь примерно так же, как к Сереже Акимову, хотя это и совсем разные люди. Иван Сергеевич понимает, как я к нему отношусь, и не имеет ничего против. У нас с Иваном Сергеевичем, можно сказать, просто роман взаимопонимания. Роман, который развивается ровно, без сцен и без выяснения отношений. Работать я под началом Постникова не работал, не доводилось, но поговорить с ним — одно удовольствие. Приятно, и никаких побочных эффектов. Как бокал шампанского. Иван Сергеевич дожидается реакции на свое вступление. И я реагирую:

— Иван Сергеевич, — говорю я, — это что-то слишком красивое. Так ведь можно сказать, что квартальная премия — это автограф бухгалтерии ученому.

— Не надо, Геннадий Александрович. Не кажитесь циничнее, чем вы есть. Меня вам все равно не провести;

— Не циничен я, Иван Сергеевич. Но меркантилен. И то в меру.

— Каждый меркантилен в меру своей циничности.

Ну вот и поговорили. Иногда наши разговоры скоропостижно увядают, не успев и расцвести как следует. Как, например, сейчас.

Иван Сергеевич достал из жилета массивные часы-луковнцу (хотя прямо перед нами большие настенные висят), внимательно их разглядел и, кивнув мне, пошел в свой кабинет. Кабинет у него появился недавно. И похоже, ненадолго. Скоро, глядишь, снова придет в нашу комнату и займет свой массивный стол у окна. Не такая он большая и птица, Постников Иван Сергеевич. Небольшая — в масштабах всей фирмы, конечно. Он начальник восемнадцатого отдела. Но отдел какой-то несерьезный. В нем всего-то три-четыре человека. И чем они занимаются — неясно. А когда неясно, чем люди занимаются, то скорей всего ничем. Чего-то они координируют, но что с чем и кого с кем — непонятно. Почему-то называют себя КВЦ — кустовой вычислительный центр, но что они там вычисляют? Ведь у Постникова нет ни машины, ни программистов. Похоже, что его отдел задуман как КВЦ. Но чья-то эта задумка так и осталась на стадии названия. А теперь, вероятно, от нее не отказываются (не отпираются, так сказать, на словах) просто ради того, чтобы у Ивана Сергеевича был свой отдел. Переведешь его на должность начальника лаборатории — обидится. Да и рубликов на пятьдесят в месяц платить ему придется поменьше.

А в прошлом Иван Сергеевич действительно был ученым. Небольшим, но зато настоящим. В конце сороковых годов входил в группу оптиков, которым присудили Государственную премию. Но с того времени много воды утекло. Давно ушел Постников из оптики и захирел, пропал как мужик. Потому что какой же это мужик — без настоящей работы? А он не работал уже давно — лет десять-двенадцать. Благо при современном обилии новых звучных направлений этого совершенно невозможно заметить. Да никто, наверное, особо и не пытался.

То возглавлял Иван Сергеевич лабораторию НОТ, то прогнозировал научные разработки (разработки чего? и где те прогнозы?), то выяснял, что такое система управления вообще. В нашей фирме, насколько я понимаю, держат его для придания нам интеллектуального лоска. Ну что ж, такая махина, как наше предприятие, может, наверное, себе это позволить?

Тем более что Постников действительно полезен. Входит в редколлегию наших внутренних изданий, активно участвует во всех ученых советах, помогает в организации конференций, совещаний и т. п.

Да, ну а кабинет-то все-таки не его. После очередной реорганизации лишились мы главного инженера, он-то ц сидел в этом кабинете. Ну, свято место пусто не бывает. Так что, думаю, самое большое через месяц займет Иван Сергеевич свое место у окна в нашем кубе со стеклянными стенами.

Займет, чтобы снова давать всем самые неожиданные справки, рассказывать смешные истории из жизни профессоров и академиков, поигрывать громыхающими теоретическими словесами. Ибо, в сущности, хороший человек Иван Сергеевич, неглупый, начитанный, демократичный, душа общества почти. Вот не работает только, жаль. А впрочем, что же жалеть, если ему самому не жалко? Может, он весь выложился на своей оптике. Не верится что-то, но… вполне вероятно. Да и то сказать, денежки ему платят неплохие, жена молодая, что ж — можно лекциями да брошюрами позабавиться. Пахать целину — занятие, конечно, не из самых элегантных.

Хочешь быть элегантным, приспусти пар и иди на двух третях своей мощности. Можно даже на одной трети. В общем, как говорят японцы, главное — не потеть.

Коридор опустел. Несколько минут никто не мог придумать темы для разговора, и перекур закончился сам собой.

Я спускаюсь в проходную и звоню жене Сережи Акимова.

— Алла? Приветствую тебя. Это Гена. Вот именно, Александрович. Он самый. Слушай, Сережа сейчас па машине, отойти не может. Он просил передать, что сегодня опять в ночь выходит. Смотри телек и звони на машину. Да, добавочный 2-40. Всего.

Я показываю пропуск охране и выхожу на улицу.

До следующего выхода на машину около трех часов, Я уже подготовил все, что мне нужно. Поэтому оставшееся время решаю использовать для созерцания и пере-кусона. Чтобы не ограничивать поле созерцания узким переулком, надо пройти до угла и свернуть мимо булочной налево. Через квартал — небольшой парк, а на его противоположном выходе — пельменная.

Я вхожу в парк и подымаю воротник плаща. Эта операция помогает мало, мерзнет-то ведь спина. Не понимаю, чего я таскаю этот плащ, когда все уже с полмесяца перешли на демисезонное.

Какая-то появилась задумчивость. Или инертность? Черт его разберет. Поднимаюсь утром, надеваю то, что висит на вешалке (а на ней висит, конечно, плащ) и выхожу из дома. А если бы в коридоре ничего не висело? Странно, как это я еще не в пиджаке или в рубашке. Вероятно, в сентябре, когда вытаскивал из гардероба плащ, настроение было другим.

Тогда все было другим. Программа не шла, но это не очень волновало. Начинался первый месяц отладки, и я думал, что она вот-вот пойдет. Сейчас ноябрь перевалил за пятнадцатое, а программа все нё идет. И теперь я уже не хожу каждый день в ожидании, что после очередной заплатки она отщелкает все, что ей полагается. До конца. До контрольных распечаток.

Но разве это повод для сверхзадумчивости? Подумаешь, буксует программа! Работа большая и сложная, я делал ее один, Акимова подключили совсем недавно. Формально она расписана за мной аж до марта. Я, конечно, понимаю, что ее нужно сделать скорее, как можно скорее… Стоп. Вот оно в чем дело. Тогда, в сентябре, я не сомневался, что ее нужно пустить как можно скорее. А теперь? Нужно ли? Странный вопрос. Мог ли я предположить, что когда-нибудь он придет мне в голову?

Странный вопрос… Впрочем, не более странный, чем первый звонок Борисова. Когда он раздался? Да где-то в апреле—мае.

Мои воспоминания, не успев стронуться с отправной точки, сразу же застопорились. К скамейке, на которой я сидел, подошла женщина и села с противоположного края. Примерно моих лет. Интересная. Лицо энергичное, умное. Ирония чуть опустила уголки резко очерченных губ. Мягкие каштановые волосы, вероятно, крашеные, уложены в сложную прическу. Вся сочетание хрупкости н силы. Села, запахнула разлетевшиеся полы пальто и, не взглянув в мою сторону, раскрыла сумочку.

Не вынимая всей пачки, достала сигарету и продолжала что-то искать. Я догадался, что ищет спички, и предложил свои. Она поблагодарила, взяла коробок, чиркнула спичкой. Но прикуривать не стала, а, задув огонек, протянула мне спички обратно.

Далее между нами произошел следующий разговор:

— Возьмите, пожалуйста. Я что-то передумала.

— Вспомнилось, что «курить — здоровью вредить»?

— Я этого никогда не забывала. —

— Тогда что же?