Владимир Михайлов - Вариант «И» Страница 3

Да, значит, кто-то в Москве помнит Салах-ад-Дина ибн Акбара Китоби, побывавшего здесь два с половиной года назад, в январе 2042-го, в связи с некоторыми делами, в том числе и теми, что интересовали меня сейчас. Но я-то – честь имею, Виталий Владимирович Вебер, из российских немцев, но в общем откликающийся, когда говорят: «Эй ты, русак!» – тут вот уже двадцать лет как не был. С самого дня отъезда, состоявшегося в 2025 году, от чего никуда не денешься.

…Машина взлетела на эстакаду, простершуюся над по-старому узкими ущельями Брестских улиц, чтобы на втором ярусе движения совершить, проскочив съезд на Тверскую, плавный поворот к Триумфальной. Миновали развязку, выводившую вверх – на третий ярус, на магистраль Север-Юг, и вниз – к Каретному ряду. Я пожалел, что не попросил шофера ехать улицами: отсюда, сверху, мало что можно было увидеть; придется отложить на потом.

Однако тут же я подумал, что этого «потом» может и не быть. Мы уже снизились на первый ярус на Смоленской развязке, по эстакаде промахнули над Москва-рекой левее старого Бородинского моста и оказались на поверхности земли на длинной площади перед Балканским вокзалом, бывшим Киевским. Шофер безмолвно крутил баранку. И вдруг, почти неожиданно для самого себя, я сказал ему:

– Погоди к отелю. Сделаем колечко. Хочется посмотреть – давно я тут не бывал. Развернись, выскочи на Смолягу, по Дубль-Арбату в центр, и уже оттуда, через Пречистенку – назад.

Ни слова не сказав, он пошел на разворот, чтобы спуститься на набережную.

После непростых маневров мы выбрались на Кольцо. Я держал газету в руках, но читать не стал. Мне хотелось видеть. Видеть и думать. Я доверяю первым впечатлениям. От них зависят решения. А они, в свою очередь, должны повлиять на действия. Которые, хочешь не хочешь, придется совершать.

2

С первого взгляда можно было, не ошибаясь, определить, что город сделался наряднее, хотя и не чище, или, вернее сказать, стал выглядеть богаче. Народу на улицах было полным-полно – всяких цветов; одевались отнюдь не бедно – но и не столь ярко, как в мои времена; в красках и покроях ощущалась некая сдержанность. Снова вуалетки, снова бритые головы. Бород стало побольше, несколько изменился их фасон – мне, недавно побывавшему, как уже упоминалось, на Аравийском полуострове, он не представился странным. Число машин, пожалуй, выросло – но если прежде в Москве преобладала европейско-японско-американская техника, то сейчас (показалось мне) отечественной стало значительно больше – не старых, доезжавших век одров, но современных – нижегородских, московских, уральских, красноярских, минских, кенигсбергских и еще каких-то, мне и вовсе не известных. Витрины выглядели цивилизованно, хотя судить о ценах я пока не мог. Транспорт при движении придерживался правил, что всегда является убедительным признаком соблюдаемого порядка и спокойствия; полиции, однако, виднелось много, и, судя по автоматам, какими были вооружены городовые, она готовилась – в случае нужды – к решительным действиям. Ничего удивительного: шейха Абу Мансура Мухаммада ожидали с часу на час, а врагов – не шейха лично, а его миссии – было вряд ли меньше, чем сторонников. Нищих я не увидел, впрочем, это практически и невозможно из окошка машины; а вот хмельных заметил бы, но их, похоже, не было вовсе; весьма характерно и интересно, да и приятно к тому же. И во множестве витрин бутылки со спиртным занимали куда меньше места, чем раньше, зато всяких прохладительных виднелось множество – и не только западных. Среди прохожих стал, надо полагать, несколько больше процент азиатов – туристов или, может быть, иммигрантов, еще не успевших сменить национальные бурнусы и галабии на здешнюю одежду или не пожелавших подобного переоблачения. Ну, что же, Москва всегда была городом разноплеменным.

Мы ехали по центру, который в любом историческом поселении наиболее консервативен и менее подвергается перестройкам; и тут ничего такого, что бросалось бы в глаза, я не заметил. Что-то ремонтировалось, другое строилось заново – однако в этом ничего удивительного не заключалось, разве что архитектура новостроек изменилась. Что-то появилось в ней, с трудом уловимое, но все же восточное, как бы из «Тысячи и одной ночи», со старых персидских миниатюр в современном толковании. Но когда мы, выкатываясь на Пречистенку, задержались перед светофором, я углядел нечто и не утерпел, чтобы не спросить водителя (хотя и без него все было ясно, потому что с той стороны валил народ: закончился намаз, видно; многие были в зеленых повязках на лбу):

– Это на чем же полумесяц: на Христе Спасителе, что ли?

– Ну, – откликнулся он голосом, лишенным эмоций.

– А пристраивают что?

– Каланча эта? Вроде их колокольни – только не звонят, а кричат сверху.

– Минарет?

– Вот-вот. Откупили они его, что ли, – не помню уж, что говорилось… За большие деньги. Черт знает, сколько у них денег.

Я тоже знал – примерно; но не сказал, а снова приблизил лицо к оконцу. По сравнению с былыми временами, вывески на английском почти сошли на нет; зато возникло нечто новое: струящиеся справа налево куфи – на стекле, в металле, а то и в неоне. Примерно – прикинул я – одна арабская вывеска на два десятка русских, и одна латиницей – на полсотни. Раз-другой я заметил и еще некий шрифт, и вовсе не ожидавшийся: алеф бет. То были уже существенные признаки возможных в недалеком будущем перемен.

Мы ехали мимо российского Министерства иностранных дел. Здание ремонтировалось. Деньги, значит, появились у властей и на такие дела… И не только на ремонт, но даже – что они, совсем спятили, что ли? – на пальмы, что без особого успеха пытались расти в некоторых местах Кольца и на Смоленской тоже. Может, вскоре и Красное море начнем рыть под Москвой – название-то, можно сказать, национальное…

Пока я пожимал плечами и крутил головой, удивляясь неизбывной российской лихости в намерениях, мы свернули вправо, через минуту оказались на Бородинском мосту – здесь никаких перемен я не увидел, только покосился налево вверх, на эстакаду, на которой мы недавно находились, – и наконец достигли цели.

Вслед за лбом в униформе, несшим багаж, я вошел в холл. Рецепционист, кроме ключа, вручил мне три конверта: побольше, поменьше и третий – совсем маленький, все адресованные именно мне и никому другому: господину Веберу, Виталию Владимировичу, корреспонденту русского журнала «Добрососедство», издающегося в Аугсбурге, Бавария, Германия.

Я вскрыл большой, заранее догадываясь о его содержимом. Так и есть: это было официальное приглашение на прием, коему предстояло совершиться сегодня вечером в Кувейтском посольстве в связи с государственным визитом шейха Абу Мансура Мухаммада, главы правительства названной страны. Маленького конверта я вскрывать не стал, отложив ознакомление с его содержимым на потом. На ощупь там угадывался лишь один листок бумаги. Что же касается среднего, то его следовало вскрывать, фигурально выражаясь, при красном свете: крохотная эмблема в левом верхнем уголке – затейливо переплетенные буквы «РЕАН» – предупреждала о необходимых предосторожностях.

Лифт, казалось мне, полз слишком медленно. Наверное, я устал. Совсем некстати, надо сказать. Наконец посыльный ушел, получив законно полагавшуюся мзду. Это в России умели не хуже, чем в любой другой стране, цивилизованной или не очень. Я проверил, хорошо ли он закрыл за собой дверь. Он закрыл плотно. Хвала Аллаху, Господу миров! И стало можно – мне давно уже не терпелось, – оставшись в одиночестве, расслабиться, чтобы собраться с мыслями.

Я немного передохнул в кресле, вертя в пальцах запечатанный конверт неизвестного происхождения. Вряд ли он был способен взорваться. Конечно, в нем мог содержаться какой-нибудь порошочек – со спорами сибирской язвы или чего-то другого, столь же убедительного. Ничего – задержим только дыхание… Придя к такому выводу, я аккуратно вскрыл его.

Это было, к сожалению, не письмо от Ольги, – а ведь именно его я подсознательно и ждал. И не официальное. На хорошей белой бумаге от руки было написано лишь несколько строк.

«Вит! Обязательно нужно увидеться до вечера. Срочно, важно. Сейчас же позвони…»

Дальше следовал номер телефона. Подпись: «И. Липсис». Дата – сегодняшняя. Время – я глянул на часы – за час десять минут до моего появления в отеле.

М-да, – подумалось мне. – Что потом – неизвестно, а пока – Липсис. Действительно – апокалипсис… Откуда его черти взяли? И зачем?

Я еще раз внимательно осмотрел конверт. Веберу. То есть мне. Однако очень любопытно: откуда Изе известно, что Вебер – это я, или же что я – это Вебер? Оч-чень интэрэсно, как говаривал, по слухам, в свое время товарищ Сталин.

Ну ладно. А чего же хочет от бедного странника Реан?

Конверт я вскрыл в темной ванной, пользуясь инфракрасным фонариком, какой имелся в моем кейсе вместе со всяким другим дорожным барахлом. Да, эта цидуля тоже адресовалась именно мне, хотя в ней меня Виталием Владимировичем не именовали. Текст был следующим: