Владимир Ильин - Глупые газели Страница 3

Когда он стал подходить к развалинам поселка, то на каждом шагу стали попадаться трупы людей. Их было много, они были занесены снегом, и неприятно было обнаруживать, что наступил на руку или на ногу мертвеца.

Видно, это были те, кто еще успел выбежать из дома, но напрасно, потому что и тех, кто остался в домах, и тех, кто бежал от поселка в горы, накрыло Волной, а еще раньше от Вспышки начался тотальный пожар, и горело все, что могло гореть, и даже то, что гореть не должно… Когда мужчина проваливался в снег, ноги у него оказывались испачканными в золе, и не раз ему попадались обгорелые кости – и большие, взрослых, и маленькие, детские…

Мозг человека отказывался воспринимать реальность этой страшной картины, но каким-то уголком его мужчина осознавал, что то же самое происходит сейчас, наверное, везде. Везде валяются уцелевшие и не уцелевшие трупы людей, везде в хаосе обломков, груд развалин, оставшихся от цивилизации, бродят под свист ветра, под серым от пепла снегом лишь те, кому, как им с женой, повезло (а может быть, наоборот, не повезло) выжить…

Из всего обратного пути мужчине запомнился только снег. Проклятый, ненавистный, серый, ядерный снег, который лежал повсюду. Он был теперь еще более отвратительным, чем раньше, потому что человек сломал лыжи и вынужден был брести пешком, проваливаясь в снег. Если бы человек оставался совсем один на этой пост-ядерной Земле, он бы упал, не дойдя до домика, и больше не встал. Но он знал, что есть еще одно, милое и родное ему существо, которое ждет его возвращения и умереть раньше которого он просто не имеет права. Он всегда считал, что, падая в пропасть, не следует увлекать за собой кого-то еще…

Темнеть стало раньше, чем это обычно бывает летом (может быть, Земля вообще сдвинулась с орбиты в результате серии мощных ядерных взрывов, вдруг пришло в голову человеку), и последний, самый трудный отрезок пути мужчина брел, ориентируясь на освещенное окно домика и на тарахтение движка…

Сразу в домик он входить не стал, а пошел в сарай и там долго отогревался возле дизеля и приводил (во всяком случае, старался привести) себя в порядок, чтобы не напугать своим видом жену. У самого крыльца его настиг приступ рвотной болезни (значит, доза все-таки была большой, подумал он).

Он вошел, стараясь не шататься, но женщина все равно, глянув на него, испугалась. Только бы не упасть, подумал мужчина и торопливо сел на подвернувшийся кстати стул.

– Одиссей вернулся на Итаку! – провозгласил он, пытаясь говорить внятнее, потому что замерзшие губы слушались с трудом. – Как у тебя здесь вкусно пахнет!..

Женщина всплеснув руками, наконец кинулась к нему и стала помогать ему сдирать мокрую одежду, и успевала еще оттирать ему красно-синие, ободранные в кровь руки и причитать жалостливо, и целовать его сквозь слезы.

– Ну-ну, малыш, – сказал ласково он и, проведя своей страшной рукой по ее волосам, огляделся.

В домике было светло и тепло. Пахло едой поистине божественно, и мужчина только теперь ощутил, что зверски проголодался.

Женщина засыпала его градом вопросов.

Только бы не выдать ей правды, подумал он и пустился врать без оглядки. Каждая его ложь неизбежно порождала следующую, это здорово смахивало на цепную реакцию, и он все врал и врал – вдохновенно, запоем, собрав всю свою творческую фантазию – о том, что в долине все в порядке, что там все живы и здоровы и собираются пробиваться через перевал на мощных тягачах и бульдозерах; вот снегу, правда, выпало много – видно циклон вызвал сход снежных лавин с гор, но теперь это все позади, синоптики обещают – он сам слышал по радио в поселке – что завтра начнет постепенно теплеть, а послезавтра вернется лето, так что можно никуда не уезжать, а надо только переждать эту лихую непогоду…

Женщина слушала его и в знак согласия кивала, а когда он совсем уже решил, что она поверила его россказням, спросила:

– Милый, а почему снег такой серый-серый?

Он закусил с досадой губу, потому что ее вопрос означал, что в его отсутствие она все-таки выходила из домика, но тут же спохватился и стал выдумывать на ходу про то, что снежная лавина вызвала кое-где лесные пожары, и вот с воздушными потоками пепел поднялся в небо, а потом выпал со снегом, но это вовсе не опасно, тем более, что завтра все равно все начнет таять, и так далее, и тому подобное…

За ужином он наблюдал за женщиной, пытаясь понять, тошнит ее или нет, не кружится ли у нее голова, но жена вроде бы чувствовала себе нормально, потому что болтала без умолку и, в конце концов, он успокоился, хотя в глубине души все нарастало отчаяние, но думать о том, что делать дальше, он пока не мог и не хотел…

Он думал об этом всю ночь. Женщина сладко спала, положив голову ему на грудь, за окном все бился ветер, и уснул мужчина лишь под утро, и то благодаря тому, что все-таки принял окончательное решение.

Когда он проснулся, было уже светло. Женщина возилась на кухне. Он подошел ее поцеловать, и внутри у него сразу же стало пусто. На шее жены, под завитком волос, он увидел красное пятнышко величиной с мелкую монету – такое же пятнышко, как у него на руке…

За вчерашний день мужчина уже устал бояться, но сейчас ему опять стало страшно, и так страшно ему еще не было, потому что надежда на чудо окончательно умерла в его душе.

– Что ты там нашел у меня? – спросила женщина, изгибая шею, чтобы заглянуть себе за спину. – Что-нибудь не так, милый?

– Да нет, ничего, – торопливо сказал он. И нелогично добавил: – Просто ты у меня такая красивая!

– И что? – выжидающе спросила она.

– Пойду запускать движок, – сказал он, отводя глаза.

Движок долго не хотел запускаться, он очень замерз за ночь. Потом все-таки, видно, понял, что от него не отстанут, и нехотя затарахтел. Горючего в его баке осталось мало, но теперь это не имело уже никакого значения.

Человек сел на какой-то ящик и закурил, но его тут же скрутил приступ тошноты. Самое страшное было не в том, что они с женой могли вскоре остаться без света, продуктов и воды. Самое страшное заключалось во всепроникающей, медленной смерти, присутствующей отныне в воздухе, от которой невозможно было скрыться. Человек мысленно проследил стадии лучевой болезни, вспоминая то, что он читал об этом раньше…

Сначала на коже появляются радиоактивные ожоги третьей степени, потом поражаются костная и нервная системы, щитовидная железа и мозг… Через несколько дней ни он, ни жена не смогут ходить. Потом начнется газовая гангрена, и они будут долго и мучительно умирать, корчась в бреду беспамятства от невыносимой боли и отвратительно воняя своей разлагающейся плотью, и во всем мире не найдется никого, кто смог бы облегчить их страдания, кто смог бы пристрелить их из жалости…

Когда они завтракали, еда не лезла ему в горло, но мужчина изо всех сил старался есть. Жена тоже ела без особой охоты.

– Подташнивает что-то, – пожаловалась она в ответ на его вопросительный взгляд.

– И давно?

– Со вчерашнего дня… И я, кажется, знаю, почему…

Зажав в кулаке вилку и рассеянно покусывая ее кончик, женщина лукаво улыбалась.

– Ну? – весь внутренне похолодев, выдохнул он.

– У нас будет малыш, – сияя от радости, призналась жена.

Это было так неожиданно и больно, что он чуть не застонал. Сердце его провалилось куда-то даже не в пятки, а в бездонную пропасть, и стало трудно дышать от этого бесконечного падения. Неимоверным усилием воли он удержал себя в руках, отдышался и стал изображать крайнюю степень восторга. При этом мужчина, конечно же, вскочил и поднял жену на руки и, конечно, закружился с ней по комнате, сбивая стулья, и, конечно, орал нечто бессвязное и нежное, а в завершение спектакля потребовал немедленно выпить шампанского по такому великому случаю.

Он достал из бара пыльную бутылку, которую приготовил еще ночью.

Доза снотворного в шампанском была лошадиной, но дала о себе знать не сразу. Они еще поговорили о чем-то – о чем именно, мужчина уже не сознавал, наверное, о будущем, счастливом, розовом будущем, которого теперь не могло быть никогда.

Потом жена вдруг резко встала, ее качнуло, и она схватилась за край стола.

– Устала я что-то, – пожаловалась она. – Не выспалась, наверное. Ты не возражаешь, если я прилягу, милый?

Слов не получилось, и он только отрицательно покачал головой и тоже поднялся.

Посередине комнаты ноги ее подкосились, и она наверняка бы упала, если бы мужчина не подхватил ее. Он уложил ее на кровать, зачем-то укутал пледом, будто она могла замерзнуть.

Все кончилось быстро и просто.

Она часто-часто задышала во сне, будто ей не хватало воздуха, а потом по телу ее пробежала судорога, дыхание оборвалось, и женщина перестала жить.

Мужчина поцеловал ее почему-то в лоб, а не в губы, как обычно, с минуту постоял у кровати, слепо глядя на дорогое безжизненное лицо, потом подошел к бару, налил себе на три пальца чего-то крепкого, залпом выпил, не чувствуя вкуса, и отправился в кладовую.