Сергей Другаль - Светлячковая поляна Страница 3

— Так до того дня, пока Гром, поев из корыта, больше не вернулся в грот. Грудной период кончился. Святые дриады! Я свернул свое барахло, и мы ушли, не попрощавшись. Отшельник принял нас с радостью, но на второй день стал скучным: все пригодное для жевания жевалось, для разрывания — разрывалось. И тогда я построил шалаш на берегу озера под древней акацией…

Олле сразу стало гораздо легче. Щенок рос на приволье. Любил гонять по берегу коня, хватал его за хвост и гриву, а так как еще не умел соразмерять в игре силы, то иногда кусался больно. Тогда конь брал его зубами за шкурку и бросал в воду. Из глубины тут же возникал замшелый Геннадий, жутко щелкал челюстями. Подвывая и захлебываясь, щенок выбирался на берег, бежал к Олле, жаловался на коня и крокодила и бывал утешен котелком молока с ржаными сухарями.

Генетические изменения первые три месяца были слабо выражены, разве что небывалый аппетит да темпы роста. За это время Гром достиг размеров взрослого дога и продолжал расти. А потом как-то сразу живот его впал, и он вроде как в одночасье обволосател, покрывшись черной, в завитках, шерстью. Щенок превратился в пса-подростка. Теперь он больше времени проводил в игре с Олле. Он забирался в чащу, где мягкий мох делал неслышными шаги, а кусты давали укрытие, и ждал, чтобы Олле — Старший — нашел его. Старший находил. По сопению, слышному, когда пес старался затаить дыхание, по блеску глаз, которые следили из черноты, по дрожанию листвы, ибо хвост, хоть откуси, не мог не шевелиться.

Потом прятался Старший, и пес скачками метался по лесу, путаясь в следах. Вот он, был след и нет его. Исчез. Совсем. Гром взлаивал, а из чащи, уже незнакомой и грозной, кто-то тихо крался к нему. А тут еще паутина налипала на ноздри, и хватали за бока колючки. Жутко в лесу без Старшего. Но вот сверху доносится его смех — и над головой пролетает, держась за лиану, Олле. Пес запоминает урок: нюхай не только землю, нюхай воздух. И хотя шарахаются от него, уступают дорогу все встречные, чуя всосанный с молоком тигриный запах, но еще не скоро Гром станет хозяином в саванне и джунглях.

В саванне, куда ушли они вдвоем, оставив коня на попечение Отшельника, было жарко. К тому же Олле бежал, презрев расстояния, и исчезал порой в знойном мареве, и приходилось его догонять, высунув шершавый от жажды язык. Старший не знает усталости, он самый выносливый…

Окольцовывая в саванне страусов, Олле надевал на левую руку десяток звенящих браслетов, велел псу лежать и смотреть. Старший движется малым ходом в открытую, а страусы спокойно поглядывают на него свысока, ковыряясь в песке… Ход кольцевания Олле комментировал так:

— Птица высокомерная. Уверена в своей быстроногости. Полагает, что всегда сбежать успеет. Еще бы, семьдесят километров в час, почти двадцать метров в секунду! Куда там прочим двуногим — это она так обо мне думает. И тут я кидаюсь с места. Маленькая суматоха, заминка, птица от меня, но я уже — за ногу и за вторую. Секунда — кольцо защелкнуто. Рывок в сторону, а то пнет… Вообще, скажу вам, если бы страус умел пинаться с разбегу, весь ход эволюции мог бы стать иным. К счастью — не умеет.

Старший самый быстрый, от него не убежишь, за ним не угонишься…

Однажды Гром, насмотревшись, как это делается, вылез из-за невысокого бархана и фланирующей походкой направился к одинокому страусу. До лихого прыжка оставалась пара мгновений, но тут страус шагнул навстречу. Пес был пнут в бок. Пес был клюнут в лоб. Пес корчился на песке, а страус — налево кругом — ушел, самоуверенно подрагивая толстыми окороками.

На визг прибежал Олле и спас пса. Он сорвал с куста лист, поплевал на него и пришлепнул на лоб. Голове стало легче. Он отнес пса в палатку и дал воды. Еще полегчало. Он положил пса на здоровый бок и долго гладил ушибленный, приговаривая:

— Дите малое, неразумное…

Стало совсем хорошо. Так бы лежать и лежать…

Олле испугался. Он смотрел в замутненные болью щенячьи глаза и винил себя за недосмотр. Удар был страшен. Олле осторожно трогал отек, принимая боль на себя. Он умел это делать. Если очень захочешь, можно уменьшить чужую боль, разделив ее.

Остаток дня и всю ночь просидел Олле рядом со своей собакой. Утром Гром пришел в себя, лизнул руку, напился и заснул спокойно, успев подумать: Старший — он самый добрый, добрее быть не может.

Пес выжил, и это хорошо. Ибо какой может быть охотник без собаки? А заводить другую собаку Олле не стал бы, это уж точно.

У догорающего костра недалеко от овального входа в пещеру одиноко сидел по-турецки бородатый нечесаный вождь. Был он гол по пояс, и только короткое, до колен, кожаное исподнее, мехом внутрь, украшало его массивную фигуру. Он без интереса, скорее с досадой, взглянул на пленников — их бросили рядом — и осмотрел вспухшие лбы и носы.

— Оx! — говорил потерпевший, тыча перстом в синяк.

— Ах! — добавлял другой.

— Эх! — подытожил укоризненно вождь.

— Что-то они сегодня разговорились, — не выдержал Нури. — Что-то разболтались. Ты можешь лежать, если тебе так удобнее, а у меня руки-ноги затекли.

— Ух! — крякнул по-питекантропски Олле, разорвав веревки и вскакивая. Нури уже стоял рядом. Питекантропы мгновенно охватили их кольцом, ощетинились копьями. Сверху, со скалы, донеслось тревожное рычание Грома.

— Дикие люди, — Нури сел на землю, демонстрируя готовность претерпеть. — Сейчас нас съедят. А я уже привык жить.

— Начальство на это не пойдет. — Олле проводил взглядом двух питекантропов, которые подхватили и унесли в пещеру свободные теперь бамбуковые стволы. Вождь, действительно, пробормотал что-то успокаивающее, и копья опустились. На пленников еще поглядывали настороженно, но никто не препятствовал, когда они подошли к костру.

Просторная, ровная, очищенная от камней площадка у входа в пещеру раскинулась, возвышаясь над лесом, окаймленная слоистыми скалами. В стороне небольшой водопад вливался в прозрачное озерцо, и цвели нарциссы, удивительные на этой каменистой почве. Раннее солнце освещало вершины скал, уже светлела зелень леса внизу, и стала видна выложенная цветной галькой дорожка от пещеры к водопаду. В противоположной стороне у покрытого цветами разлапистого дерева высился штабель ломаного сушняка, лежала солидная горка кокосовых орехов, а на нижних сучьях висели длинные гроздья бананов.

Откуда-то возник питекантропий мальчишка с большой раковиной в руке. Он поднес раковину к губам и затрубил, надувая щеки. Из темного входа один за другим побежали питекантропы, с жизнерадостным уханьем кидаясь в озерцо.

— Семнадцать особей в возрасте от трех лет и более, — подытожил Олле. — Да десять человек, которые нас захватили.

— Итого с вождем двадцать восемь.

Вождь встал, протянул снятый с Олле нож в ножнах. Олле с сомнением оглядел кряжистую фигуру, нечесаную бороду, растущую прямо от глаз, повесил на пояс нож и медленно проговорил:

— Нет. Его либо вообще считать не следует, либо сразу за четверых.

— Как это? — удивился Нури.

Глаза вождя спрятались под кустистыми бровями. Он жестом пригласил пленников в пещеру, и Олле, пожав плечами, молча шагнул вперед.

Первое, что поражало в пещере, — свет. Он мерцал белыми пятнами на стенах, ровные участки которых были разрисованы бегущими человечками, оленями, слонами и полосатыми черно-желтыми тиграми. На душе Нури сразу потеплело— эта живопись почти не отличалась от рисунков его воспитанников из младшей группы. Та же непосредственность, тот же размах и гордое пренебрежение деталями,

И второе — запах. Сложный терпкий запах сухих трав. Пучки их висели на веревках, растянутых между редкими сталагмитами, лежали у стен. Наметанным взглядом и по запаху Олле различал дудник лесной, пион уклоняющийся, очиток пурпуровый, зверобой продырявленный, лапчатку прямостоячую, козлобородник луговой, вороний глаз, василистник малый, горец почечуйный, проломник нитевидный, синеголовик плосколистный, череду трехраздельную и даже крапиву двудомную из семейства крапивных. Были там и мало известные людям травы, которыми лечатся кошки, собаки и другие приболевшие животные. Целая лесная аптека разместилась в пещере.

Два питекантропа плоскими острыми камнями соскабливали со стены слабо светящийся налет. Потом долго размазывали по стене принесенную в раковине смолу дикой вишни. Вытащив из бамбукового ствола лыковую затычку, они доставали из него светящихся жуков и быстро приклеивали к смоле. Работа спорилась, и вскоре этот участок стены засветился настолько ярко, что на гладкий глиняный пол легли незаметные ранее тени. Светящееся пятнышко придвинулось к ногам Олле, он наклонился, поднял.

— Жук какуюс! — жук суетился на ладони, то затухая, то снова разгораясь переменчивым огоньком. Олле стряхнул его. — Снимаю шляпу, если они это сами придумали. Но с другой стороны, у них не было иного выхода. При свете коптящего факела не очень-то порисуешь, а рисовать, видимо, хочется… Вот и разгадка, зачем они тащили на светлячковую поляну бамбуковые стволы.