Александр Кашанский - Антихрист Страница 30

— А он всегда пьяный.

— Спасибо, бабушка.

Сергей быстро пошел к дому Реброва. Отогнав палкой бешено лаявшую лохматую собаку, он вошел в сени. В сенях по полу был рассыпан комбикорм и валялись грязные и пыльные бутылки, сильно пахло какой-то гнилью. Сергей открыл дверь и вошел в избу. Печь, наверное, занимавшая около трети избы, судя по всему, последний раз была побелена еще до войны, печная штукатурка потрескалась, одно из двух окон дома было забито досками, другое, засиженное донельзя мухами, едва пропускало солнечный свет. Вся мебель была: старая пружинная кровать, на которой лежал овчинный тулуп и сколоченный из досок стол, за которым сидел, уронив голову, среднего роста мужик в телогрейке, кирзовых сапогах и засаленных черных штанах.

— Здравствуй, Иван Ребров. Я отец той девочки, которую тебе привез Панин. Я приехал за ней. Где она?

Мужик неуверенно тряхнул головой, стараясь поднять ее, но это ему не удалось. Повернув голову, он уставился на Сергея мутным, бессмысленным взглядом.

— Пшел на… Убью, — промычал он.

Сергей вышел в сени, взял палку, которой он отгонял собаку, и повторил свой вопрос:

— Где моя дочь?

Увидев в руках Сергея палку, мужик, наконец, сделав усилие, оторвал голову от стола и попытался встать. Его повело в сторону, и он с грохотом рухнул на пол, уронив скамью. Бутылки, стоящие на столе, зазвенели от сотрясения. Потом он сделал попытку подняться, но это ему не удалось, и, промычав бессмысленные ругательства, он растянулся на черном от грязи дощатом полу.

Сергей молча вышел из дома, отогнал собаку и осмотрелся. Рядом с рекой стояла бревенчатая клеть без окон. «Наверное, Юля там», — решил Сергей. Он, перепрыгивая через лужи и скользя по грязи, добрался до клети, она располагалась как бы на острове из чистой речной гальки. На дверях клети висел ржавый амбарный замок. Сергей прислонил лоб к двери и громко спросил:

— Юля, ты здесь?

Никто не отозвался. Секунд через тридцать Сергей закричал:

— Юля, это я, папа! Ты здесь?

За дверьми послышался какой-то шорох, и сквозь дверную щель Сергей услышал сопение и как бы придавленное детское всхлипывание. Сергей почему-то совершенно растерялся. «Как открыть эту проклятую дверь, Господи?!» Он стал бегать вокруг клети, стараясь найти лом или что-нибудь подобное, чтобы выломать замок.

— Милай, ты чего ищешь-то? — услышал Сергей скрипучий старушечий голос. Это была та самая бабка, которую он встретил ранее.

— Бабушка, там заперта моя дочка. Как мне открыть этот замок?

— Батюшки, да кто ж ее туда запер-то?! — всплеснула руками старушка.

— Ребров ваш.

— Ах он, алкоголик чертов. Так ключ-то вон, за косяком.

Старушка подошла к дверям и уверенно протянула руку. Действительно, там, спрятанный от прямого взгляда, висел большой черный ключ. Сергей выхватил ключ из рук старушки и стал открывать замок, но замок почему-то не открывался.

— Дай-ка я, — сказала старушка.

Сергей отдал ей ключ и сел на крыльцо. «Господи, что со мной творится?» — думал Сергей. Старушка не торопясь вставила ключ в замочную скважину и повернула его, замок скрипнул и открылся. Она распахнула дверь. На пороге стояла Юля. Глаза ее были завязаны, руки связаны за спиной, а рот заклеен лейкопластырем. Сергей вскочил, бережно взял ребенка на руки и прижал к груди. Он ничего не говорил. Юля заплакала. Сергей спустился с крыльца, поставил ее на землю, развязал глаза, руки и оторвал лейкопластырь.

— Ну вот, все в порядке. Бабушка, у вас есть куры?

— Есть, куры есть, и петух есть. Такой красавец, хвост черный, сам зеленый, весь переливается. И поросята есть, — поразительным, спокойным голосом, как бы рассказывая сказку, отвечала бабушка, украдкой вытирая слезы, катившиеся по морщинистым щекам.

— Юля, пойдем смотреть поросят? — спросил Сергей.

— Пойдем, — сказала Юля и разревелась вовсю.

Когда наступил вечер и солнце зашло за верхушки елей, росших сплошной стеной прямо за огородами, Сергей надел на Юлю фуфайку хозяйки, на голову ей повязал шерстяной платок, и они пошли на берег речки жечь костер.

Дрова весело трещали. Сергей сидел у костра, глядя на огонь, а Юля бегала по берегу, собирала белые, отмытые водой палочки и бросала их в огонь.

— Эй… ты того, извини. Он меня заставил, — прервал размышления Сергея хриплый, низкий голос.

— Заставил, говоришь, — ответил Сергей, как бы нехотя посмотрев на слегка протрезвевшего Реброва. — Катись-ка ты отсюда к чертовой матери. Не пугай больше ребенка. Чтоб я тебя не видел.

— Пойдем, может, того… мировую.

— Иди отсюда. Мировую… И не попадайся мне на глаза.

Когда шаги уходящего затихли, Сергей встал, подошел к Юле, взял ее на руки и понес в деревню, в дом.

Сергей и Юля легли спать на постели, а бабушка на сундуке. Юля скоро уснула, поджав коленки к подбородку и иногда вздрагивая. Сергей лежал рядом, то и дело поглядывая на спящего ребенка и прислушиваясь к его дыханию. Пистолет он положил под одеяло прямо себе под бок.

Сергей почти не спал всю ночь, только несколько раз отключался, но совсем ненадолго.

19

«О Господи, Боже мой! — прошептал Ясницкий, положив телефонную трубку. — Опять ничего не вышло. Что они, заколдованные, что ли?!» Позвонил Рубцов и сказал, что Сергей сам нашел дочь и что Панин исчез.

Ясницкий посмотрел на часы. Было около шести вечера.

— Татьяна, — позвал он секретаршу, — ко мне никого не пускать. Меня нет ни для кого. Вообще ни для кого. Закрывайте офис. Совсем закрывайте — на замок. Охраннику скажи, чтобы никого не пускал. Меня здесь нет. Сама иди домой. А мне надо поработать еще.

Ясницкий аккуратно разложил лежащие на столе документы по папкам и спрятал их в сейф. На столе остался только настольный календарь и телефон. Ясницкий сел в кресло и, облокотившись на стол, взялся руками за голову, взъерошив волосы. «Черт с ними, с Паниным и с Рубцовым, надо со всем этим срочно кончать — это теперь абсолютно ясно. Если я промедлю хоть пару дней, мне никогда не стряхнуть с себя прошлое. У них на меня ничего доказуемого нет. Пусть катятся ко всем чертям. Произведу смену офиса, обстановки, имиджа, окружения. Выдвину себя, наконец, кандидатом на выборах, ну хоть в краевое законодательное собрание. Говорила же мне мама: „Игорь, никогда не бери с собой старые проблемы, уходя — уходи“. Эх, мама, мама, если бы можно было с тобой посоветоваться, все бы было гораздо проще».

Ясницкий погрузился в воспоминания. Он вспоминал свою мать, Софью Рудольфовну: как она выглядела, что и когда говорила, как любила своего единственного сына. «Что бы она посоветовала сейчас?» Перед смертью она говорила: «Игорь, зарабатывай деньги честно, цени друзей и слушай старших, — иначе пропадешь, ты дурно воспитан, и это моя вина, я тебя слишком жалела». «На чем же я попался? Где сделал неверный ход? Как им удалось меня обойти и нужно ли, вообще говоря, стараться им противодействовать? Почему меня так заклинило на этом деле?»

Ясницкий поднялся и стал ходить по кабинету. Подошел к окну и открыл створку. В комнату рванулась струя прохладного воздуха и шум улицы. «„Сердце женщины — силки…“[3] и я в эту сеть попал, — и ничего больше».

«Ну, это — без моего участия. Уж очень она сексапильна!» — прокомментировал Риикрой, который все это время без устали формировал в подсознании Ясницкого комплекс отвергнутого мужчины.

«И если я от этих сетей не избавлюсь, то могу и вовсе пропасть. — Ясницкий представил, что Наташа никогда не будет его женой, поежился и резко тряхнул головой. — Нет, это даже представить невозможно. Я хочу, чтобы она была моей женой. Хочу, чтобы у нас был дом, дети. Я хочу заботиться о ней и жить для нее. В конце концов, имею я на все это право, Господи! Я конченый человек — я влюбился. Я заработал уже столько денег, сколько мне еще два года назад и не снилось, и они прибывают быстрее, чем я могу сообразить, куда их вложить. Могу купить все с потрохами. У нас прекрасная страна. Здесь все можно. И все это мне вдруг перестало нравиться. Да, да, да… попался — очевидно. Вчера — все нравилось, а сегодня вдруг перестало».

Риикрой крякнул и сказал: «Она явно оказывает на него дурное влияние».

Ясницкий взглянул на часы, было около семи. «Сегодня — поздно. Завтра утром, без предупреждения, с цветами и в свадебном наряде я поеду делать величайшую глупость в своей жизни. Без предупреждения! Сияющий, измученный и влюбленный! Найду ее хоть под землей. Не остановлюсь ни перед чем».

«Вот это правильно: не останавливайся…» — согласился Риикрой и с удовлетворением кивнул.

Ясницкий позвонил своему заместителю:

— Борис, меня завтра не будет, а может, и послезавтра. Бери управление на себя. Доверенность будет лежать на моем письменном столе.