Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Бездна Страница 31

Услышав шорох, я закрываю рот. В пещеру входит знакомая нам повариха. Она несет миски с кашей. Протянув нам пищу, она смотрит на меня и спрашивает:

— Говорят, ты врач?

— Да.

Я не удивлен. Слухи о нас, как круги на воде, растеклись по коридорам и пещерам. Отрицать очевидное бессмысленно.

— У меня вот тут болит.

Повариха, ничуть не стесняясь Виктора, задирает подол. Над резинкой белых панталон свисает гигантская грыжа, которая выглядит бугристым бесформенным мешком.

— Это у меня давно появилось. После операции. Лет пять назад доктор в поликлинике говорил, что это послеоперационная грыжа, но меня тогда это не беспокоило. А теперь болит, особенно когда что-то тяжелое поднимаю. Скажи, что можно сделать, чтобы не болело?

— Надо снова операцию делать, — отвечаю я, зная, что здесь и сейчас это не выход из ситуации.

Она недовольно морщится, и, тем не менее, спрашивает снова:

— А что еще можно сделать?

— Бандаж, — предлагаю я.

— Вот, это звучит хорошо. А болеть живот перестанет?

Я улыбаюсь. Что на земле, что под землей, — всё едино, главное, чтобы боль не беспокоила. Даже если ждешь прихода Конца Света, лучше встретить его со счастливой улыбкой в сознании и благостным ощущением в теле. Не любят тени боль, даже не подозревая, что она им дана свыше, и принимать её надо с радостью, ибо боль дает возможность измениться, увидеть свой путь и выйти из толпы, пока еще не поздно.

— Конечно, перестанет. Мне нужен кусок плотной ткани, что-то вроде льняной простыни.

Повариха, опустив подол, говорит, что бы мы пока покушали, а она сейчас вернется.

Каша перловая. Хорошо проваренная и вкусная. Я с удовольствием отправляю ложку за ложкой в рот. Виктор тоже орудует ложкой. Жаль, что миска такая маленькая. Облизав ложку, я созерцаю дно миски, и понимаю, какое это искушение — вкусно кушать.

Повариха возвращается с простынею. Льняная ткань застирана, но чистая. Сложив из простыни длинную полосу, я укладываю её на лапник.

— Давай, поднимай подол и ложись сюда, — командую я, показывая рукой на простыню, — сначала я вправлю грыжу, а потом намотаем бандаж.

Я не уверен, что смогу затолкать обратно внутренние органы, которые находятся в грыжевом мешке, но попробовать надо. Дефект в передней брюшной стенке достаточно большой. Судя по мягкости содержимого мешка, там ничего, кроме петель кишечника, нет. Надеюсь, что они достаточно жизнеспособны, чтобы снова полноценно служить хозяйке.

— Нормально. Всё должно получиться, — говорю я уверенным голосом.

Неторопливыми движениями возвращаю петли кишечника, находящиеся под кожей живота, обратно в брюшную полость. Прижав рукой дефект, я беру край свернутой простыни и, глянув на Виктора, говорю:

— Помогай.

Вдвоем мы туго закручиваем живот поварихи. Завязав узел сбоку, мы вдвоем помогаем поварихе встать на ноги. Я отхожу на шаг назад и любуюсь тем, что получилось.

За счет бандажа она стала еще толще, но это явно её не беспокоит. Довольно улыбаясь, она похлопывает себя руками по бокам и говорит:

— Даже легкость какая-то в теле появилась. И теперь не болит.

Неожиданно повариха надула щеки, напрягая мышцы живота, и убедившись, что грыжа не вываливается, она радостно засмеялась.

— Ну, вот, теперь можно спокойно кашеварить.

Я смотрю на свою пустую миску и задумчиво добавляю:

— Да, каша очень вкусная, просто пальчики оближешь.

— Понравилась, — еще шире улыбается повариха, — так я еще принесу.

— Да, было бы очень хорошо.

Она забирает наши миски и исчезает.

Через пять минут мы с Виктором снова едим кашу, но теперь неторопливо, смакуя каждую ложку.

— Говорила мне мать, учись на доктора, всегда будет кусок хлеба с маслом, — задумчиво говорит Виктор.

Я улыбаюсь. Может быть, мать Виктора была права, но мне не интересен кусок хлеба с маслом в том виде, в каком я его сейчас получил. Миска с кашей — это замечательно, но мне пришлось её просить, пусть даже я не произнес ни одного слова просьбы. Вполне достаточно, что мне пришлось подумать об этом и выразить своё желание намеком.

Что на земле, что под землей, — тени далеко не всегда понимают, что благодарность — это состояние сознания и воспитания. Точнее, очень часто некоторые из них даже не подозревают о наличии и того и другого. Тени, бессмысленно бредущие стадом за пастухом, просто не в состоянии воспитать уважение и чувство благодарности в своих отпрысках, а сознание, отравленное потребительским отношением к действительности, никогда не сможет принять простую истину.

Искренне скажи спасибо тому, кто тебе помог, и это будет лучшая молитва, обращенная к Богу.

Наверное, наверху ночь, потому что Виктор спит. Биологические часы трудно обмануть, но в моем организме они давно и необратимо сломались.

Нам разрешили погасить факел, — Архип вошел, показал на огонь и круговым жестом рукой «сказал» нам, что можно убрать свет. Я лежу в полной темноте на лапнике с открытыми глазами и вспоминаю то, что увидел, когда лечил отца Федора. То, что произошло с ним в пещере, изменило его. И в этом я нахожу много общего с собой: события в жизни у нас с Пророком в чем-то похожи, и я с опаской созерцаю глубины своего сознания.

Неужели я тоже, как и Федор, уверен в своей Божественной сущности? Я полагал и даже вслух произносил свои мысли о том, что я — Бог. Но быстро понял, что это не так, что это моя гордыня. Когда распоряжаешься человеческими жизнями, так легко вознести себя на вершину, спустится с которой уже невозможно. Так просто переступить некую черту, за которой вдруг оказывается пропасть. Когда ты можешь исцелить и убить, кажется, что ты всемогущ.

Чтобы понять себя, я возвращаюсь мыслями к жизни Федора.

Добравшись до большой пещеры, Федор поднял факел и увидел распятого Христа. Нет, не то распятие, что есть в каждой церкви. Он узрел большой крест в скале с прибитым к нему Человеком. Для него это стало моментом Истины. Видение было настолько ярким и настоящим, что Федор ни на секунду не усомнился в том, что видят глаза в полумраке пещеры. Света от факела хватало, чтобы разглядеть распятие.

Но, факел догорел, и, оставшись в полном мраке, он упал на колени и стал молиться. Умоляя Бога дать ему шанс. Узреть и осознать. Верить и служить. И чудо произошло. В пещере появился свет, мрак рассеялся, Иисус поднял голову. Встретившись с ним глазами, Федор осознал свой Дар, и своё Призвание.

В моей жизни тоже был момент, когда я узнал свой Дар. Осознал и принял. Своё Предназначение я осознал значительно позднее, и принял далеко не сразу, но так ли уж это важно: время — это всего лишь еще одно измерение в четырехмерном мире, в котором мы живем.

Федор ни секунды не сомневался в реальности видения. Он и сейчас на сто процентов уверен, что застывший в камне Иисус даст ему знак, когда произойдет второе Пришествие. Он слышал голос, и твердо уверен, что это был Божественный Глас.

В детстве я заблудился в темном лесу. Мне на помощь пришла Богиня. Я прекрасно помню тепло её руки и голос, который научил меня идти своим путем. Задумывался ли я когда-нибудь, насколько реальна была эта встреча в зимнем лесу? Может быть, я, как и Федор, всё придумал сам. Я самостоятельно вышел на свет далеких фонарей, а сознание придумало виртуальный образ и божественный умысел. Прошло так много лет, что я сейчас ни за что не смогу понять, что реально, а что — нет.

Распятый Иисус сказал Федору, что он — Избранный. Он научил его, как жить дальше, и что нужно сделать, чтобы стать одним из тех, кто спасется. Он запомнил каждое слово, принял всё за Непреложную Истину, которую он должен нести людям.

Когда-то давно Богиня, которая вывела меня из леса, сказала:

«Люди, как тени, идут своим путем, кто в правильном направлении, а кто-то идет совсем не туда. Бредут, как стадо. Но у любого стада всегда есть те особи, которые идут впереди. И те, которые идут сзади. Те, что спереди, умрут первыми. У тех, что сзади, будет шанс, но они тоже умрут.

И всегда есть те люди, которые отбиваются от стада. Идут своим путем. Эти выживут.

Будь другим.

Иди своей дорогой».

Эти слова навечно отпечатались в моем сознании. Они — мой девиз, и мой путеводный знак. Я на всё сто процентов уверен, что это — Истина. Непререкаемая, непреложная и единственно точная. Кажется, что если я отступлюсь от этих слов, всё рассыплется, как карточный домик. Рассеется, как дым, оставив после себя горечь несбывшихся надежд и призрачных образов.

Федор вернулся в деревню. Люди сразу заметили, что священник сильно изменился. Потом его страстные и убедительные проповеди стали привлекать в церковь прихожан. В стране, где убили идеологию, и еще не успели воскресить религию, принесенное отцом Федором Слово, оказалось тем огнивом, что зажигает сердца.