Александр Соловьёв - Хомотрофы Страница 31

Как-то раз шли от рынка к старой автостанции, на месте которой сейчас поросший молодой порослью пустырь. Двигались в обход. Проходя по краю одной из балок, я заметил небольшой поселок: он висел на южном склоне.

– Лагерь детей умерших полиуретанцев, – спокойно объяснил Оливейра. – Возраст от трех до пятнадцати.

Подойдя ближе, я рассмотрел длинные бараки. Они были выстроены ступенями. В фанерных стенах темнели маленькие окошки.

– Дети на обеспечении, – сказал Оливейра. – Им тут живется неплохо. Детей кормит завод, городской власть и сутенеры.

– Какие сутенеры?

– Сутенеры, fila da puta! Люди, который продавал девушек. Этот лагерь вроде как проект. В него вкладывают деньги.

Я окинул взглядом жалкие одноэтажные лачуги и непонимающе посмотрел на спутника.

– Ха! – негр чавкнул толстыми губами. – Ты у меня дома еще не был.

Оливейра жил в новом рабочем районе, о котором и впрямь ходили самые дурные слухи. Надо признать, что за время, проведенное в Полиуретане, мое представление о жутком городе не прояснилось. С каждым днем оно становилось все туманнее и запутаннее.

– Каким боком причастны сутенеры к детскому лагерю? – спросил я.

– А ты сам не понимаешь?

Он ткнул пальцем куда-то в сторону.

– Площадка за домом культуры. Заведение не работает, но место там довольно живое, особенно по ночам. Там можно выбирал девушку. Недорого. И там охрана от собак.

Собаками Оливейра называл менгов.

– Только туда надо являться затемно, а уходить уже утром.

– Погоди… Что значит охрана? У них что, огнестрельное оружие есть?

– Что ты! – негр сделал гримасу. – Собак же никто не убивал, их только отпугивал?

– Чем отпугивают, Оливейра?

– А поди, узнай…

За детским лагерем, не доходя трехсот метров до бывшей автостанции, была свалка, занимающая, по меньшей мере, три гектара земли. У входа в нее находилась будка сторожа. В ней жил Никита, двоюродный брат Николая. Раньше он работал в котельной вместе с Оливейрой, но по состоянию здоровья был уволен. Теперь его делом стала утилизация твердых отходов, то есть сжигание производственного и бытового мусора.

Никита – гипертоник, пива не пьет: он заварил мне и себе чай из веточек малины. Мы сели на скамейку в тени. Рядом со свалкой соседствовал еще один поселок, названный Городом Шатунов. Это своего рода анклав, маленькое государство. Здесь в землянках, шалашах и крохотных сарайчиках (кто на что горазд) живут сплошь старики и старухи – главным образом те, кому не досталось ни земельного участка, ни места в коттедже, либо такие, кто их потерял. Обитатели этого места как тени шатаются по окрестностям в поисках пищи: для них сгодятся любые отбросы.

Никита пускал шатунов на территорию свалки (здесь можно поживиться вещами), но не более пяти человек за раз. Он знал всех бомжей в лицо, и у него даже был составлен «график заходов», который четко соблюдался. Затем, по возвращении он взимал плату, выбирая из собранного хлама, что приглянется.

Правило такое: каждому дается один час. При появлении блюстителей порядка все в мгновение ока обязаны исчезнуть в лесополосе, окружающей свалку.

Шатуны ходили среди костров и дыма в поисках чего-нибудь практичного, и я думал о постапокалиптических временах. Не то плащи, не то туники, сшитые из обрывков мешковины, старых пальто и курток, бедуинские платки на головах, бахилы из лоскутов грубой материи – все это делало их похожими на ходячие пугала.

– Я знаю, почему ты здесь бродишь, – говорит Никита мне одному, как будто я пришел без Оливейры.

Я посмотрел на него вопросительно.

– Ты надеешься, что где-то в Грани есть проход…

Я пожал плечами и отхлебнул отвара, пахнущего пылью. В кармане у меня лежала потрепанная карта Сократа, цена которой оказалась ломаный грош. В Грани не нашлось ни одной прорехи. Ни одно из отмеченных мест не подтвердилось.

Самое неприятное во всей этой истории поисков то, что приходится делать хорошую мину при очень плохой игре. Избавитель же всеведущий, и все, что он делает, не просто так, все наполнено тайным смыслом и значением. Хорошо хоть объяснений никто не требует. Все просто выжидают.

– Если бы ты нашел проход, первыми бы через него ринулись работяги.

– Это так, amigo, – вздохнул Оливейра.

– Работягам приходится нелегко, – сказал Никита. – У них труд просто каторжный. Я спрашиваю вас: неужели это двадцать первый век?!

Он сплюнул. Оливейра кивнул. Он знал не понаслышке, что такое каторжный труд.

– Оборудование, на котором люди работают, вышло из строя еще в те времена, когда мы были детьми. Знаете, что? Когда я работал, я смотрел на нашу спецодежду и всегда вспоминал кадры старых документальных фильмов о послевоенной разрухе. Спецодежду нам выдавали только один раз – когда принимали на работу. А зарплата?.. Тьфу! С тех пор, как уволился, видеть не хочу проклятый завод!

Я смотрел на него и думал: интересно, который раз он повторяет уже эти слова? Причины его возмущения мелки, избиты в сравнении с настоящим злом, что творится в этой чертовой мясорубке.

Вдруг Никита насторожился, притушил бычок.

– Оливейра! Глянь, кто там? Не блюстители?

Негр встал, вытянул шею, пытаясь из-за кустов рассмотреть, кто идет по дороге.

На его лице появилось выражение ужаса. Так испугать его могут только людоеды.

– Собаки… – сказал он, и я успел схватить его за брючный ремень. Оливейра начал вырываться, но я не пустил.

– Не бойся. Мы не должны их бояться.

Я узнал среди идущих Илью, Мишу и Войчишека.

Никита, хоть и изменяется в лице, но в целом сохранял спокойствие. У него должность государственная, он – охранник свалки, а на государственные должности объявлен мораторий.

Узнав Илью, я почувствовал ярость. Не хотел его видеть. Знал, что он меня везде ищет, чтобы вновь попытаться со мной договориться. Но теперь, когда я переехал в общежитие, ему стало труднее со мной встретиться.

– Сергей Петрович! Предполагаю, вы будете отказываться… Поймите, нам очень нужно кое-что обсудить, – он говорил, как всегда почтительно, но теперь в его голосе звучала неуверенность.

Я не видел его больше трех недель, не ходил даже к Зое.

– Здравствуйте, – сказал Илья, подойдя к нам. Я ощутил, как Оливейру начала бить дрожь.

Запахло собачатиной. Над нами нависли три зловещие фигуры. Войчишек, самый маленький из менгов, моего роста. Илья и особенно Миша закрывают собой полнеба. Даже днем, когда их сила в упадке, они вдвоем запросто могли бы справиться с пятью-шестью обычными людьми. Но вряд ли жители города, даже собравшись толпой, посмели бы переступить внутренний барьер и напасть на монстров.

– Чаю не желаете? – с запинкой спросил Николай несколько упавшим голосом.

– Не беспокойтесь о чае, – сказал Илья, сверкнув своими янтарными глазами. – Нам надо пообщаться с Сергеем Петровичем.

Я смотрел в сторону, делал вид, что не замечаю пришедших.

– Какой здесь отвратительный запах, – сказал Миша.

Ты себя понюхай, подумал я.

– Горят отходы… – объяснил Никита.

– Дышать невозможно, – заметил Войчишек.

– В цехах постоянно такой запах, – пожал плечами Николай. – Бывает и хуже.

Оливейра сидел, сжавшись в комочек. Мне стало жаль негра.

Его угнетала сама мысль о возможности разговаривать с чудовищами. Несколько месяцев назад менги на его глазах задрали женщину.

Я поднялся и отошел подальше от скамейки. Людоеды последовали за мной.

– Чего вы от меня хотите? – спросил я, остановившись.

– Вы правильно поступили, что отошли в сторону, – одобрительно сказал Илья. – Я всегда расстраиваюсь, когда приходится невольно кого-нибудь пугать своим присутствием. Ведь люди не верят, что на самом деле мы не желаем им зла. Они считают нас злыми.

– А вы добрые? – я был возмущен его лицемерием.

– Мы стараемся понимать психологию людей. Это краеугольный камень всей нашей морали.

Мне захотелось плюнуть ему в морду.

– Давайте не тратить времени, – сказал я. – Если вы хотите поговорить о психологии и морали, обращайтесь к тем, кто правит этим городом.

– Мы не снимаем с себя ответственность за смерть вашего друга. Скажу больше. Наши психологи анализировали случившееся и пришли к выводу, что в сложившейся на тот момент ситуации, учитывая…

Я пренебрежительно фыркнул.

Менг замер, ожидая, что я что-то скажу, но я молчал.

– Мы поступили так, как поступили, – продолжал Илья, – причиной этому было наше интуитивное чувство. Мы опасались, что вы предпочтете доверительному сотрудничеству с нами дружбу с тем человеком. Вы индивидуалист.

– И что?

– Вы выбрали бы его. Ведь он человек, как и вы. Это, так или иначе, повлияло бы на наши совместные планы. Нет, Сергей Петрович. Вы должны работать в чуждой вам атмосфере. Дружба смягчила бы вас, слишком расслабила. Возросла бы опасность провала операции.

– Вы сказали, что не снимаете с себя ответственности за смерть Андриана. Но из всего сказанного я понял, что чувства вины за содеянное не испытываете.