Нил Шустерман - Обделённые душой Страница 32

Кили возвращается с другой настольной игрой, перебирая пальцами белые и чёрные фигурки разного размера.

— А это что? — спрашивает Коннор.

Кили смотрит на него как на имбецила.

— Чокнулся, что ли? Это же шахматы.

Коннор улыбается — теперь, когда Кили расставляет фигуры, он их узнаёт. Шахматы тоже явно вырезаны вручную. Каждая фигура уникальна, похожа на маленькую скульптуру — вот почему Коннор не сразу их узнал. Грейс потирает руки в предвкушении. Коннор подумывает предупредить парнишку, чтобы не надеялся на многое, но решает этого не делать: уж больно тот забавен, когда проигрывает.

Кили, по прикидкам Коннора, лет двенадцать. Он не родственник Таши’ни, но Элина и её муж, Чал, забрали мальчика к себе, когда год назад умерла его мать. В то время как Элина ничего не рассказала Коннору о жизни Лева в резервации, Кили, настоящая находка для шпиона, посвятил нового друга во все подробности.

— Лев объявился здесь где-то года полтора назад, — поведал Кили. — Прожил несколько недель. Это было ещё до того, как он стал жутко страшным и все про него узнали. Он отправился с нами в духовное искание, но оно плохо кончилось.

Значит, прикидывает Коннор, Лев жил в резервации в период между тем, как они с Рисой потеряли его из виду в старшей школе в Огайо, и его прибытием на Кладбище. В мальчике уже тогда были заметны значительные перемены.

— Они здорово подружились с Уилом, — сообщил Кили Коннору, покосившись на портрет юноши, очень похожего на Элину.

— А где Уил сейчас? — спросил Коннор.

И тут случилась очень редкая вещь — Кили прикусил язык.

— Его нет, — сказал он наконец.

— Покинул резервацию?

— Типа того.

Кили резко сменил тему и принялся расспрашивать о мире за пределами резервации:

— А правда, что людям вставляют имплантаты в мозги, и им тогда не нужно в школу ходить?

— НевроТкань называется. И в школу всё равно надо ходить. Это просто такая штука, которую глупые богатенькие мамочки и папочки делают своим глупым богатеньким деткам.

— Я бы ни в жизнь не согласился, чтобы мне в голову вставили кусок чьих-то мозгов, — сказал Кили. — Кто знает, какие в них там тараканы, правильно?

В этом Коннор был с Кили полностью согласен.

Сейчас, когда Кили с головой ушёл в шахматную партию с Грейс, Коннор стремится воспользоваться моментом, захватить парнишку врасплох и вытащить из него кое-какие ответы.

— Как думаешь — Уил вернётся в резервацию, чтобы повидаться с Левом?

Кили делает ход конём, которого Грейс тут же берёт своим ферзём. Мальчик накидывается на Коннора:

— Ты это нарочно, чтобы отвлечь меня!

Коннор пожимает плечами.

— Тебе уж и слова не скажи. Так что — если они с Левом такие хорошие друзья, почему бы Уилу не навестить его?

Кили вздыхает, не отрывая взгляда от доски.

— Уила расплели.

Коннор в недоумении. Как это — расплели?

— Но ведь Люди Удачи никого не расплетают!

Наконец Кили вскидывает на него глаза. И в них Коннор читает обвинение.

— Мы — нет, — роняет он и возвращается к игре.

— Так как тогда...

— Хочешь знать — иди поговори с Левом. Он тоже там был.

Тут Грейс съедает одну из ладей Кили, и парнишка в ярости переворачивает доску; фигуры разлетаются по всей комнате.

— Ты.. ты... пойди съешь ка... кошку[20]! — выпаливает он. Грейс только хохочет:

— Ну и кто из нас сейчас низкокортикальный?

Кили опять вылетает из комнаты, напоследок обжигая Коннора взглядом, горечь в котором не имеет никакого отношения к его проигрышу.

20 • Лев

Лев сидит в тени на террасе, обозревая ущелье. Оно и близко не такое огромное, как то, что отделяет земли арапачей от остального Колорадо; однако и в этом каньоне есть нечто впечатляющее, удивительное на свой лад. В домах, высеченных в скальной стене по другую сторону высохшего русла, под наползающими вечерними тенями жизнь бьёт ключом: детишки беззаботно играют на террасах без ограждений, смеясь, карабкаются друг за дружкой вверх-вниз по висячим лестницам. Впервые увидев это, Лев пришёл в ужас, но быстро успокоился, узнав, что трагических происшествий здесь никогда не случалось. Дети арапачей учатся управляться с земным тяготением с самого раннего возраста.

— Это мы построили величайшие мосты и небоскрёбы Америки, — с достоинством говорил ему Уил. — Мы гордимся своей способностью сохранять равновесие.

Лев понимал, что в словах Уила кроется множественный смысл; и, надо сказать, нигде Лев не чувствовал себя в таком равновесии, как в резервации арапачей. Однако именно здесь случилась трагедия, перевернувшая его жизнь и приведшая на путь хлопателя. Сейчас он надеется, что ему удастся обрести немного покоя, хотя бы на краткий миг. И всё же он чувствует, что ему здесь не очень рады. Сидя на террасе, он замечает взоры, которыми одаривают его соседи с той стороны каньона. С такого расстояния Лев не может определить, чего в их глазах больше — насторожённости или любопытства.

Плечи Лева ноют; каждый удар сердца отзывается глухой болью. Левый бок его распух и горит, но по сравнению с тем, что было в автомобиле, сейчас боль немного приутихла; она усиливается, только когда юноша делает резкое движение. Лев пока ещё не виделся ни с Коннором, ни с Грейс. Собственно, он не очень-то и стремится; достаточно и того, что он знает: у них всё хорошо. Собственная жизнь представляется Леву словно бы разложенной по маленьким аккуратным ящичкам: вот он десятина, вот — хлопатель, а здесь он беглец, а вот тут житель резервации. Он пробыл у арапачей всего несколько недель, но испытать ему довелось очень много. Мысль о том, чтобы впустить в этот хрупкий оазис остальное своё турбулентное существование, нова для него. Лев должен к ней привыкнуть.

— Когда Совет постановил изгнать тебя, у меня сердце разорвалось.

Лев оборачивается. На террасу выходит Элина, неся в руках поднос с чайником и кружкой. Она помещает его на столик.

— Я понимала, что тебя нельзя винить за то, что случилось с Уилом, — продолжает она. — Но никуда не денешься — гнев тогда был сильнее разума.

— Но не сейчас?

Элина опускается в кресло рядом и протягивает Леву кружку с дымящимся чаем:

— Пей, пока не остыл.

Лев потягивает чай — горькие травы, сдобренные мёдом. В этом мощном лечебном отваре словно соединились вековые традиции целительства и самые современные методы врачевания.

— Совет знает, что я здесь?

Элина колеблется.

— Официально — нет.

— А когда узнает официально, то что — меня опять выбросят?

В отличие от чая, её честный ответ не подслащён.

— Может быть. Я не могу точно сказать. О тебе нет единого мнения. Когда ты стал хлопателем, в глазах многих ты сделался героем.

— А в ваших?

— Нет, — холодно отрезает она, но через мгновение добавляет с бóльшим теплом: — Я поняла, что ты сбился с пути.

Мягко сказано. Лев смеётся:

— Да уж, верно подмечено!

Элина бросает взгляд через расселину на удлинившиеся тени и соседей, старательно делающих вид, будто не смотрят на их террасу.

— Пивани принял это очень близко к сердцу. Он даже отказывался разговаривать о тебе.

Лев не удивлён. Деверь Элины очень старомоден во всём, что касается взаимодействия с внешним миром. В то время как её муж, похоже, проводит больше времени вне резервации, чем дома, охотник Пивани живёт по заветам предков.

— Да он никогда меня особенно и не любил, — замечает Лев.

Элина накрывает его ладонь своей.

— А вот здесь ты неправ. Он не разговаривал о тебе, потому что ему было слишком больно. — Она ненадолго замолкает, глядя на их сомкнутые руки. — И ещё потому, что он чувствовал себя частично ответственным за то, что ты стал хлопателем. Как и я.

Лев поднимает на неё непонимающий взгляд:

— Что за глупость!

— Ты так считаешь? Мы могли бы пойти против воли Совета. Если бы мы настояли...

— ...то это только ухудшило бы положение. Для всех нас. Моё присутствие постоянно напоминало бы вам, что Уил пожертвовал собой, спасая меня.

— И тебя, и Кили, и всех остальных детей, что были в том походе.

Доктор откидывается на спинку кресла. Она по-прежнему не в силах встретиться с Левом глазами, поэтому смотрит через каньон и приветственно машет рукой не сводящей с них глаз соседке. Женщина машет в ответ и, смутившись, делает вид, будто занята растениями в горшках.

— Посмотрите мне в глаза, Элина, — говорит Лев и ждёт, пока она не выполняет его просьбу. — Уйдя отсюда, я стал на путь, ведущий к гибели. Единственное, чего мне хотелось — это излить свою злобу на весь мир. Но вовсе не вы зародили её во мне. Это сделали мои родители. Юновласти. Паршивые орган-пираты, забравшие Уила. Не вы!

Лев смыкает веки, стараясь прогнать от себя воспоминания о том страшном дне. Ему, как и Пивани, слишком больно. Юноша глубоко вздыхает, берёт себя в руки и снова открывает глаза.