Мери Каммингс - Серебряное небо Страница 32

— Чужаков? Да, — ответил парнишка, интонацией словно спрашивая: «А что тут такого особенного?» — Это пища, благословенная Господом — если бы Он не хотел, чтобы мы их съели, то не привел бы их к нам. Так всегда говорил отец Квентин. Когда они приходят, мы вечером устраиваем праздник с танцами; на площади накрывают столы, а если плохая погода, то в церкви…

— Хватит! — она шагнула вперед, потянула винтовку за дуло и выдернула из-под трупа…

— Не тронь! — подросток попытался вцепиться в приклад, но опоздал и лишь повторил с беспомощным отчаянием в голосе. — Не тронь, это папино!

Не обращая на него внимания, она перехватила винтовку поудобнее и уже хотела разбить ее об землю, как давеча разбила дробовик — но вовремя удержала руку. Потертая, но ухоженная, с ложем из черного дерева и серебряной гравировкой на ствольной коробке, эта винтовка была настоящим произведением искусства. В любом поселке за нее с радостью отдали бы все, что ни попросишь.

— Где ваши лошади? — обернулась Лесли к мальчишке.

— Что?

— На чем вы приехали?

— Я тебе ничего не скажу! — упрямо и зло воскликнул он, бросив быстрый взгляд куда-то за ее правое плечо.

Ага, значит, там.

— Ты… ты дрянь! — продолжал подросток. — Ты убила отца Квентина. И Чака. И папу! И взяла его винтовку — а он даже мне ее трогать не разрешал! — дрожащий от слез голос звенел негодованием: какое она, обреченная на смерть жертва, имела право бороться за свою жизнь?

Маленький злобный фанатик, достойный наследник своего отца. Недаром тот натаскивал сына, готовя его себе на смену!

И все-таки убивать его не хотелось. В бою — другое дело, а теперь… Как Лесли ни пыталась разозлиться, ничего не получалось — особенно после того как, прервав вдруг свой монолог, парнишка рухнул на труп отца и обнял его, всхлипывая: «Папа… папочка!»

Что же с ним делать? Может, взять с собой и оставить в каком-нибудь поселке? Здорового рослого подростка охотно возьмут в работники… Так ведь сбежит — он уже в том возрасте, когда и лошадь сможет украсть, и дорогу обратно найти…

Парнишка сам выбрал свою судьбу. Лесли не предполагала, что у его отца за поясом был еще револьвер, а сын это знал — и внезапно взметнулся, почти в упор целясь ей в лицо.

Она успела первой нажать на спуск; выстрел раздался через долю секунды, но пуля просвистела мимо. Впрочем, он едва ли мог быть прицельным: это был последний импульс умирающего тела — тяжелая стальная стрела попала пареньку прямо в сердце.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лошади стояли в том самом сухом русле; пройди Лесли по нему еще ярдов двести, она наткнулась бы на них. Но кто же мог знать!

Так что она чуть ли не четверть мили шла в ту сторону, куда бросил взгляд подросток, недоуменно озираясь: где здесь, на голой равнине, можно спрятать лошадей? — и обнаружила их совершенно случайно, когда одна из них вдруг громко фыркнула и переступила копытами. Лесли бросилась на звук и, добежав до оврага, увидела, что внизу стоят две заседланные аппалузы.[18]

Конечно, она с самого начала могла облегчить себе поиски, свистнув собакам, но побоялась, что от излишнего усердия они могут обтявкать и напугать лошадей; если те унесутся неведомо куда — пиши пропало.

Ясно, что Джедай ранен, и ранен серьезно; едва ли он сможет идти, тем более тащить волокушу. Нужно укрытие, вода, возможность развести костер — и добраться до места, где все это есть, да еще с раненым человеком, без лошадей было бы ох как трудно…

Когда Лесли верхом, ведя в поводу вторую аппалузу, подъехала к лощине, собаки выскочили навстречу и с лаем запрыгали вокруг. Непривычные к такому обращению лошади занервничали — пришлось цыкнуть и на тех, и на других.

Соскользнув с седла и повторяя: «Спокойно, спокойно!» — она привязала поводья к оглоблям волокуши и лишь после этого, поглаживая и похлопывая сбившиеся вокруг нее мохнатые тела, протиснулась к неподвижно лежавшему на животе Джедаю.

Рядом с ним, всунувшись под бессильно откинутую руку, пристроился Дураш — поскуливал и лизал повернутое к нему бледное лицо с закрытыми глазами. При виде Лесли песик жалобно взглянул на нее, на морде так и читалось: «Сделай же что-нибудь!» Она шлепнула его по заду: «Кыш, не мешай!» — и секунду промедлила перед тем, как коснуться раненого: а что если он уже не дышит?!

Но он дышал, и сердце билось ровно, хоть и часто. Затылок представлял собой слипшуюся массу из волос и запекшейся крови, но свежей крови видно не было. Рана на ягодице тоже, похоже, больше не кровоточила.

Лесли выпрямилась и огляделась. Раненый винтовочной пулей приземистый кобелек с белой грудкой лежал там же, где раньше, но больше не скулил. Подошла, коснулась морды — все, не дышит. Остальные собаки были целы и невредимы; Дана, оторвав крышку у корзины, вытащила щенков и расположилась с ними тут же, на волокуше.

Первое, что Лесли сделала, это напилась — вволю, от души. Плеснула воды на ладонь, смыла с лица пот; работы ей предстояло много, а отдых — еще не скоро. Напоить Джедая не удалось — он по-прежнему был без сознания.

Освободив от мешков волокушу, она втащила на нее его неподъемно тяжелое тело и перевалила набок; привязала руки за запястья к оглоблям, а согнутые в коленях ноги — к деревянной перемычке. В этом положении ему и предстояло ехать — класть его на спину нельзя было из-за ран.

Мешки она навьючила на одну из лошадей, оглобли волокуши привязала к стременным ремням другой. Напоследок оглянулась на лежавшую на дне лощины мертвую собаку и со вздохом отцепила навьюченную на лошадь саперную лопатку. Почва здесь песчаная, похоронить будет нетрудно.

Всю дорогу Лесли преследовало жуткое видение: лошадь ни с того ни с сего взбрыкивает, она вываливается из седла, и обезумевшая скотина уносится прочь, волоча за собой беспомощного Джедая.

С лошадями она более-менее умела обращаться, но всегда старалась держаться от них подальше. Это пошло еще с детства, после рассказа мамы о том, как когда-то ее укусила лошадь — длинный изогнутый шрам на маминой руке выглядел очень впечатляюще.

Но эти крапчатые лошадки вели себя вполне прилично: неторопливо трусили в ту сторону, куда она их направляла, не пытались ни брыкаться, ни кусаться, и даже не особо шарахались от бегущих вокруг собак. Лишь поначалу, когда Лесли навьючивала одну из аппалуз, та здорово ее напугала, внезапно подтолкнув мордой и фыркнув в ухо, но, похоже, это был жест дружелюбия.

Следующий овраг попался только миль через пять, но зато — удача! — с водой. Ручей был хоть и неширокий, но полноводный и бурливый, даже кусты ивняка по берегу кое-где росли.

Минут десять она ехала вдоль обрыва, пока не обнаружила место, где овраг расширялся, образуя внизу ровную площадку, после чего, натянув поводья, спрыгнула с седла. Собаки тут же разбежались по берегу, ища спуск, и через минуту снизу донесся плеск и мокрые шлепки.

Мешки Лесли просто покидала вниз. Куда труднее оказалось спустить Джедая. Всего на каких-то семь футов, но в одиночку сделать это оказалось непростой задачей. Невозможно было объяснить лошади, что она должна медленно пятиться, приходилось вести ее за уздечку — в результате Лесли не могла видеть, что творится внизу, куда съезжала привязанная на длинной веревке к седлу волокуша.

Поэтому спуск выглядел так: два коротких шажка назад, команда «стой!» (понимала ли ее лошадь, неизвестно, но останавливалась), пробежка до обрыва, прыжок вниз (сдвинуть оглобли волокуши, чтобы не встала вертикально и не перевернулась), карабкание наверх, возвращение к лошади и еще два шажка назад.

Когда волокуша наконец легла на площадку, Лесли была мокрой от пота.

Перед тем, как отпустить лошадей, она отблагодарила их единственным доступным способом: поставила на землю большую миску и вылила туда две фляги воды. Обычно такой порции хватало, чтобы напиться дюжине собак — лошади же высосали ее в минуту. Лесли еще раз убедилась, что, отказываясь от них, поступает правильно: пьют они все-таки ужасно много. Поэтому, наполнив миску вторично, она расседлала лошадей, сняла с них уздечки и сказала:

— Все. Больше у меня для вас ничего нет.

Аппалузы смотрели серьезно, даже обиженно, словно и впрямь что-то понимали.

— Уходите, — повысила она голос, хлопнула в ладоши: — Все!

Лошадки переглянулись, дружно развернулись и двинулись на юг. Постепенно рысца перешла в легкий скользящий галоп, и спустя минуту на горизонте виднелись лишь две уносящиеся все дальше светлые тени.

Пулю из ягодицы удалось извлечь с первого раза. Лесли возблагодарила Господа, что Джедай без сознания — иначе при этой жестокой операции его не смогли бы удержать и десять человек.