Далия Трускиновская - Феминиум (сборник) Страница 34

Что ж, тем лучше, зачем ему наблюдать за ее колебаниями? И пока он не вошел, она поспешила к турникетам. Там возникла заминка – она не знала, каким концом вставлять карточку: в последний раз она проходила еще по жетонам. С третьей попытки – оказывается, карточку нужно было вынуть, а потом проходить, – она миновала турникеты и ступила на эскалатор. Хорошо, что на ней были темные очки и никто не видел, что она в этот момент зажмурилась. Она ждала приступа тошноты, но его пока не было. Она открыла глаза – сейчас должно стать страшно от того, что люди исчезают где-то внизу, словно падают в бездну. Но страшно не было. Наверное, где-то сзади уже находился доктор, наверное, он на нее смотрел.

Когда эскалатор вынес ее в подземный зал, к одной из платформ уже прибывал поезд. К нему она и свернула, ускоряя шаг, чтобы не застрять в дверях. Как только вошла в вагон, двери захлопнулись, и поезд мягко стал набирать скорость. Она сжала рукой поручень и снова зажмурилась. Доктор наверняка не успел за ней! Впрочем, он мог зайти в следующий вагон. Но нет, страха все еще не было.

Она опустилась на сиденье. И стала напряженно ждать. Тьма за окном нисколько не беспокоила, и она стала рассматривать лица пассажиров. Как давно она не видела, как выглядят люди в метро! Кажется, все они чем-то озабочены, уж не боятся ли они сами этого дурацкого метро? Она улыбнулась. Сидевший напротив то ли кавказец, то ли араб заметил, что она смотрит на него и улыбается, кивнул ей и тоже заулыбался.

Она сделала серьезное лицо и отрицательно покачала головой. Араб-кавказец разочарованно закатил глаза и отвернулся.

На следующей станции она покинула вагон, спокойно поднялась на эскалаторе и вышла из метро.

Остановилась, закурила и стала ждать психоаналитика. Прошло минут пятнадцать – он так и не появился.

Что ж, тогда остается спуститься в метро и вернуться за машиной.

Она помедлила: ведь теперь доктора «на подстраховке» не было. «Черт с ним», – сказала она себе и пошла обратно в метро. И снова никакого страха, никаких неприятных ощущений.

В вагон она зашла уже не спеша, села на свободное место. Посмотрела по сторонам – скучные, однако, люди. Закрыла глаза. Нет, ничего она больше не опасалась, просто не хотелось смотреть. И вдруг она ощутила ликование, тихое, теплое, как закатный луч, ликование. Она улыбалась, а люди смотрели на нее хмуро, недоуменно, не умея оставить свою озабоченность и удивиться неожиданному. Уже само появление в вагоне подземки шикарно, даже пренебрежительно по отношению ко всем одетой красивой женщины было неожиданностью, событием. А она еще и улыбалась. Люди отводили глаза, они же не знали, что она не смотрит на них, что она сейчас далеко – мчит в беззвучном и прохладном потоке нирваны, большой, красивой птицей парит в недостижимых для простых смертных небесах царства абсолютной свободы.

«Станция…» – слащавый и чуточку торжественный голос назвал остановку. Поезд стал тормозить, но она не поднялась, она не хотела думать о своей машине, ей хотелось катить дальше, пока не надоест. Да, она хотела, чтобы ей именно надоело ехать в этом поезде, она хотела испытать чувство утомления от метро.

Потом она пересела на кольцевую, вернулась-таки к своему авто. Возвратилась домой. Дома сварила кофе и наедине с собой отпраздновала свою маленькую победу.

Она вернулась к обычной жизни. Через год вышла замуж. Нет, муж не был идеалом, и она это прекрасно знала. Она теперь вообще много чего знала о людях, словно видела их насквозь. Она не боялась видеть в них грязь и пакость, страх, лесть, предательство… Точнее, готова была это видеть, видеть и принимать людей такими, как они есть.

Она стала очень богатой и известной. Но деньги ее не волновали. И оставляло равнодушным то, что ее деньги весьма волнуют окружающих. Она была счастливой женщиной, но вовсе не потому, что все это у нее было. Нет, не потому.

Любила ли она своего мужа? Наверное, любила. И дочку любила. Но знала, что когда-нибудь она их покинет, оставит все свои дела, все оставит и все забудет.

Она продолжала носить темные очки, чтобы никто не видел ее улыбающихся глаз. Тот праздник, то тихое ликование, тот полет большой красивой птицы продолжался. И откуда-то она знала, что это никогда не закончится. Вообще никогда. Ведь даже смерть – это всего лишь очередная остановка метро.

В метро она больше никогда не спускалась.

А что психоаналитик? А был ли он, этот странный психоаналитик? Наверное, был. Как-то раз одна из ее подруг стала жаловаться, что боится водить машину. Что страх нападает, когда она только заводит мотор и даже когда сидит рядом с водителем.

– Дурочка, ты не пожалей двухсот баксов, сходи к психоаналитику.

– Ты думаешь, поможет?

– Обязательно.

И последнее, что следует сказать в завершение этой истории. Дело в том, что доктор Шип никогда не практиковал нетрадиционный, как он уверял Юлию, психоанализ. И после нее он еще некоторое время продолжал вести вполне обычные сеансы. Но психоанализ стал ему неинтересен. Шип устроился психологом-консультантом в крупную фирму, потом в другую, параллельно читал лекции в частной академии.

О том, что такого произошло с ним и его пациенткой Юлией, он не думал, просто потому что не хотел об этом думать. Самоанализ не должен был касаться этого момента в его жизни.

Доктор Шип верил, что жизнь вечна. И пускай все решится когда-нибудь потом. Кто знает, кто вообще это может знать – а вдруг они и в самом деле станут одной душой и одним телом? Бывший психоаналитик и его бывшая пациентка.

Сергей Чекмаев

ИСПРАВНИК

Сын моей сестры попросил в подарок паровозик. И не какой-нибудь, а именно прозрачный – «хочу, теть Тань, видеть, как внутри у него все крутится», – и именно с белыми колесами.

Пришлось побегать. В «Детском мире» среди похожих на бронированных лягушек танков, увенчанных кричащими американскими флагами размером с простыню, трансформируемых чудовищ и чудовищных трансформеров, фигурок назгулов, эльфов, хоббитов и лошадей из «Властелина колец», пышных кукол всех рас и оттенков кожи, моделей гоночных болидов, тракторов с педалями и всего такого прочего искомый паровоз я таки нашла. Правда, на ценнике меня ожидал сюрприз – локомотив стоил примерно половину моей месячной зарплаты. Для родного племянника, конечно, не жалко, только имеет ли смысл дарить четырехлетнему пареньку, увлеченному исследованием тайн мира, радиоуправляемую игрушку? Через два дня дистанционный пульт хрустнет на крепких молодецких зубах, а спустя неделю разонравившийся паровоз (почему-то сам ездить перестал, бяка, – приходится катать!) попадет в катастрофу: направляемый умелой и безжалостной рукой, столкнется, например, со шкафом. Хорошо, если так. А то ведь «машинист» может беднягу и с «моста», сиречь с балкона, уронить. Дабы не достался каким-нибудь фашистам ценный груз.

Нет уж. Надо что-нибудь попроще, подешевле и – самое главное – покрепче. Вот когда пожалеешь, что дешевый раскрашенный пластик пришёл на смену убожеству советских игрушек, побочного продукта оборонных заводов. И пусть зайцы были синими, крокодилы розовыми, а волки – зелеными, пусть машинки напоминали собачью конуру на колесах, а самолеты – раскладушки с крыльями… Зато делались они по военным стандартам прочности, и открутить голову у пупса невероятной расцветки и пропорций – это минимум часа два нелегких физических упражнений. Не у всякого терпелки хватит.

Впрочем, гримасы русского бизнеса непредсказуемы. В переходе, буквально в ста метрах от «Детского мира», продавали те же самые игрушки, в таких же красочных упаковках, но примерно втрое дешевле. Я принялась шарить глазами по набитым, как вагон метро в час пик, полкам торговых павильончиков. Но судьба решила надо мной сегодня посмеяться. Было все, кроме нужного: частная торговля объявила паровым локомотивам бойкот. Завалы мягких игрушек титанических форм сменяли целые дивизии крошечных и не очень солдатиков в плакатных позах, потом, неожиданно, стойка с трогательно маленькими детскими ботиночками, далее – аляповатые коробки «Нинтендо» и «Плейстейшенов». А паровозик все не попадался. Впору было вконец отчаяться.

У прилавка со знаковой вывеской «ВСЕ за 30 руб.», намалеванной выцветшим фломастером, грустно переминался бомж. Ну, конечно, не бомж – это я уж так его окрестила по привычке, – просто очень уж бедно он был одет. Потертый плащ, на месте пуговиц торчат обкусанные ниточки, обтрепанный воротник давно не стиранной рубашки а-ля «руссиш глубинка». То ли продавец, то ли просто посторожить попросили. Прилавок был завален дешевейшим барахлом сомнительного качества – поддельные батарейки, прищепки, ершики для посуды, зеркальца, открывалки, одноразовые ручки… В общем – «Все за 30 рублей». Магазин одной цены, так сказать. Вот интересно, как понимать слово «все» – любая вещь по тридцать или всё целиком?