Михаил Веллер - Легенды Арбата Страница 35

Ну? Человек, не умеющий оценить ответную услугу, на должности военкома города Москвы продержится минут шесть. Надо понимать, в какой стране ты живешь.

— Я понимаю, — заверяет горвоенком. — И по-человечески, и граждански. Сейчас дам указание. Ну что вы, Сергей Владимирович, какие пустяки. Мы и сами должны были об этом подумать. Столько дел, текучка заела, не отследили, уж не держите сердца на нас. Обращайтесь всегда. Обращайтесь еще.

— Вот и славно, трам-пам-пам, — благодарит Михалков. — (Да-да, большое спасибо.) У меня как раз еще один подрастает. Уж не забуду.

— Какая прелесть, — умиляется генерал. — У вас там много их еще?

И так они милуются и не могут расстаться, довольные друг другом. Генерала тоже можно понять. Член ЦК, лауреат и Герой на помойке не валяется, и в случае чего лишним не будет. А жизнь наша грешная полна неожиданностей. Сегодня ты горвоенком, а завтра под следствием о краже кирпичей.

Уж трубка положена, а улыбка приятности еще висит в воздухе. А пониже улыбки молодцеватый адъютант с выражением нерассуждающей преданности кладет па-

кет. От Сергея Михалкова. Шофер привез. Секретарь занес. Прикажете... что?

Из пакета генерал достает огромную подарочную книгу «Сергей Михалков. Избранное» с дарственной надписью автора и две бутылки элитного армянского коньяка «Наи-ри». И это вносит дополнительное умиротворение. Ну — человек ведет себя прилично. Выказывает уважение.

Генерал поворачивает бутылку на свет и звонит райвоенкому:

— Т у т у меня был Сергей Михалков.

— Так точно!

— Знаешь такого? Слыхал?

— Так точно.

— У него сын призывается.

— Так точно... — подтверждает подполковник выжидательно, а сам ребус решает — кто настучал? просьбу пресечь? дело на контроле? К трубке принюхивается всем лицом: откуда ветер дует?..

— Пометь себе, чтоб выписали ему белый билет.

— Так точно. Все! уже! готово! товарищ! генерал-майор!

— А? Хм. А чего это у тебя все уже готово, интересно. А?

— Так он мне уже звонил. Товарищ генерал-майор.

— А? Михалков тебе звонил? Райвоенком рапортует содержание разговора.

— Ну, а ты?

РайЁоенком докладывает о принятых мерах к исполнению.

— А к-какого л-лешего он мне вкручивал? Неймется им... А ну честно — и много у тебя таких просителей?

— Никак нет! Один такой!.. — командным голосом лжет подполковник. И косится на дары природы в шкафу.

Генерал реагирует недоверчиво. Отраженная в его мозгу действительность соскакивает с изношенных кре-

плений, генерал мгновенно раскаляется и орет. Он обличает гомосексуальную порочность и зоофилию подполковника, сулит ему увечья от интимных контактов с одушевленными и неодушевленными предметами, и живописует картину неизбежного Апокалипсиса, если подполковник хоть на йоту отклонится от соблюдения Устава внутренней службы и его, горвоенкома, личных указаний.

— Слушаюсь!.. Слушаюсь!.. Слушаюсь!.. — вскрикивает подполковник в экстазе, закатывая глаза. — Бузде-лано! Бузде! Бу! Никак нет!

Вот примерно так огромная и раздрызганная машина призыва, хрустя выкрошенными зубчиками и скрипя колесиками, гоняясь и щелкая во все стороны своими мышеловками, продолжает работать — и через неделю Никите приносят повестку в военкомат.

Ее казенная бездушная бесстрастность по стилю близка к похоронке. Хрупкое душевное равновесие поэта болезненно нарушается. Как прекрасно иметь опору. Например, пообедать с братом. Член семьи.

Михаил Владимирович Михалков, в прошлом офицер НКВД, а теперь полковник КГБ, служил личным... м-нэ-э... сопровождающим Вольфа Мессинга. А полусекретный Мессинг был фигурой жуткой. Он знал все о будущем и мог влиять на все настоящее. Легенда. С ним Сталин с опаской держался.

Ты с ума сошел, поразился брат. Категорически. Исключено! Я даже тебе многое сказать не могу. Да он насквозь мысли видит.

А между прочим? в порядке трепа? по-дружески, то-се, со скуки? провентилировать моментик? — мягко и умно канючит родитель.

Серега, отзынь на полштанины, говорит младшой. И дни после встречи идут, а звонка от него нет.

И сомнения точат Михалкова, как жучки дубовый буфет. Ночами его мучит армия, колючая проволока ее

заборов, бомбежки Переделкина, на братских могилах не ставят крестов, и сон разгромлен вдребезги табуретом, которым в каптерке отбивают почки.

Потребность подстраховаться овладевает им.

Он продумывает план беседы. И звонит прямо в Министерство Обороны. В приемную министра обороны СССР товарища маршала Советского Союза Малиновского. Родиона Яковлевича. И передает записать его на прием. Без очереди. Как члена ЦК. По срочному вопросу.

Из уважения его соединяют лично с Малиновским. И тот — по личному вопросу? конечно! буду рад... — назначает ему послезавтра на одиннадцать утра. Вас устроит? Конечно. Благодарю вас.

Накануне вечером, кстати, звонит однако брат. Ну?!!! Да знаешь, говорит, я так ввернул шутливо между прочим насчет твоего Никиты, а Вольф так улыбнулся и заметил, что мальчик высокий, в черном костюме элегантней кинозвезд в Каннах будет смотреться, и это все довольно скоро, а вот с зеленым цветом у него по жизни вообще ничего общего нет.

Н-ну!! — выдыхает счастливое будущее Михалков, а там на красной дорожке Каннского фестиваля Никита в черном смокинге.

Занюхайтесь вашими портянками! Армии — армейское! После Мессинга маршал уже лишний. Но... бог помогает тому, кто сам себе помогает. Да и манкировать расположением министров не следует, высокое рандеву уже назначено.

И в одиннадцать Михалков в огромном кабинете Малиновского исправно, как дядя Степа на параде. Адъютант затворяет за его спиной тяжелую дверь тамбура, и маршал поднимается навстречу из-за стола в дальнем конце кабинета, осененного значением портретов и знамен. Шагает навстречу по ковровой дорожке и руку протягивает.

- Я к вам обращаюсь, как член ЦК к члену ЦК, — сразу обозначает Михалков паритет высоких договаривающихся сторон. — Как коммунист к коммунисту, — кладет свет на мозги собеседника в партийном ракурсе. — Как советский гражданин к советском}' гражданину.

После такого предисловия на тяжелом лице старика Малиновского появляется туповато-исполнительное выражение солдафона, который участвовать в государственном перевороте все равно ни за что не будет. Вот глоток чаю испить — пожалуйста: адъютант вносит два стакана, тарелки с бутербродами и пирожными и хрустальную конфетницу.

Под укус пирожного, в рассчитанный интимный момент, поэт одаряет маршала своей роскошной книгой и надписывает «Монбланом» эпическое посвящение. И кстати... чисто военный сувенир, — рыцарский средневековый кинжал в узорных серебряных ножнах, с красным камнем в навершии витой рукояти. Ограненный камень подозрительно похож на рубин, а весь кинжал ассоциируется с кражей в Грановитой Палате. Трофейный, кратко отводит Михалков моральные препятствия, случайно заметил в комиссионке, не удержался, гроши. Кто, кроме вас, старого солдата, оценит? Мы, люди искусства, чужды военной тематики. Строит подход к беседе, бродяга.

Два советских коммуниста из ЦК обмениваются верительными грамотами: патриотическими-раздумьями о войне и имперьялизме, литературе и коммунизме, здоровье и молодежи; типа муравьи трутся усиками — свой. И, соблюдя этикет, один смотрит вопросительно и поощрительно, а другой испрашивает добро изложить свое мелкое дело.

И, винясь кратко за пустячный повод и отнятое время, Михалков начинает излагать сжатое жизнеописание сына Никиты, яркими мазками зажигая портрет передо-

вика на фоне производства. Гениальный мальчик, взлетающая звезда, мэтры советского кино в восторге, лучезарные перспективы. Под лепным потолком порхают музы в белом и орошают слезами невинности маршальский мундир.

Так вот... нельзя ли освободить? Родине нужны таланты! Каждый обязан отдать Родине то лучшее, что имеет! От чего больше пользы: еще одного солдата среди пяти с половиной миллионов в строю — или гениального фильма, вдохновляющего и поднимающего эти миллионы на подвиги любви к своей социалистической Отчизне?

Традиция. Государственная мудрость. Даже в войну. «Два бойца». «Подвиг разведчика». Ташкент. Создали. Все отдали.

На лице старого маршала, прошедшего войны и сталинские чистки, прочесть можно меньше, чем прочтет слепой на листе мацы. Родион Яковлевич, великий из могикан загадочного племени караимов, кивает дружелюбно и чай прихлебывает. Понимаю. Конечно. Не волнуйтесь. В лучшем виде.

И под локоток провожает совершенно теперь успокоившегося Михалкова до дверей. Трясет ему руку, смотрит со смыслом и желает дальнейших творческих успехов.

Адъютант прихватывает поднос с тарелками. Малиновский вдруг выбивает посуду, швыряет в адъютанта бутерброд и начинает синеть. Мгновенно! — ему пихают таблетку, пузырек, капельки, — вся аптека летит в стену:

— Соедини! меня! с горвоенкомом! сию с-е-к-у-н-Д-у!!!