Виталий Амутных - ...ское царство Страница 37

Ответственность возлагалась на чеченских вакхабитов… Впрочем, не было никаких сомнений, что из спящих моих соотичей вышибли дух руками каких-нибудь чрезвычайно примитивных существ: дремучих, чувственных и потому легко управляемых. Но кто оплатил их работенку, кто снабдил их столь изрядным количеством гексагена (не из Афганистана же они его волокли в столицу), кому вообще удалось заронить в их малосильные зачатки мозгов таковский замысел? И зачем?

Мы встретились со Святославом Вятичевым на выезде из города, где и должен был находиться тот самый тир. С вопросом вместо приветствия я набросился на приятеля:

— Ты слышал?

— Слышал.

— Что это?

— Ну, у них там выборы грядут.

— Кого же назначат избранником?

— Понятно, что родного.

Далее свой путь мы продолжили все в том же, столь глубоко чтимом в народе, немощном молчании.

Ограждения из колючей проволоки и массивная техника в росписи камуфляжа подсказывали, что сооружение для учебной стрельбы, куда мы направлялись, принадлежало какой-то воинской части. Дежурный на КПП вызвал по телефону некоего офицера в звании капитана, которого Святослав называл Серегой, — в его сопровождении мы и добрались наконец до цели нашего пути.

Стрелковый тир оказался низким длинным строением, врытым глубоко в землю. Одной стороной он примыкал к трехэтажному зданию, сложенному из белого силикатного кирпича, служившего, всего вернее, учебным корпусом. И в самом деле, нам пришлось пройти через учебный класс со столами, стульями, черной доской и плакатами на стенах со схемами различного оружия и специальными наставлениями: «…запрещается без необходимости заряжать оружие и досылать патрон в патронник, накладывать палец на спусковой крючок…»

Оружейка имела две стальные двери и еще одну сваренную из металлических прутьев.

— Ну, что тебе сегодня давать, «Кедр» или «Стечкина»? — поинтересовался капитан, громыхая замками металлических шкафов.

— Дай-ка нам, Серега, по «АПСу», — отвечал ему Святослав. — И маслят не пожалей.

«Маслята» оказались патронами, а «АПС» — автоматическим пистолетом, изобретенным конструктором Стечкиным. Вороненая сталь, коричневая пластмассовая рукоятка…

— Все. Идите, — дал разрешение капитан. — Только, Слава…

— Знаю, знаю. Все будет как надо.

— Вот то ж. Закончите стрелять, — кликнешь меня. Я там буду, как всегда.

В стрелковой галерее было сыро и сумрачно, лишь впереди на отдалении от нас метров, эдак, пятидесяти, в лучах прожекторов, помещенных на дощатом потолке за бронированным экраном, сияло несколько поясных мишеней.

— Стрелять прежде приходилось? — упиваясь собственной значимостью, подчеркнуто благодушно поинтересовался Святослав.

— В армии, разве что.

— Это лучше, чем ничего. Но начинать, как я понимаю, стоит с начала?

— С начала. Только не очень занудствуй.

— Постараюсь.

Тут-то Святослав развернулся. Он то разбирал, то собирал несчастный «АПС», показывая и объясняя устройство, как там снаряжается магазин, как действует предохранитель… Главное, все свои действия Святослав сопровождал огромным количеством каких-то страшных канцелярских сентенций. Я терпел. Я терпел, как мог, но это было не просто.

— Качество прицеливания определяется положением мушки в прорези целика, — наставлял он меня.

— Слава, нельзя это человеческим языком сказать?

— Это и есть человеческий.

— А! Может, тогда давай попробуем просто пострелять?

Он, конечно, обиделся, и, конечно, постарался не подать виду, но так ему и надо было, ломаке.

Мы заняли огневой рубеж и приступили к делу. Надо ли говорить, что мои армейские навыки на этом поприще оказались основательно похороненными. К счастью, Святослав был человеком отходчивым, он не оставил своего попечительства обо мне, вовремя подкидывая краткие теперь подсказки, а то и поправляя руку.

Я же весьма буйно реагировал на собственные неудачи, используя подчас табуированные идиомы.

— Что ты дергаешься? — после очередного выстрела в который раз отвлекся от своей мишени мой учитель. — Всякое мастерство достигается опытом. К тому же, попадать в мишень, пусть даже в десятку, еще не значит уметь стрелять. Такая академическая стрельба при реальных обстоятельствах, поверь мне, не требуется. Тебе необходимо научиться вести стрельбу в опережающем режиме сразу по группе движущихся (заметь: движущихся) целей. И притом без точного прицеливания по мушке, при постоянном уклонении от огня противника. Если ты хочешь стать настоящим охотником.

— Ну уж, если я все-таки им стану…

— И вот еще одна ошибка. Ты хочешь видеть себя охотником или киногероем? А полеванье требует отсутствия резвых эмоций и присутствия сосредоточенного расчета. Кстати, о кино. Я вообще-то телик не смотрю, а тут случилось — глянул один фильмец…

— Снятый в Американском Каганате?

— Разумеется. Голливудский боевик. Так вот, там один весь такой неутомимый, весь такой американский, говорит…

— Где вы сохнете белье? — попытался пошутить я.

— Нет. Он произносит гораздо более забавную фразу: «Если человеку не нужны деньги, — он становится опасен», — и Святослав посмотрел на меня со значением.

— Угу. Ты, надо быть, хотел бы услышать, нет ли у меня мысли сделать охоту, так сказать, источником прибытка или, как теперь принято говорить — бизнесом?

— Н-нет… — опустил глаза мой друг и принялся отстегивать от «АПСа» пластмассовую кобуру, исполнявшую при стрельбе роль приклада.

— Мне казалось, мы достаточно хорошо знаем друг друга, — продолжал я, — во всяком случае для того, чтобы не проходить пройденное. Вестимо, в обществе, социальные отношения которого зиждутся на «всеобщем эквиваленте», невозможно обойтись без денег. Но фактор этот никак не связан с подвигом вдохновения (в чем нас силятся уверить партизаны нынешнего режима), ибо держится он совсем иной, не дольней нивы. Имея хорошие краски и вообще идеальные условия для работы, художник, глядишь, станет создавать и полотна более высокого качества, которые не стыдно будет имущему хозяину в богатой гостиной вывесить. Только при чем тут вдохновенный полет? Его никак на стенку не повесить, и ценность его понятна немногим сведущим.

Так начинались наши со Святославом совместные тренировки в тире безвестной воинской части, которые свершались с замечательным постоянством: не реже трех раз в неделю. Каждая длилась не менее двух часов… И как я находил на это время?!

Изобретательность же Вятичева, похоже, не знала предела. Он постоянно выдумывал все новые и новые, более усложненные упражнения. Неделя пролетала за неделей.

Два выстрела с двух рук — сорок метров до цели. Прыжок, пробежка, выстрел с колена — до цели двадцать пять. Кувырок, еще кувырок, два выстрела из положения лежа. И вновь: спиной к мишени, разворот — выстрел с двадцати метров. Пробежка несимметричной змейкой… Я оказался вовсе не бездарен.

Ну, а все основное время по-прежнему приходилось отдавать засушливому алчному телевидению, и прежде всего программам «пойди туда, купи это». Единственной отдушиной, предоставлявшей хоть какой-то выгул вдохновению, оставался наш сериал.

— До нового лета мы еще не дожили, а старого материала, отснятого прошлым летом, больше не осталось. Совсем не осталось, — разрабатывал я вопросы тактики и стратегии съемок дальнейших серий, поскольку, оставаясь моим детищем, сериал время от времени взывал к ответственности родителя. — Некоторые планы нами уже трижды использованы. Стыдно даже. Так что, до тепла все сцены будут только интерьерные.

С интерьерами, разумеется, поначалу тоже возникали проблемы, поскольку обстановка подчас нам требовалась самая пышная, самая жирная, такая, на которую двум процентам моих соотечественников остальные девяносто восемь собирают деньжонки в поте лица своего. Но телевидение уже успело выработать особый фасон в общении с держателями дорогих магазинов: дайте, мол, нашим дикторам поносить какой-нибудь ваш костюмчик или позвольте маленький такой синхрончик снять в ваших палатах, а мы за это будем вас рекламировать, рекламировать, рекламировать, и так, и эдак, и в титрах, и бегущей строкой, и еще поцелуем вас за это куда скажете.

Вот и мы решили расстаться с невинностью, и ради съемок сцен в царских интерьерах склонили к мезальянсу предивный мебельный салон с упоительным названием «Наш Версаль». Мебель в нем была столь несусветно дорога, что, если и имелось в нашем городе несколько семей, способных что-то здесь приобрести, то в течение пары лет все свои потребности они должны были удовлетворить, и совершенно не проясненным оставалось: на чем же здесь делают оборот. Впрочем, по здравом рассуждении становилось очевидным, что оборот они делают на чем-то совсем другом, а мебель выставлена тут вовсе не для того, чтобы ее покупали, а для обозначения формальных источников дохода. Вообще-то, ни в какой рекламе на нашем вечно побирающемся телевидении «Наш Версаль» не нуждался. Да вот президент мебельного салона (именно так он себя и величал, и в документах, и на словах), Руслан Фридманович Паюс, имел небольшую слабость, — ему приятно было видеть себя в телевизоре, предваряющим каждую новую серию минутным комментарием, в котором он чесал языком о своей любви к искусству. Но Руслан Фридманович сразу же выдвинул и еще одно требование: внести его имя в титры, как соавтора сценариста, то есть меня. У всех свои пристрастия. У президента Паюса они были таковы. Он как-то хвалился, что имеет три запатентованных изобретения в самых разных областях техники, и даже показывал нам свидетельства. Но тут я не могу сказать с определенностью, действительно сам ли он что-то там придумал, или, подобно Томасу Эдисону скупал перспективные идеи у малоизвестных голодных дарований.