Млечный путь № 1 2017 - Песах Амнуэль Страница 37

за ними, как иные филателисты за редкими марками. Иногда, закрыв магазин вечером, она доставала просторные короба с ячейками, устланными алым и синим бархатом – в каждой ячейке покоилась пуговица, крепко пришитая к ткани. Софа рассматривала свои сокровища и вздыхала от полноты чувств объемистой грудью так, что со стороны могло показаться, будто колышется весь магазин. Иногда она плакала.

Семьи у Софы не было, и она частенько присматривала за чужими детьми, пока их родители бегали в кино, театры, решали таинственные «рабочие вопросы» и даже просто отдыхали от подрастающего поколения. Софа не протестовала. У нее в карманах всегда были конфеты и пряники, которыми она щедро оделяла всех детей, попадавшихся на глаза.

Анечке нравилась тетя Софа. И еще она знала Тайну: почему тетя Софа собирает пуговицы. Ей рассказала бабушка. Когда-то давно, во время Войны – это такое страшное время, когда люди убивают друг друга! – у тети Софы был маленький мальчик, еще меньше, чем Анечка. Тетя Софа вместе с этим мальчиком ехала в Эвакуацию. «Эвакуация» – сложное слово, и бабушка объяснила Анечке, что это тогда, когда люди должны бежать из своего дома как можно дальше. Анечка поняла и, разбив банку малинового варенья, тоже эвакуировалась из дома – дед нашел ее только вечером, скорчившуюся на качелях, замерзшую в сумерках и очень испуганную. Эвакуация – это было совсем не весело, а очень даже страшно.

Да, так вот, тетя Софа ехала в эту самую страшную Эвакуацию вместе со своим мальчиком. И вот беда: у него на шубке оторвалась пуговица, и не нашлось другой. Поэтому он простудился и умер. В Эвакуации всегда кто-то умирает – так объяснила бабушка. С тех пор тетя Софа начала собирать пуговицы. Бабушка сказала Анечке, что даже если бы пуговица нашлась, это не помогло бы выжить мальчику тети Софы, но Анечка ей не очень поверила. И тоже стала собирать пуговицы. На всякий случай. Может, когда-нибудь она сможет спасти мальчика или девочку от смерти, пришив нужную пуговицу к шубке. У Анечки даже была коробка для этих пуговиц: темно-синяя круглая жестянка из-под печенья.

– Ой, Сема, да какая ж красивая будет Анечка в этой кофточке! – Софа рассматривала кусочек розовой ткани и быстро перебирала пуговицы в маленьких выдвижных ящичках. – Да мы ей такие пуговки подберем, чтоб прямо сияли!

Анечка подняла голову от своих пуговичных змей, и Софа подмигнула девочке. Глаза ее были теплыми, карими и всегда блестящими, будто она вот-вот собиралась заплакать, но почему-то не смогла, и эти слезы застыли под ресницами странным лихорадочным блеском.

– Сема, я тебя умоляю, зайди к этому шлемазлу! – Софа шмыгнула носом почти устрашающе и приложила к блестящим глазам крошечный белый платочек, обшитый кружевом. – Зайди!

– Опять поссорились? – деловито поинтересовался дед, рассматривая разнокалиберные пуговицы, выложенные на прилавок. – Софочка, девочка, ну разве ж так можно? Каждую неделю ругаетесь!

– Да ты только послушай, что этот мешугенем придумал! – Софа задохнулась в возмущении. – Да он же у внуков своих мяч отобрал! Да разве ж можно так над дитями измываться?

– А что они этим мячиком сделали? – дед не спешил поддержать Софу в ее громогласных возмущениях.

– Ну… – Софа смущенно отвела глаза. – Ну, Сема, они всего-то окошко разбили. Ну так мое ж окошко! Я и простила. А он мяч отобрал и не отдает. Дети плачут. Я ему говорю – а вэйхер балкон дир ин коп! Отдай мяч, не мучь дитев! А он мне отвечает – да чтоб у тебя цурес в кармане завелся, не отдам! Неси свой тухес подальше и не лезь ко мне. Ну вот так, слово за слово, поругались…

Анечка потихоньку улыбнулась. Взрослые ей казались очень смешными: они всегда ругались на идиш, чтобы дети их не понимали, в результате первое, что дети начинали понимать – это ругательства на идиш! Так что тетя Софа зря старалась, Анечка поняла каждое слово. Сначала тетя Софа назвала кого-то сумасшедшим, а потом пожелала, чтобы на него упал балкон, а в его кармане завелись неприятности. Анечка хихикнула – неприятности в кармане, это, наверное, интересно!

– Ну Софа! – дед всплеснул руками. – Ну разве ж так можно?

– Сема! В последний раз! Зайди к шлемазлу, скажи – извиняюсь я, – Софа вновь шмыгнула носом и демонстративно вытерла глаза платочком.

– Да уж, знаю я твой последний раз, – пробурчал дед. – Каждую неделю он последний. Ладно, зайду, тем более, что у меня к нему дело есть.

– Ой, Семочка, спасибо тебе! – от полноты чувств Софа даже чмокнула деда в щеку и тут же начала отчаянно тереть своим кружевным платочком помадный след. – Если не все ототру, скажешь Манечке, что ко мне за пуговицами заходил, она сердиться не будет.

Анечка опять улыбнулась. Дед каждый раз приходил от тети Софы со следами помады на лице, и бабушка в самом деле не сердилась, смеялась только.

– Ой, Анечка, а что у меня для тебя есть! – Софа вытащила из-под прилавка бумажный пакет с карамельками и двумя круглыми краснобокими яблоками. – Вот, живые витамины. Чтоб росла здоровенькая!

– Софа, не порти мне ребенка, опять конфеты подсовываешь!

– Ну, Семочка! Ну она ж маленькая, ей же сладенького хочется…

Пока дед с Софой спорили, Анечка схрустела пару карамелек…

* * *

– Ма-ма! Мама! – взрослый уже сын голосит, как потерпевший кораблекрушение на необитаемом острове. – Мама! У меня пуговица на джинсах сломалась. У тебя есть что-нибудь?

– Посмотри в Коробке!

Да-да, в той самой коробке, темно-синей круглой жестянке из-под печенья, которая пережила годы и переезды, и осталась все такой же, разве что чуть потерлась по бокам. Теперь эта коробка полна разноцветных пуговиц. Больших и строгих – для пальто, маленьких и игриво-светлых – для блузок, металлических и пластмассовых, стеклянных и даже каменных, на любой вкус и цвет. Там можно найти пуговицу для джинсов и пуговку для детской шапочки, все что угодно. Там есть даже пуговицы для шубок, для маленьких шубок на маленьких мальчиков, которые едут в страшную Эвакуацию…

Тетю Софу хоронили золотым осенним днем, и клены медленно роняли ясно-желтые листья, изредка подернутые зеленью по краям или розовостью у прожилок. Все клумбы были полны астр и георгинов, и солнце радостно катилось по чистому бледно-голубому небу, когда тетю Софу несли в слишком тесном для нее