Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег Страница 38

Проходя мимо банки, профессор подобострастно хихикнул (он всегда смеялся одинаково) и пощекотал ее. Вирус отпрянул: он ненавидел, когда с ним так обращались.

– Как самочувствие, дружок? – нежно спросил Пробиркин, прямо–таки лучась довольством.

– Отлично, – угрюмо отозвался вирус, дергаясь от злобы, – сквозь меня уже пропускали двадцать тысяч вольт, замораживали в жидком недороде и твердом азиоте. Что вы на этот раз придумали?

– Хе–хе–хе! – проскрипел Пробиркин, и его круглое брюшко затряслось. – А ты молодец, молодец. Значит, ничего не вышло, а? Даже в недороде!

– Да, я совершенство со всех точек зрения, – самонадеянно признался вирус, – и вы ничего не можете с этим поделать.

– Таким мы тебя и создали, дружок, – хихикнул Пробиркин, просматривая на свет колбу, в которой болталась какая–то мутная жидкость.

– Да? – ощерился вирус. – Я принадлежу матери–природе. Только она могла создать меня, а вы – используете.

– Но–но, не спорь со мной, – недовольно сказал Пробиркин, – мне лучше знать.

– Количество ублюдков среди человеческого рода, – усмехаясь, заговорил вирус, – свидетельствует о том, что вы даже сами себя толком воспроизвести не можете. Вообще, создавать не по вашей части; вот разрушать…

Пробиркин строго постучал по столу.

– Разболтался ты очень, – сказал он, швырнув колбу на полку через всю лабораторию. – Ничего, когда тебя будут представлять генералу, я уж позабочусь, чтобы ты держал язык за зубами.

Вирус завыл и стал биться о стекло банки, но оно было слишком прочно.

– Для чего меня здесь держат? – спросил он жалобно. – Я на волю хочу! – Пробиркин ласково улыбался. – Хочу свежим воздухом дышать! Хочу жить полноценной половой жизнью! Вот встречу какую–нибудь румяную инфузорию, заведу с ней счастливую семью… У–у–у…

Вирус стонал. Пробиркин поморщился.

– Семью отставить, – сказал он. – Будешь делать то, что скажу я. Пусть Розенкрейцер Валтасарович раскошелится на миллион–другой бубликов, я продолжу исследования и превращу тебя в образцовый антицветочный вирус.

– Зачем? – спросил вирус в полном изнеможении.

– Будешь поражать цветы, – пояснил Пробиркин. – Война до победного конца. Мы исчерпали все средства.

– Это еще что такое? – заворчал вирус. – Я желаю иметь свободу выбора. Кого хочу, того и замочу, я существо свободолюбивое. А указывать ты дома жене будешь, ишь, какой!

– У меня нет жены, – сухо сообщил Пробиркин. – Она от меня ушла.

– Разумная женщина, – одобрил вирус. – Если бы я был на ее месте, то и замуж за тебя не стал бы выходить.

– На что это ты намекаешь? – рассердился профессор. – Терпение мое испытываешь? Вот помещу тебя снова в жидкий недород…

– Не надо, – сказал вирус поспешно, – давай я лучше тебе одну историю расскажу. Жили–были на земле существа, и были они большие и сильные, очень большие и очень сильные, а мозги у них были в кончике хвоста, и маленькие, просто смехотворные. Но они решили, что сильнее их никого нет и больше им некого бояться. Звали их динозаврами, а потом пришли другие, у которых не было хвоста и, соответственно, мозгов не было вовсе, но они понаделали бомб и решили, что они самые сильные и что их–то никто не сможет победить.

– Ну и что? – спросил Пробиркин рассеянно.

– Ничего, – сказал вирус. – Я пошутил. И вообще я не умею рассказывать историй.

– Ты – низшее создание, – презрительно молвил Пробиркин, – поэтому у тебя никогда ничего и не получается.

– Я молчу, – покорно сказал вирус и действительно умолк.

Он смотрел, как профессор возится с аппаратами и препаратами, диктует компьютеру и разговаривает по видеофону с неизвестным в погонах. Потом Пробиркин сбросил халат, преобразился во вполне почтенного господина средних лет и ушел, оставив на двери табличку: «Меня нет и не будет!» – на случай, если кто–нибудь вздумает его искать. Впрочем, это было совершенно излишне, потому что дверь была оборудована такой системой защиты, перед которой побледнел бы сейф вуглускрового банка – если бы, конечно, он вообще мог бледнеть.

Вирус поник. Некоторое время он метался по банке, пытаясь вырваться из нее, но ни к чему хорошему это не привело. Он попробовал поговорить с заспиртованными змеями, но те мирно плавали в своем яде и им, похоже, было не до него. Вирус невольно позавидовал им, и тут до его слуха долетел какой–то неясный шум. Вошел запыхавшийся Генрих Гаргулья; он очень спешил и рассчитывал застать Пробиркина на месте. Как любимый ученик и возможный заместитель профессора (о, в очень отдаленном будущем), он имел доступ во все помещения. Входя, студент задел табличку, и она упала.

– Профессор!

Вирус сначала спрятался, но потом, поняв, что пришли не за ним, успокоился. Внешность Гаргульи удивила его: студент выглядел как вполне нормальный, обычный человек.

– Профессор! Профессор Пробиркин!

Гаргулья потоптался на месте, заглянул зачем–то в банку со змеей, как бы проверяя, нет ли там профессора; последнего там не оказалось.

– Он ушел! – крикнул вирус, осмелев. Гаргулья вздрогнул.

– Кто это? – спросил он с опаской.

– Я, – сказал вирус, показываясь, – честный вирус.

– А! – с облегчением сказал Гаргулья. – Так профессора нет?

– Увы, нет, – подтвердил вирус.

– Тогда вы мне поможете, – сказал Гаргулья. – Мне нужен чумной возбудитель.

– Да? – только и сказал вирус.

– Мы проходили недавно разновидности гриппа. Профессор обещал представить образцы для опытов.

– Понимаю, – сказал вирус. – И что вы будете делать с этим возбудителем?

– Привьем кому–нибудь, – сказал Гаргулья, – и будем лечить.

– Ах, опять, – вздохнул вирус. – Как мне это надоело!

– Так это вы? – обрадовался Гаргулья.

– Я, – печально сказал вирус. – Только я не лечусь, – добавил он тихо.

– Очень рад знакомству с вами, – сказал Гаргулья.

– Взаимно, поверьте, – отозвался вирус. – Я чумовой, то бишь чумной. Надоело мне убивать маленьких мышек, пора развернуться. Я был рожден для великих свершений, но в этой банке совершенно лишен возможности их, так сказать, осуществить.

– Вы очень добры, – заметил Гаргулья. – Со стороны вируса редко встретишь такую чуткость.

Но вы меня не бойтесь, я хороший, – добавил он, открывая банку и надевая на вирус ошейник. – На это я и надеялся, – сказал вирус.

Сон двадцать седьмой

Вампир Лаэрт решил взять отпуск. Имеет вампир право брать отпуск или нет? Сам Лаэрт считал, что после всех треволнений с собачьей шубой и сердечными делами хозяина он вполне заслужил небольшую передышку. Лекарство Пробиркина действовало безотказно, и клочья вампирской шкуры валялись во всех комнатах, а Филипп ничего не замечал. Лаэрт с горечью констатировал, что его друг стал на удивление бесчувственен. Если бы Филипп ворчал, пенял Лаэрту на беспорядок и вообще его доставал, Лаэрт принял бы это как должное; но Филипп, как и все влюбленные, не желал видеть ничего, кроме своей любви. Лаэрт махнул на него рукой и, собрав небольшой чемоданчик, подался за Город. Там на брокенской вечеринке он прибился к компании вампиров, признавшей в нем своего. Лаэрт объездил с ними весь свет, между делом успев посвататься к хорошенькой ведьме и попить кровь у известной писательницы, автора вампирских детективов. Вспоминая об этом впоследствии, Лаэрт всякий раз желтел и плевался, потому что в жилах у писательницы текла не кровь, а самые что ни на есть настоящие чернила. Со сватовством тоже ничего не вышло, ибо ведьма на поверку оказалась вовсе не ведьмой, а вульгарнейшим вампиром–трансвеститом, и совершенно разочарованный Лаэрт вернулся в хозяйский дом ровно через три недели после того, как оставил его, то есть через двадцать семь дней.

На улице сплошной стеной стоял дождь. По проводам связи потоки стекали на министерство погоды в виде угроз членовредительства, жалоб, упреков и увещеваний. Лаэрт вздохнул и, как обычно, вошел к хозяину без церемоний, сквозь стену.

– А вот и я! – крикнул он радостно.

Филипп с ногами сидел в кресле. Тысячи мыльных пузырей летали по комнате, и каждым из них была маленькая Ада. Филипп был мрачен, – пожалуй, даже слишком мрачен для счастливого влюбленного.

Лаэрт по–собачьи отряхнулся от дождя.

– Там на улице льет как из ведра, – сказал он укоризненно.

– Разве? – только и уронил Филипп.

Лаэрт подлетел к окну и убедился, что облака стали еще гуще.

– В чем дело, хозяин? – спросил он.

– У меня плохое настроение, – ответил Фаэтон.

Лаэрт сделал сосредоточенное лицо. Филипп слышал, как скрипят извилины в его голове.

– Это ОНА? – трагическим шепотом спросил Лаэрт.

– Она не звонит мне, – безжизненно поведал Филипп. – Она меня разлюбила.