Елена Чудинова - Мечеть Парижской Богоматери Страница 39

В голову полезли уж совсем мучительные, совсем гадкие картины, ведь и это будет заставлять делать, и это, ведь не пожалеет, ведь для них чистота – юридическая формальность, им важно только заполучить невинность в своё пользование, а уж считаться с чувствами и неведеньем юного существа, да им это и в голову не приходит…

– Дорогой, что с тобой?

Касим понял, что стонет.

– Извини, голова разболелась. Как-то вдруг.

– Сейчас я растворю таблетку аспирина! Асет торопливо выбежала из столовой.

А ведь об этом она еще не задумывается, провожая жену глазами, понял Касим. Не задумывается потому, что сама счастлива в браке и невольно проецирует свою жизнь на будущее дочерей. Но Иман, по крайней мере, выросла здоровая, не изуродованная. А что уготовано Азизе? Удачно, конечно, что макисары хлопнули имама Абдольвахида, оголтелого сторонника «фараонова обрезания», покуда девочки еще малы. Уж сколько он раз выступал с докладами, сколько статей распихал по журналам. У ваххабитских властей на эту тему покуда разброд. В Эмиратах и Египте практикуют все три вида женских обрезаний[64], в том числе и это, самое кошмарное, а вот в Иране хотя бы никогда такого не было. Поскольку в Европе теперь живут потомки выходцев из всего правоверного мира, на многое, в том числе и на это, общего правила нет. Но деятели вроде покойника Абдольвахида стремяться к унификации всех правил – и всегда по самому радикальному образцу. У всех, так сказать, берут лучшее. Допустим, спасибо макисарам, сейчас о «фараоновом обрезании» забудут, но ведь не навсегда же. Вместо Абдольвахида новая гадина вылезет, потому, что унификация по самым радикальным вариантам бытовых норм – это очевидная тенденция, глупо закрывать на нее глаза. Но лишь бы Азиза подросла! Лишь бы шейх Юсуф вовремя сыграл в ящик! Да что твориться сегодня, ну в самом деле? Ведь еще часа три назад казалось – день как день, пусть со своими обыкновенными мелкими неприятностями. Затем эта дикая истерика Асет, затем настораживающий признак в отношении кокаина, а теперь эти черные, эти отвратительные мысли. Уступая, нельзя остановиться. Что за странная фраза? Кто ее сказал и когда? Но ведь это правда! Да кто сказал, что он вообще чем-то поступился, в чем-то виновен? Все его предки были военными. Он тоже с детских лет хотел стать военным, в этой стране, в этом военном блоке. Пока он рос, сменилась религия. Ну и что? Религия – это нашлепка, прибамбас, который на самом деле не имеет никакого значения. Страна-то осталась на месте, осталось ее население, пусть и приумноженное волнами миграций, даже враг остался прежний – хотя бы та же Россия. При жизни его прадеда холодная война с ней чуть не перешла в горячую, то же возможно и сейчас. Ничего не изменилось. Он просто выполняет свой долг.

Да, но какое будущее он готовит для своих детей? Он – не такой, как они, Асет не такая, как они. Но дети, дети растворятся в них, как ложка растворимого кофе в крутом кипятке. Его внуки сделаются ими. Уступая, нельзя остановиться.

В руках вошедшей Асет, кроме стакана с прыгающей таблеткой, была телефонная трубка.

– Ты отключил мобильник.

– Ну да.

– Поэтому звонят на домашний, – Асет, передавая трубку, зажимала ладонью микрофон. – Похоже, тебя срочно вызывают обратно на службу.

Глава 12

Дорога скелетов

Фары харлея выхватывали из темноты сплетшиеся в белесую паутину человеческие остовы.

Шесть миллионов скелетов, можно подумать, их кто-нибудь пересчитывал, сердито хмыкнула Жанна, сбрасывая газ. Колдобины-то изрядные, эдак можно и через голову кувырнуться. Безобразие, если вдуматься, гонять на мотоцикле по столь огромному кладбищу, но вы уж, предки, не обижайтесь. Мне-то на вашем месте было бы приятно поглядеть на такой классный мотоцикл, и вообще я же вам не чужая.

Ехать по исполинскому оссуарию в редких местах можно было на мало-мальски пристойной скорости. В старину, в смысле в детские годы родителей Жанны, сюда вообще водили экскурсии туристов, тогда дороги были, конечно, поглаже. Зато в туристические времена многих ответвлений катакомб знать не знали. Это уж археологи из Маки потом постарались, и по веской причине. Раньше планы катакомб продавались в каждом газетном киоске, печатались в сотнях альбомов, буклетов, справочников. И все это по сию пору имееется в распоряжении сарацин. Рано или поздно они возьмутся за катакомбы всерьез. Затоплять побоятся, уж очень площадь велика. Как бы поверхность на фиг не прогнулась вместе с домиками. Но могут начать заливать потихоньку бетоном, могут ввести патрулирование, могут и газы закачать. Поэтому особенно важно, что есть тоннели, открытые позже эпохи туризма, есть прорытые в последнее десятилетие переходы из оссуариев в канализационные коллекторы, из коллекторов на заброшенные линии метрополитена. И есть вообще неизвестные им места, вроде того, куда она сейчас направляется.

В десятый раз за сорок минут пути Жанне пришлось спешиться, чтобы втащить мотоцикл в узкую «спайку». Хоть и облегченная модель, а тяжеленный же ты все же, дружище. Ох!

Харлей сделался вдруг втрое легче.

– Я уж издали понял по треску, что это катит на палочке верхом маленький наглый поросенок по имени Сентвиль! Дай только выбраться на простор, уж я тебе хвостик-то накручу!

– Это еще за что?

Анри Ларошжаклен частенько разговаривал с Жанной, как с мальчишкой, каким-нибудь младшим братом, и раньше это ей нравилось, последнее же время стало иногда раздражать, она сама не понимала, почему.

– А ты не знаешь.

– Не-а.

Опустив заднее колесо на землю, Ларошжаклен, ухватив Жанну за воротник куртки, слишком основательно для шутки хлопнул ее ладонью ниже талии.

– Моя мама так, между прочим, один раз пальцы отшибла, – Жанна вывернулась из другой руки, благо держала та не всерьез. – Мне хоть бы хны, а у нее два пальца неделю потом были синие и распухшие. А тебе не больно?

В темноте было слышно, как Ларошжаклен давится смехом в тщетной попытке его проглотить. Было ясно, что грозу еще не пронесло, а то бы он расхохотался открыто.

– Смею надеяться, несносное ты существо, что у меня руки все же будут посильней, чем у твоей мамы.

– Так ведь и мой зад с тех пор изрядно окреп, – кротко сказала Жанна. – Но я очень рада, что ты тем не менее не пострадал, Ларошжаклен.

Ярко вспыхнул фонарь, который Ларошжаклен выключал, чтобы не выдать своего присутствия прежде, чем разберется, кто едет по тоннелю. Его камуфляжный костюм, впрочем, не проступил из темноты, проявилось только лицо, льняной локон, упавший на слишком правильный лоб.

– А теперь хватит шуточек. Что ты себе позволяешь? Кто хлопнул имама, скажешь не ты?

– Значит, кади грохать можно, а имама никак нельзя? – Жанна, сколько себя помнила, почитала нападение лучшим способом защиты.

– Кади был ликвидирован потому, что так решили умные взрослые люди, умеющие просчитывать последствия. И в тот момент, который был ими для этого сочтен целесообразным. Думаю, развивать мысль дальше не надо, а? Послушай, Жанна Сентвиль, я предупреждаю тебя как твой командир: еще одна такая выходка, и я тебя назначу ответственным лицом по сбору первоцветов в лесу под Фужером. Тебе что, надоело быть солдатом? Ведь самое обидное, что не надо даже объяснять, как ты глупо поступила. Ты ведь сама это прекрасно все знаешь, только признаться не хочешь.

– Ну глупо, Ларошжаклен, правда глупо. Очень уж он гад был.

– Кто спорит, старикан был редкий пакостник. На его счету, кроме моря невинной крови, еще и истребление самой полной коллекции скрипок Амати. Для подобных дел он организовал себе отряд малолеток из «социальных» семей. «Юные мюриды», или как там они у него назывались. И энергии в нем на пакости было столько, словно его черт на закорках носил. Но тебя это ничуть не оправдывает.

– Я больше не буду.

– В том смысле, что ты даешь обещание?

– Ох, ну нельзя же так человека к стенке припирать!

– Вот к этой самой стенке, оглянись. – Ларошжаклен направил фонарь на вытесанный из почерневшего камня крест, кельтский, вписывающийся в квадрат. В маленькое окошко под ним не пролезла бы человеческая голова.

– А ведь это келья затворника, – сказала Жанна отчего-то вдруг шепотом. – Ему только вот хлеб с водой сюда подавали. Небось тысячи полторы лет назад, а? Знать бы, что он был за человек, кем он был прежде, чем здесь от всех заперся…

– Нами тогда правили Меровинги, косматые короли с волшебной кровью, – Ларошжаклен тоже заговорил вдруг тихо. – Помнишь, почему они волос не стригли?

– Еще бы, у них в волосах была магическая сила, – Жанна, как завороженная, вглядывалась в словно намалеванный углем проем. – Знаешь, как Хлотар поступил с внуками Хлодомера?

– Напомни, – Ларошжаклен удивился про себя, отчего предается беседам о древних временах, когда дел и без того по горло.