Юлия Вознесенская - Паломничество Ланселота Страница 4

— Я вас очень внимательно слушаю, — проговорил министр людских ресурсов Делардье. — Сколько у нас сейчас людей?

— Простите, мой Мессия, вы имеете в виду граждан Планеты или вообще население Земли? — Дайте обе цифры.

— Планетян сейчас восемнадцать миллионов, а всего на Земле в данный момент проживает около трехсот миллионов человек.

— Много, слишком много и тех, и других! Ладно, до русских и китайцев нам пока не добраться, но почему же так много планетян?

— Следуя вашим указаниям, мой Мессия, мы постоянно и планомерно сокращаем число граждан Планеты.

— Если бы вы следовали моим указаниям, — фыркнул Мессия, — сейчас на моей шее было бы не более десяти тысяч человек: три тысячи избранных полноправных граждан и психически обработанный обслуживающий персонал. Все остальные — лишние, лишние, лишние, сколько раз вам повторять! Армию и пролетариат должны составлять только клоны! Люблю я этих послушных малышей… А человечишек на Планете слишком много, мне столько не требуется!

— Мой Мессия, позвольте! Я приготовил на ваше рассмотрение новый закон об эвтаназии, — сказал Делардье и вытащил бумаги из кейса.

— Да не шуршите вы своими бумажками, так докладывайте!

— Слушаюсь. Я предлагаю ввести обязательную эвтаназию для всех одиноких инвалидов и хроников.

— Это связано с большими организационными трудностями и большим расходом дорогостоящих медикаментов, — заметил министр здравоохранения Славичев.

— Абсолютно никаких трудностей, — возразил Делардье, досадливо прикрывая глаза сухими пергаментными веками.

— Ну как же никаких? Не везде на местах есть пункты эвтаназии. А как вы принудите инвалидов явиться по вызову, если они, допустим, не намерены расставаться с жизнью?

— Все продумано, Славичев, — тонко улыбнулся Делардье. — Пункт эвтаназии организуется очень крупный и хорошо оснащенный, но зато один на всю Планету. — Это где же? — поднял брови Мессия.

— Здесь, в Иерусалиме, мой Мессия. А инвалиды со всего света соберутся сюда сами. Достаточно объявить неограниченное право на исцеление для всех. Инвалиды хлынут со всех сторон. — Не понял, в чем суть?

— В том, чтобы собрать весь человеческий балласт в одном месте, где его можно будет быстро и дешево ликвидировать.

— Где вы их всех разместите, хотел бы я знать? Кстати, ни у кого не появилось ни каких новых соображений, как нам проникнуть на «недоступные острова»? Генерал Чарльстон?

— Увы, мой Мессия, эти острова — Воскресенский, Елеон, Горний, Иерихон и прочие по-прежнему недоступны ни с воды, ни с воздуха, и что там на самом деле происходит, наука объяснить не может.

— Вот и хорошо, что не может… Бомбить продолжаете? — Естественно, мой Мессия. — Ну и каков результат?

— Никто из бомбивших не вернулся, что бы рассказать об этом. — А острова? — Стоят как стояли.

— Понятно. Значит, использовать «недоступные острова» мы все еще не можем… Ну так что же вы там решили с грядущим нашествием инвалидов, Славичев?

— Часть их, естественно, погибнет в пути — это нетрудно организовать, учитывая современную обстановку. А добравшихся до Иерусалима мы соберем на стадионе и скоренько избавим от страданий с помощью иприта в смеси с веселящим газом.

— Такое уже бывало, — кивнул Мессия. — Но некоторых инвалидов я могу действительно исцелить — для рекламы. Кто бы знал, как утомляют меня физически и нравственно эти идиотские исцеления! Однако сегодня каждый инвалид или хроник, на деющийся на исцеление по жеребьевке, приносит нам пол планеты в неделю. Как с этим? — Об этом я как-то не подумал, мой Мессия…

— Надо думать, дружочек, всегда надо думать! Иначе бы я вместо вас посадил за этот стол тринадцать клонов. — Можно назначить плату за исцеление…

— Не годится! Исцеления Мессии бескорыстны, об этом знает весь мир.

— У меня предложение, — поднял голову министр финансов. — Я бы поставил вопрос таким образом: чудеса Мессии служат всему народу, и народ жаждет поклоняться своему Мессии в соответствующей обстановке, то есть в Храме. А потому каждому пилигриму, отправляющемуся на исцеление в Иерусалим, надо позволить внести сто планет на восстановление Иерусалимского храма. До исцеления, естественно, а не после… И предложим это, конечно, не мы, а сами инвалиды и хроники.

— Принято, — кивнул Мессия. — Разрабатывайте программу глобального исцеления страждущих. А Храм давно пора достроить, Апостасий уже надоел мне со своими претензиями. Ну что ж, господа министры, я удовлетворен, сегодня мы плодотворно по трудились. Будем расходиться.

Министры встали и запели Общий Гимн, прославляющий Мессию: Союз нерушимый народов свободных сплотил ты навеки, Мессия-отец!

— Заканчивайте без меня, — буркнул Мессия, вставая и идя к дверям.

За дверью зала заседаний Мессия остановился и прислушался: после его ухода энтузиазм поющих иссяк, и они допели Гимн без первоначального воодушевления. Мессия покачал головой и удалился в сторону лифта. Студия, в которой записывались его личные обращения к человечеству, помещалась на девяносто девятом этаже Вавилонской Башни, резиденции Мессии на острове Иерусалим.

Глава 3

Ларе Кристенсен, смотритель и экскурсовод музея-усадьбы Известного Писателя, рыбак и ловец креветок, он же друг короля Артура сэр Ланселот Озерный или просто Ланс, уже с утра понял, что сегодня — не его день. Время от времени его больной позвоночник крепко давал знать о себе, и приходилось с этим считаться. Ну что ж, он проведет весь этот день дома: включит на полную мощь отопление, приготовит себе ужин, сделает грог, выпьет обезболивающее и уйдет на весь день в Реальность. Король Артур что-то хандрит в последнее время, и будет совсем нелишним сочинить для них какое-нибудь незатейливое приключение.

Ланселот приподнялся в постели и пересел в стоявшую рядом коляску. Душ он принимать не стал, ни холодный, ни горячий, только умылся и почистил зубы. Через силу, без аппетита позавтракал, приготовил себе грог, принял обезболивающее, подкатил коляску к персонику и стал смотреть программу новостей, потягивая грог из большой глиняной кружки.

Утренние планетные новости имели региональное дополнение «Погода в Скандинавии», и в нем прозвучало штормовое предупреждение: в Норвежское море с севера Атлантики идет шторм. Теперь стало ясно, что спина ныла к непогоде. Но как бы там ни было, а теперь надо было подниматься и отправляться за ловушками. Грог — это еще ничего, с половины кружки его не развезет, а вот обезболивающее он не стал бы принимать, если бы знал, что ему придется сегодня выходить в море. А идти надо далеко, до маяка у выхода из Тронхеймс-фьорда: там у него поставлены новые ловушки, и если он не хочет их потерять, отправляться за ними следует немедленно. Ловушки эти пластиковые, легонькие, добычу из них можно просто высыпать в ящики, а не выгребать сачком, как из тяжелых железных. Зато если на дно железной ловушки опустить пару камней, она плотно ляжет на дно и выдержит любой шторм, а пластиковую волна уже в четыре балла рвет в клочья. Одеваясь для выхода в море, Ланселот в который раз подумал, что если бы удалось достать железную сетку, он бы наделал себе новых ловушек по образцу старых, отцовских. Но где теперь найдешь хороший добротный материал? Все на свете стало каким-то непрочным, даже одежда планетян выдерживает только сутки носки, и еще хорошо, что он по инвалидности освобожден от ношения стандартного пластикового костюма. Ланселот надел свитер, натянул куртку-штормовку а поясницу вдобавок обмотал шарфом.

Он выехал на крытую сверху террасу, и будто кто-то наотмашь хлестнул по его лицу мокрым полотенцем — шквалистый ветер уже нес с собой мелкие брызги дождя. На террасе он пересел из домашней коляски в тяжелую уличную, с мотором на батарейке Тесла, заложил дверь дома на засов, чтобы ее не распахнул ветер, и съехал по широкому пандусу на каменистую дорожку, ведущую к причалу в небольшом заливчике.

Он въехал на палубу катамарана по короткому широкому трапу. По пути к рубке Ланселот заглянул в трюм — убедиться, что там есть пустые ящики, хотя на большой улов он сегодня не рассчитывал — какая креветка выйдет гулять в такую погоду! Потом он поехал в рубку. Она была низкая, но просторная, построенная с таким расчетом, чтобы ему сподручно было управляться, сидя в коляске, завел мотор и взялся за штурвал тоже особенный, ниже обычной высоты.

Ветер усиливался, по фьорду гуляла крупная норд-вестовая зыбь: когда он пойдет назад от маяка, ветер и волна будут бить ему в корму, поэтому надо было спешить.

Темная туча на горизонте превратила нижнюю половину переднего стекла рубки в зеркало, и если бы Ланселот хотел, он разглядел бы в стекле отражение широкоплечего парня с вьющимися волосами цвета соломы и небольшой кудрявой бородкой. Он увидел бы мужественное лицо выразительной лепки с горбатым тонким носом и серо-голубыми широко расставленными глазами, типичное для норвежца. Но как раз собственная внешность Ланселота совсем не интересовала: он глядел на тучи, клубящиеся на горизонте, и пытался прикинуть, с какой скоростью надвигается шторм.