Виктор Пелевин - Empire V Страница 4

Кроме того, мать обладала изрядной гипнотической силой: стоило ей, например, сказать: "Да у тебя же слова прыгают!" - как у меня действительно начинали прыгать слова, хотя перед этим я даже не понимал, что это выражение может означать. Поэтому, если мать слишком уж доставала, я молча собирался и уходил из дома на несколько часов.

Однажды летним днем у нас случился очередной наркотический скандал. В этот раз он был особенно бурным; я больше не мог оставаться дома. Выходя из квартиры, я не удержался и сказал:

— Все. Больше я здесь жить не буду.

— Хорошая новость, - ответила мать с кухни.

Ни я, ни она, конечно, не имели этого в виду на самом деле.

В центре было хорошо - тихо и малолюдно. Я бродил по переулкам между Тверским бульваром и Садовым кольцом, думая нечто смутное, не до конца поддающееся переводу в слова: что летняя Москва хороша не своими домами и улицами, а намеком на те таинственные невозможные места, куда из нее можно уехать. Этот намек был повсюду - в ветерке, в легких облаках, в тополином пухе (тополя в то лето цвели рано).

Вдруг мое внимание привлекла стрелка на тротуаре. Она была нарисована зеленым мелком. Рядом со стрелкой была надпись тем же цветом:

 Реальный шанс войти в элиту 22.06 18.40-18.55 Второго не будет никогда

Часы показывали без пятнадцати семь. Кроме того, было именно двадцать второе июня, день летнего солнцестояния. Стрелку уже прилично затерли подошвы. Было ясно, что это чья-то шутка. Но мне захотелось поиграть в предложенную неизвестно кем игру.

Я огляделся по сторонам. Редкие прохожие шли по своим делам, не обращая на меня внимания. В окнах вокруг тоже не было ничего интересного.

Стрелка указывала в подворотню. Я зашел в арку и увидел на асфальте другую зеленую стрелку - в глубину двора. Никаких надписей рядом не было. Я сделал еще несколько шагов и увидел маленький хмурый двор: две старых машины, мусорный контейнер и дверь черного хода в крашеной кирпичной стене.

Перед дверью на асфальте была еще одна зеленая стрелка.

Такие же были и на лестнице за дверью.

Последняя стрелка была на пятом этаже - она показывала на бронированную дверь черного хода большой квартиры. Дверь была приоткрыта. Затаив дыхание, я заглянул в щелку и сразу же испуганно отшатнулся.

В полутьме за дверью стоял человек. В руке у него был какой-то предмет, похожий на паяльную лампу. Но я не успел ничего рассмотреть. Он что-то сделал, и наступила тьма.

Здесь мои воспоминания о прошлом приблизились к настоящему настолько, что я вспомнил, где нахожусь - и пришел в себя.

МИТРА

Я стоял у той же шведской стенки. Мне жутко хотелось в туалет. Кроме того, что-то было не так с моим ртом. Проинспектировав его языком, я понял, что верхние клыки вывалились из десны - теперь на их месте были две дыры.

Видимо, я выплюнул зубы во сне - во рту их не было.

Кажется, в комнате появился кто-то живой - но я не мог сфокусировать взгляд и видел перед собой просто мутное пятно. Это пятно пыталось привлечь мое внимание, производя тихие звуки и совершая однообразные движения.

Внезапно мои глаза сфокусировались, и я увидел перед собой незнакомого человека, одетого в черное. Он водил рукой перед моим лицом, проверяя, реагирую ли я на свет. Увидев, что я пришел в себя, незнакомец приветственно кивнул головой и сказал:

— Митра.

Я догадался, что это имя.

Митра был сухощавым молодым человеком высокого роста, с острым взглядом, эспаньолкой и еле обозначенными усами. В нем было что-то мефистофелевское, но с апгрейдом: он походил на продвинутого беса, который вместо архаичного служения злу встал на путь прагматизма, и не чурается добра, если оно способно быстрее привести к цели.

— Роман, - сипло выговорил я и перевел глаза на диван у стены.

Трупа на нем уже не было. Крови на полу тоже.

— А где…

— Унесли, - сказал Митра. - Увы, это трагическое событие застало нас врасплох.

— Почему он был в маске?

— Покойный был обезображен в результате несчастного случая.

— Поэтому он и застрелился?

Митра пожал плечами.

— Никто не знает. Покойный оставил записку, из которой следует, что его преемником будешь ты…

Он смерил меня внимательным взглядом.

— И это похоже на правду.

— Я не хочу, - сказал я тихо.

— Не хо-че-шь? - протянул Митра.

Я отрицательно покачал головой.

— Не понимаю, - сказал он. - Ты, по-моему, должен быть счастлив. Ты ведь продвинутый парень. Иначе бы Брама тебя не выбрал. А единственная перспектива у продвинутого парня в этой стране - работать клоуном у пидарасов.

— Мне кажется, - ответил я, - есть и другие варианты.

— Есть. Кто не хочет работать клоуном у пидарасов, будет работать пидарасом у клоунов. За тот же самый мелкий прайс.

На это я не стал возражать. Чувствовалось, что Митра знает жизнь не понаслышке.

— А ты теперь вампир, - продолжал он. - Ты просто еще не понял, как тебе повезло. Забудь сомнения. Тем более, что назад дороги все равно нет…

Лучше скажи, как самочувствие?

— Плохо, - сказал я. - Голова очень болит. И в туалет хочется.

— Что еще? - спросил он.

— Зубы выпали. Верхние клыки.

— Сейчас мы все проверим, - сказал Митра. - Одна секунда.

В его руке появилась короткая стеклянная пробирка с черной пробкой. Она была до половины заполнена прозрачной жидкостью.

— В этом сосуде водный раствор красной жидкости из вены человека. Она разведена из расчета один к ста…

— А кто этот человек? - спросил я.

— Узнай сам.

Я не понял, что Митра имеет в виду.

— Открой рот, - сказал он.

— Это не опасно?

— Нет. Вампир иммунен к любым болезням, передающимся через красную жидкость.

Я повиновался, и Митра аккуратно уронил мне на язык пару капель из пробирки. Жидкость ничем не отличалась от обычной воды - если в ней и было что-то чужеродное, на вкус это не ощущалось.

— Теперь потри языком о верхнюю десну. Ты кое-что увидишь. Мы называем это маршрутом личности…

Я потрогал кончиком языка верхнее небо. Там теперь было что-то чужеродное. Но больно не было - ощущалось только легкое пощипывание, как от слабого электричества. Я несколько раз провел языком по десне, и вдруг…

Не будь я привязан к шведской стенке, я бы, наверное, не удержал равновесия. Внезапно я испытал яркое и сильное переживание, не похожее ни на что из известного мне прежде. Я увидел - или, вернее, почувствовал - другого человека. Я видел его изнутри, словно я сделался им сам, как иногда бывает во сне.

В похожем на полярное сияние облаке, которым мне представилась эта душа, можно было выделить две зоны - как бы отталкивания и притяжения, темноты и света, холода и тепла. Они входили друг в друга множественными кляксами и архипелагами, так что их пересечение напоминало то теплые острова среди ледяного моря, то холодные озера на согретой земле. Зона отталкивания была заполнена неприятным и тягостным - тем, чего этот человек не любил.

Зона притяжения, наоборот, содержала все, ради чего он жил.

Я увидел то, что Митра назвал "маршрутом личности". Сквозь обе зоны действительно проходил некий трудноописуемый невидимый маршрут, подобие колеи, куда внимание соскальзывало само. Это был след привычек ума, борозда, протертая повторяющимися мыслями - нечеткая траектория, по которой изо дня в день двигалось внимание. Проследив за маршрутом личности, можно было за несколько секунд выяснить все самое важное про человека. Я понял это без дополнительных объяснений Митры - словно когда-то уже знал все сам.

Человек работал компьютерным инженером в московском банке. У него было множество секретов от других людей, были даже стыдные секреты. Но главной его проблемой, позором и тайной было то, что он плохо разбирался в "Windows". Он ненавидел эту операционную систему как зэк злого надзирателя.

Доходило до смешного - например, просто из-за существования "Windows Vista", у него портилось настроение, когда он слышал в кино испанское выражение "hasta la vista". Все, связанное с работой, располагалось в зоне отталкивания. В самом центре этой зоны реял флаг "Windows".

В центре зоны притяжения был, как мне сначала показалось, секс - но, приглядевшись, я понял, что главным наслаждением в этой жизни было все-таки пиво. Упрощенно говоря, человек жил для того, чтобы пить качественное немецкое пиво немедленно вслед за половым сношением - и ради этого переносил все ужасы службы. Возможно, он сам не понимал про себя главного - но мне это было очевидно.

Я не могу сказать, что чужая жизнь открылась мне полностью. Я словно стоял у приоткрытой двери в темную комнату и водил по разрисованной стене лучом фонаря. Каждая из картинок, на которой я задерживал внимание, приближалась и дробилась на множество других, и так много-много раз. Я мог добраться до любого воспоминания - но их было слишком много. Затем картинки потускнели, как будто у фонаря села батарейка, и все исчезло.