Игорь Бунич - Д’Артаньян из НКВД: Исторические анекдоты Страница 4

— Воля ваша, — говорю, — Вячеслав Рудольфович. Но никак не пойму, для чего всё это понадобилось.

Помолчав, товарищ Менжинский потёр подбородок рукой и тихо так, почти шёпотом, отвечает:

— Молодой ты ещё, Лукич. Многих вопросов не понимаешь. Другому бы объяснять не стал, но тебе объясню. Товарищ важное задание выполняет вдали от родины. Но товарищ этот — женщина, как ты мог убедиться. Комплексуется она, как и всякая женщина, что не замужем. Потому как в шлюхах ходить не хочет. И руководство решило её желание удовлетворить, поскольку в её положении любые неконтролируемые комплексы смертельно опасны как для неё самой, так и для нашего общего дела.

Выбрали мы тебя, Лукич как наиболее доверенного и проверенного работника среди холостяков и послали ей твоё фото. Ты товарищу Еве понравился, и она дала согласие сочетаться с тобой браком. Теперь ты дал согласие, и проблему можно считать решённой. Понял?

— Понял, — отвечаю, — только как мы с ней поженимся в таких условиях?

— Уж об этом-то мы позаботились, — улыбается товарищ Менжинский, открывает сейф, вынимает вот это самое брачное свидетельство и подаёт мне.

Потом руку мне пожимает и говорит: — Поздравляю тебя, Василий Лукич, с законным браком. Мои мама и папа католиками были и уверяли, что браки заключаются на небесах. А мой кабинет ныне — это такие небеса, что выше и не придумаешь. Так что, Василий Лукич, как говаривали в старину — “любовь да совет”.

— Спасибо, Вячеслав Рудольфович, — отвечаю я и отдаю ему брачное свидетельство обратно.

— Что такое, Василий Лукич? — спрашивает меня Председатель и заглядывает в бумагу.

— Посмотрел я уже, — отвечаю, — всё в порядке.

— Нет, — говорит товарищ Менжинский, — свидетельство можешь оставить себе. Храни на память.

— Разрешите вопрос, — говорю, — Вячеслав Рудольфович.

— Спрашивай, — улыбается Председатель.

— А разве оно не секретное? Если кто увидит?

— Секретное? — переспрашивает товарищ Менжинский. — Нет оно не секретное. Конечно, ты им особо не хвастайся и на стенку не вешай. А так — держи у себя. Мало ли возникнут какие вопросы с жилплощадью или ещё с чем. Да и вообще по закону брачное свидетельство должно храниться в семье. Зачем же мы с тобой будем совзаконность нарушать?

Через неделю я, можно сказать, об этом случае уже почти и забыл. Жизнь идёт дальше, но человек-то я живой. Присмотрел девушку, давай с ней шуры-муры всякие разводить. Переехала она ко мне. Любовь такая, что только голуби воркуют.

Тут меня вызывают в политотдел. “Что же вы, — говорят, — дорогой товарищ, себе позволяете? Что же вы тут аморалку разводите? При живой жене сожительницу в доме поселили? Кто же вам позволил “Кодекс чекиста”, составленный самим Феликсом Эдмундовичем, нарушать? Можно сказать даже — откровенно над ним глумиться?”

“Конечно, — думаю я, — Феликсу Эдмундовичу, который ещё на царской каторге стал импотентом, легко было там всякие моратьные кодексы сочинять. А, ежели ты здоровый мужик, то куда деваться?”

Так я думаю, но вслух-то мне сказать, вроде, и нечего.

— Виноват, — говорю, — исправлюсь.

— То-то, — отвечают, — на первый раз прощаем. Но чтобы и духу её на твоей жилплощади не было!

Что же мне делать? Дай, думаю, жениться попробую. Товарища Менжинского давно на свете уже нету. А кто ещё доказать может, женат я или нет?

В политотделе, правда, об этом знали, поскольку я в учётной карточке сам сдуру написал, что женат. Не дойдёт, думаю, до политотдела!

Ан нет! Только мы подали в ЗАГС заявление, вызывает меня начальник и в ужасе орёт: “Ты что, Василий, сдурел? Ты что же это такое вытворяешь? Ты срок хочешь получить за двоежёнство? Если тебе уж так приспичило, я тебя комендантом в женскую зону пошлю. Развлекайся там сколько хочешь, если тебя лесбиянки не зарежут!”

Тут уж понял я, что некуда мне деваться. Всё вокруг схвачено!

Смирился я со своей печальной судьбой. Случайные женщины, конечно, были, но чтобы с кем-то постоянно — Боже упаси. От стукачей из Политотдела укрыться было совершенно невозможно.

А тут и война началась.

Я во время войны в одном таком хитром месте находился, которое и немецким тылом назвать можно, а можно — и нашим. Другими словами, находился я в глубоком тылу обеих враждующих сторон. И, разумеется, на таком нелегальном положении, что и Штирлицу не снилось.

— Где же это такое место находилось, — прерываю я Лукича, — которое можно было считать глубоким тылом и наших, и немцев?

— Было такое, — смеется ветеран, — я тебе о нём как-нибудь потом расскажу. Сейчас не об этом речь.

Война уже кончается. Вдруг меня вызывают в Москву. Оттуда, я тебе скажу, добраться в Москву, как с Южного полюса. Я спрашиваю: “Что за срочность такая? Ставите все задания под угрозу срыва. И меня засвечиваете!”

“Прекратить разговоры. Москва приказывает — выполняйте!”

Выполняйте, так выполняйте. Прибыл я в Москву на американской летающей лодке “Каталина”. Сели на пруду в Химках, на берегу меня машина ждёт, и в родную контору на Лубянскую площадь отвезли.

Я иду прямо в приёмную к товарищу Кабулову. В приёмной человек двадцать сидит генералов, ждут. Но адъютант, как меня увидел, вскочил и кричит: “Ну, наконец-то! Проходите, Василий Лукич. Товарищи, извините. Важнейшее дело, контролируемое Ставкой Верховного главнокомандующего”.

И таким тоном он это сказал, что все находящиеся в приёмной встали, а меня пот прошиб:

“Что же это за дело такое, — думаю, — при чём тут Ставка Верховного?”

Мы тогда совсем не на Ставку замыкались, а на отдел спецзон ГУЛАГа, который к Ставке никакого отношения не имел.

Вхожу я в кабинет к товарищу Кабулову. Он из-за стола выходит и тащит меня в боковую комнату, где, согласно их кавказских обычаев, сервирован стол с вином и фруктами. Не очень-то я был любителем ихнего сухача с хурмой, но оказываемую мне честь оценил. Особенно со стороны товарища Кабулова. Он — человек восточный, хитрый.

Наливает он мне вина в бокал и говорит:

— Очень рад видеть тебя, Василий Лукич, живым и здоровым. Многие завистники твои говорили, что на своём новом поприще ты наверняка шею себе свернёшь. Но ты, как всегда, на высоте остался. И рад тебе сообщить, что руководство, представило тебя к правительственной награде. Не помню только к какой. Но весит награда не меньше девяти грамм. Это точно.

И засмеялся. Весёлый человек был товарищ Кабулов, царство ему небесное! Рассказывали, что, когда его расстреливать вели, он тоже посмеивался.

Ему вся наша работа какой-то большой шуткой представлялась. Чем-то вроде анекдота. Когда же его в подвал привели, он только и спросил: “Вы что — серьёзно? Да?”.

Ну, посмеялись мы с ним вместе над моей наградой правительственной, что весила не менее девяти грамм, потом выпили ещё по бокалу вина, закусили виноградом, и товарищ Кабулов мне говорит:

— Извини, Лукич, что так бесцеремонно мы тебя от дела оторвали. Но сам понимаешь, что без веской причины мы бы такое себе не позволили. Ты, наверное, удивлён?

Я всем своим видом показываю, что удивлён безмерно.

— Речь вот о чём, — продолжает товарищ Кабулов, — ты ведь женатый человек, Лукич? Или нет?

— Да, женат. Уже пятнадцать лет, — отвечаю я.

— Это хорошо, что ты не отпираешься, — говорит товарищ Кабулов, — я думал ты отпираться станешь, отказываться, как враги народа всегда делают. Но ты молодец — признался. Уважаю и хочу ещё раз выпить за твоё здоровье.

Выпили.

Товарищ Кабулов вздохнул, глаза полуприкрыл. Лицо печальное стало, он и говорит:

— Даже не знаю, как тебе это всё рассказать, Василий Лукич…

— Так в чём дело-то? — спрашиваю я.

— Дело в том, — отвечает товарищ Кабулов, — что жена твоя, Лукич, просит у тебя развода.

— То есть, как это? — удивляюсь я.

— Да вот так, — свирепеет товарищ Кабулов, — просит развода и всё. Встретила какого-то человека, полюбила и хочет замуж. А ты ей, Лукич, значит чем-то не подходишь. Перестал устраивать. Может, мало внимания ей уделяешь, не понимаю? Дело-то обычное. Почитай “Вечернюю Москву”. Там ежедневно по двести объявлений о разводе печатают. Я сам, если хочешь знать, пятый раз женат. И ничего. Жив пока.

— Пятнадцать лет я её, значит, устраивал, — спрашиваю я, — а теперь плох стал? Ничего не выйдет. Не дам развода.

Товарищ Кабулов в кресле откинулся, посмотрел на меня как-то странно, губами почмокал и говорит:

— Значит, не дашь развода?

— Не дам, — отвечаю.

— Что значит “не дам”, — заорал вдруг товарищ Кабулов, — если я приказываю?!

— Товарищ генерал. — говорю я, вставая, — если вы лично на ней жениться хотите, то из уважения к вам…

Кабулов покраснел, как помидор, и продолжал, срываясь на визг:

— Поважнее меня товарищ жениться хочет! А ты поперёк стоишь. Не дашь развода — мы её вдовой сделаем. Сейчас прикажу оформить тебя по первой категории!