Юлий Буркин - Бабочка и василиск Страница 4

– Чего с ней цацкаться, давай в трезвяк ее, там разберутся!

– Не примут, – сказал более опытный в таких делах Кривоногов.

– Ты, пёс! – напористо сказал Селевич, – ты у нас допрыгаешься! На работу бумагу пошлем…

– Какая у нее работа, – попытался перебить начальника Кривоногов, но тот, не обращая внимания, закончил: – … вылетишь, как миленькая, сейчас с этим строго!

Собака икнула и закрыла глаза.

– Ну, сволочь, ты гляди-ка! – возмущенно и в то же время восторженно ударил себя ладонями по ляжкам Кривоногов. – Да мы ж тебя, мы ж тебя… посадим тебя! Через пятнадцать суток по-другому запоешь.

– Куда ты ее посадишь? – раздраженно перебил его остывающий уже начальник. С минуту они помолчали, затем, неприязненно покосившись на подчиненного, Селевич тихо сказал:

– Знаешь что, Кривоногов, гони-ка ты ее отсюда.

Кривоногов затушил папиросу о нижнюю плоскость подоконника, подошел вплотную к собаке и с нескрываемым сожалением несильно пихнул ее ногой. – «Пшел!»

Собака нехотя поднялась и поплелась к двери кабинета.

Выйдя из здания милиции, она зажмурилась от яркого весеннего дня, встряхнулась и прямо тут же перед дверью улеглась на мостовую. Затем она посмотрела вперед себя не по-собачьи мутными глазами, зевнула, обнажив почерневшие от никотина зубы, и проворчала:

– Похмелиться бы.

… Виталька притащил домой мохнатую полосатую гусеницу и показал ее матери:

– Правда похожа на тигра?

– Правда, – ответила Ирина. Два чувства боролись в ней: брезгливость и симпатия к этому полузверьку-полунасекомому. Победила брезгливость, поддержанная здравым смыслом и возможностью сослаться на милосердие: если гусеницу оставить в квартире, она погибнет. – Ты знаешь, что из этой гусеницы получится бабочка?

– Бабочка? – не поверил своим ушам Виталька.

– Да. Сначала гусеница превратится в куколку, а потом – в бабочку.

– Везет же, – сказал Виталька, – ползает, ползает и вдруг превращается в бабочку. А человек может во что-нибудь превратиться? Может быть человек – это гусеница чего-нибудь еще?

– Гусеница ангела, – усмехнулась Ирина. – Нет. Человек ни во что превратиться не может. А гусеницу вынеси во двор и посади на травку или на цветок. А то и она ни во что не превратится. Просто умрет и всё.

«А все-таки человек – гусеница ангела, – думал Виталька, выходя во двор. – Ведь откуда-то этих ангелов придумали. Наверное, кто-то видел их. Просто что-то в человеке сломалось, и он перестал превращаться. Гусеницы помнят, как это делается, а люди забыли.

Он осторожно посадил свою мохнатую пленницу на листик тополя и погладил мягонькую шерстку. А если ему подглядеть, как она будет превращаться в бабочку, может тогда и он вспомнил бы что-то?

V.

Сегодня лиловые тролли Марксик и Гомик имели редкую возможность, а значит и желание веселиться. Сегодня Хозяину пришла пора менять кожу, а этот сложный и болезненный процесс носит сугубо интимный характер; вся прислуга была нынче свободна. Точнее, она просто обязана была исчезнуть из подземной обители Властелина на двое суток. И если кто замешкается, пусть пеняет на себя.

Лиловые лилипуты имели от василиска два задания. Первое – добравшись до ближайшего почтового ящика, сбросить туда конверт. Второе, более сложное, касалось некоей женщины и было им не совсем понятно, однако, все равно выполнено будет ТИТЛЯ В ТИТЛЮ. Можно было постараться побыстрее справиться с этими заданиями, а оставшееся время посвятить своим делам. Можно же было выполнять задания не торопясь и развлекаясь по ходу. Лилипуты выбрали второй вариант.

Наскоро позавтракав и торопливо пройдя путанным лабиринтом, к полудню они выбрались на свет. Их окружил пахучий сосновый бор. Отверстие, из которого они вышли, само собой заполнилось грунтом и в несколько секунд поросло травой. Карлик понюхал воздух своим подвижным туфелькой-носом и, хрипловато пискнув, – «Зюйд-зюйд-вест», – потащил своего собрата, сжимавшего обеими руками почтовый конверт, за собой. Вскоре они выбрались к автостраде.

… Федя Пчелкин любил деньги. Особенно же любил он наблюдать, как деньги порождают деньги. Дельце, которое он проворачивал сегодня, сулило немалый барыш, и Федя, сидя за рулем своей «семерки», мчавшейся по загородному шоссе, с удовольствием, отчаянно фальшивя, подсвистывал несшейся из колонок фирменной стереосистемы мелодии: «… Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой…» Федя любил жизнь. А деньги считал ее концентратом. И жизнь любила его.

Он был уже всего в нескольких километрах от города, когда увидел впереди спины двух топающих по обочине дороги малышей в классных сиреневых рубашечках заправленных в черные, с лямочками, брюки. Был Федя человеком не злым, мало того, он даже любил делать людям добро, если только это ничего ему не стоило. Тормознув возле карапузов, он распахнул дверцу и, высунувшись, позвал:

– Э! Карапузы! Подь сюда.

Карапузы продолжали топать, не обращая на него ни малейшего внимания. «Семерка» двинулась вровень с ними. Глазами Федя уже видел, что в «карапузах» что-то не так, но его жизнерадостная и консервативная натура не желала принимать это к сведению.

– Пионеры! – крикнул он, – мамку потеряли, что ли? Залазь, подкину.

Они резко остановились и медленно повернулись. Федя почувствовал, как оборвалось что-то в нижней части его живота и стремительно помчалось в недра Земли. ТАКИХ лиц он не видел еще никогда. И век бы ему их не видеть. Оба они были непропорционально вытянуты, так что расстояния от макушек до подбородков составляло чуть ли не четверть от всего роста. Лица были мертвенно бледны и безгубы. На обычных лицах такие носы-трамплинчики были бы даже забавны, но на этих – только усугубляли ощущение уродливой нереальности. Но самым неприятным были глаза. Выпуклые, словно пришитые к коже, яркие пуговки, не выражающие абсолютно ничего. У Гомика эти пуговки были сервизно-лазоревые, а у Марксика, понятное дело, аврорно-алые. Если кожа лица гномика была девственно чиста, то подбородок Марксика украшала реденькая бородка.

Федя Пчелкин отшатнулся от окна дверцы и хотел было уже дать газу, но внезапно почувствовал, как странное оцепенение серой жижей вливается в его тело.

Тролли не умели, как Хозяин, превращать людей в камни, но мелкими, необходимыми в быту приемами владели отменно. Сейчас они как бы переключили Федю на «автопилот», забрались в машину, а он сомнамбулически повел ее к городу. Одновременно тролли заставили своего пленника интенсивно пробежаться памятью по всей прожитой жизни и с интересом разглядывали то, что встречалось ей на пути.

А именно:

1. Мать отправила гулять с Федей старшего брата, а тот увлекся хоккеем и про Федю забыл. Федя уковылял за каток и, продавив ледок, провалился по колено в яму с водой. Морозное мокро пропитало пимы и одежду, Федя плачет и кричит: «Сиега, Сиега!..» Но Серега, естественно, не слышит его. Кто и как вытащил его из ямы, Федя не помнит.

2. Федя сидит дома один и от скуки рисует картинки. Вот он начал рисовать кошку. Но в контуры кошачьей морды зачем-то врисовывает человеческие черты. Выходит вот что:

Федя до смерти пугается собственного рисунка, и мать, вернувшись с работы, находит его забившимся под кровать. Его испуг совпадает с простудой (или как раз под кроватью-то его и прохватил сквозняк), и он бредит два дня подряд, повторяя: «Не хочу ушастого мальчишку. Убейте ушастого мальчишку…»

3. Федя в начальной школе. Он каждый день выпрашивает у матери по пятьдесят копеек, якобы на обед, на самом же деле для того, чтобы откупиться – отдать их по дороге в школу «взрослым мальчишкам», иначе они его побьют; так они, во всяком случае, говорят.

4. Федя с другом Семой сидят за первой партой и манипулируют под ней зеркальцем, пытаясь разглядеть, какого цвета у учительницы трусы и надеясь до одури, что оные и вовсе отсутствуют. На переменке он и Сема, запершись в кабинке туалета, занимаются онанизмом набрудершафт.

5. Старшеклассник Федя влюбился в свою одноклассницу Веру. Он не может без дрожи в коленках смотреть на ее белые колготки. Он и Вера одни в ее квартире (родители на работе) выпивают две бутылки портвейна. Она отключается, а он в невразумительном состоянии стягивает с нее вожделенные колготки, но ничего у него так и не получается, кроме скандала устроенного ее родителями, которые, придя вечером домой, застают их спящими в таком виде.

6. Федя нуждается в деньгах.

7. Федя сделал «белый билет» и учится на фотографа. И активно пожинает ранние плоды половой распущенности своих сокурсниц.

8. Федя лечится от триппера, уверенный, правда, что болезнь неизлечима, и скорая мучительная смерть неминуема. Однако триппер легко излечивается.