Алексей Притуляк - Цивилизация 7.0 Страница 4

И следом: «Сто двадцать шесть лет длится эта война… Или двести сорок?.. Триста?.. Или — всегда?.. А мы всё ещё не разучились бояться смерти…»

— Всё! — воскликнул Немесий.

Спиций, отмахиваясь от наседавшего рыцаря, скосил на соратника глаза. Немесий стоял на коленях, зажимая живот, и между пальцев уцелевшей руки стекала на забрызганную грязью лорику багряная кровь. В следующее мгновение стремительно побледневший Плавт повалился вперёд, ткнулся лицом в грязь. Кто-то — для верности, наверное, — прибил его к земле ударом копья.

Визжал краснокожий апач Типикачуа, торопливо снимая с ещё живого казака увенчанный оселедцем скальп. Надетый на пику Клавдий Гончий пытался дотянуться мечом до своего убийцы — напирал, глубже насаживался на древко, пока наконец не дотянулся до бледного испуганного татарчонка лет семнадцати — с радостным рёвом снёс ему голову и только тогда повалился замертво.

— Спиций! — услышал центурион оклик с арабским акцентом. Отойдя от битвы, огляделся.

К нему, волоча одну ногу, пробирался ибн Ассад. С рассечённого лба стекала на лицо кровь, изменяла полковника до неузнаваемости.

— Спиций, отводим людей! — скомандовал он. — Противник подтянул «Воуты», сейчас ударят.

Бросив взгляд на вражеские позиции, Марк действительно увидел несколько ракетных установок, спешно разворачиваемых за линией обороны. Сейчас будет жарко, очень жарко!

— Центурия! — закричал он. — Отступаем!

«Центурия, или кто там от неё остался,» — уточнил он мысленно, тоскливым взором обводя поле брани, на котором то там то здесь одиноко мелькал малиновый плащ. Похоже, нет его центурии.

И тут же заметил малиновый плащ уже с той стороны. За поредевшей толпой монголо-татар выходила на поле боя римская пехота — не более двух десятков отчаянных взглядов, озверевших лиц, оскаленных зубов и поблескивающих мечей. И впереди уверенно шёл в битву тот, с золотой фибулой в виде «чёрной вдовы» на груди.

Спиций остановился, тяжело дыша, торопясь передохнуть и набраться сил. Нет, оступление — не сейчас. Пусть остатки центурии отходят, а ему нужно добраться до этого. Центурион на центуриона. Римский меч на римский меч. Быть может, он тоже из Остии; и может быть, совсем недавно на этой войне.

— Спиций, назад! — кричал сзади ибн Ассад. — Я приказываю!

Остановился в растерянности юный первогодок Секст Вестиций, не зная, отступать ли, или следовать за своим командиром. Спиций махнул ему: отходи! А сам ринулся вперёд, навстречу золотой «чёрной вдове».

Вестиций в нерешительности промедлил ещё минуту… Зря, ты это, малыш. Рыцарь в забрызганных кровью доспехах налетел сзади, рубанул тяжёлым мечом, разделяя юного легионера от плеча до поясницы.

Отбиваясь от то и дело налетавших татар, расталкивая медлительных мертвецов, отмахиваясь от казачьих пик, Марк прорубался к шагающему навстречу центуриону. Только бы дойти, сойтись, дотянуться… Пусть даже наседая на его клинок, как давеча Клавдий на монгольскую пику. И может быть, в последний миг спросить у него…

И словно нарочно битва вдруг расступилась. Где-то в стороне оказались визжащие монголы, усталые от рубки казаки, недобитые ацтеки в орлиных масках, рыцари в окровавленных доспехах.

Они сблизились и, когда оставалось между ними не более десяти шагов замути из вихрящейся снежной крупы, Марк Спиций поднял меч и крикнул:

— Во славу Рима!

— Во славу Рима! — ответил ему крик вражеского центуриона.

И они бросились друг на друга.

А когда сошлись и замерли наготове, как два волка над убитой косулей, Спиций, уже приготовясь к первому удару, обомлел и замер с поднятым мечом.

Перед ним, готовясь к первому удару, стоял Марк Спиций. Не надо было смотреться в зеркало, чтобы сравнить — всё было ясно и так.

— Умри! — крикнул Марк Спиций, нанося удар.

— Умри! — крикнул Марк Спиций, нанося удар.

А на той стороне дремлющий дракон вдруг очнулся, изрыгнул пламя — из одной глотки, и следом из другой, и тут же из третьей. Заработали «Воуты».

Под оглушительное грохочущее вступление к симфонии смерти рванулся к небу и стал стремительно расти над полем брани огромный чёрный гриб. Вспышка. Жар. Затрещали от этого жара, подобно сырым дровам, опаляемые небеса, заволоклись испарениями десятков душ, пеплом десятков тел…

И ещё один гриб. И ещё…

Конечно, какое уж тут солнце…

Тёплая вода размягчила его тело, утягивает в сладкую дрёму. Пальчики Камиллы лениво щекотят его живот, точёная коленка выглядывает из воды, усыпанной лепестками роз и жасмина.

«Эй, эй, Марк Спиций, не усни, — лукаво окликает она. — Или я уже настолько тебе приелась, что навеваю дремоту?»

Он хочет что-то ответить, но ему слишком хорошо, невыносимо хорошо проживать эту минуту в молчании, без слов, просто любуясь Камиллой — тем, как она отжимает мокрые рыжие волосы, как вспыхивают и гаснут задорные искорки во взгляде её зелёных глаз. Любоваться белым лепестком жасмина прилипшим к её сахарно белой груди, к тёмной ареоле вокруг маленького соска.

А потом, когда любоваться становится просто невыносимо из-за поднимающегося внутри волнения, он закрывает глаза. Да, ленивая истома бывает могущественней женской красоты, сколь бы притягательна она ни была.

А Камилла быстро и тихо говорит что-то. Её шёпот неуловим как шум ветра в кронах задумчивых платанов, неразборчив, как журчание ручья на окраине виллы. Спиций пытается сосредоточиться и вникнуть — понять, разобрать уносимые ветерком слова. Но ему не удаётся, никак не получается расслышать.

«Что ты там шепчешь, дева?» — лениво бормочет он и открывает глаза.

«У нас будет маленький Марк, — улыбается Камилла, отжимая волосы. — Маленький Марк Спиций. Великий воин. Победитель».

Дремота зябко ёжится и сбегает.

«У нас будет..?»

«Он прославит твой род в войне», — продолжает Камилла, словно не слыша его возгласа.

«В войне… — повторяет он, силясь вспомнить. Дремота окончательно слетает с него. — В войне…»

«В великой войне, — кивает Камилла. — Сейчас он ещё спит, наш маленький Спиций, спит в тёплой постельке моего лона. Но скоро уже он проснётся. Осталось… — она загибает пальчики, — осталось двадцать три недели. На мартовские иды он придёт в твой дом…»

«В войне», — повторяет Марк, не слыша её, и мотает головой, разгоняя дурман.

«В великой войне», — тоже повторяет она.

«Которая идёт вот уже… семнадцать лет?»

«Нет, — недоумённо улыбается Камилла и удивлённо смотрит на него. — Разве ты не помнишь? Дольше. Она идёт гораздо дольше… Наш маленький Спиций вырастет и обязательно победит в этой вечной войне. И тогда она кончится».

«Напомню тебе, мой мальчик, что все наши войны начинали предки,

а продолжать будут наши потомки.

Войну очень легко начать, но невозможно закончить».