МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №2, 2018(24) - Песах Амнуэль Страница 4

– Вы забыли упомянуть об экстазах третьего отделения, – язвительно заметила Леднева. – Не адвокатствуйте, мой милый. Я слишком хорошо знаю структуру этого заржавленного социального механизма. Успокойтесь и сделайте милость: ступайте ко мне. Здесь прекрасный обзор неба, тишина, покой, широта… Я покажу вам Весту. Не мешкайте.

«Как бы не так, – подумал Корецкий. – В воду ты меня не затянешь, голубушка».

Он кисло улыбнулся и сокрушенно развел руками:

– С радостью, да чертов ревматизм и радикулит-с… Замучался.

– Ах, да, простите, – хохотнула актриса. – Я совсем забыла, что эти болезни – проблема для земной медицины. Что ж, ваш талант надо поберечь.

Она вышла из воды и, мягко ступая босыми ногами, подошла к растерянному драматургу. Интуитивно чувствуя опасность, он хотел было увернуться, но она небрежным движением руки крепко обвила его за шею и быстро зашептала:

– Смотрите вверх… Выше… Выше… Это голубой гигант Легриери, видите? А теперь берите чуть ниже. Здесь двойная система Олемикрос, что в переводе означает «Червивый глаз». Над ним маленькая серая родинка. Мигает, дрожит… Нашли? Ну, наконец-то. Можете любоваться, перед вами Альфа-Рау, скромная звезда, лучи которой освещают Весту. Вам нравится?

– Прекрасное местечко, – хрипло подтвердил Корецкий, хотя от волнения ничего не видел. Звезды прыгали перед его глазами, как рой весенней мошкары. – Не продолжить ли нам наблюдения из окна вашей квартиры?

– Тсс… Молчите, – перебила его Леднева. – Я так давно не видела Альфа-Рау! А ведь там я оставила сердце, совесть, муку… – Голос ее дрогнул. – Мне жаль вас, Жорж. Ведь вы никогда не увидите пустыню Кроо, спираль Тиниуса, стальной блеск Фоногоры. Вы останетесь на Земле, будете сочинять бездарные водевили, пить с Голобородько и сдувать пыль с бюста Монтеня. Бедный старый гомозаврик, вас уже не будет, а я все еще буду в пути…

У Корецкого затекла шея, ноги затряслись от приторной слабости. «А силища, что у твоего ломовика, – со страхом подумал он. – И в самое яблочко точно клещами вцепилась. Еще задушит!» Ему казалось, что рука актрисы все туже сжимает горло. Он задыхался. Глаза выкатились из орбит, рот судорожно открывался, как у рыбы, выброшенной на берег. Обезумев от страха, он грубо, по-мужицки оттолкнул «эфирную даму» и с визгливым «Нет!» бросился вверх по косогору, ломая кусты.

– Куда же вы? Гомозаврик! Ку-ку! – дразнила Леднева. Он был очень смешон, этот примитив, претендовавший на любовь истинной вестянки. Она живо представила похотливый лик драматурга, густой слой пудры, въевшийся в морщины, его выгоревшие, всегда сонные глаза, рыхлый нос, татуированный синими склерами. Ей казалась невероятной сцена, разыгравшаяся в лесу, нелепое действо, которое могло заинтересовать разве что микросоциолога, специалиста по аномальным контактам. Но, в принципе, она была довольна. Главное препятствие устранено, и можно спокойно пробраться на «Дачу генерала Завьялова», где ее наверняка заждались.

– На том и прощайте, милсдарь… – отвесила она земной поклон вслед исчезнувшему попутчику и, повернувшись к реке, медленно вошла в воду.

Туман укутал Ледневу влажной дымкой, ступни утопали в илистом дне, студеные струйки приятно освежали. Когда вода подступила к груди, актриса на мгновенье оглянулась и прислушалась. Чужой первобытный лес стоял в оцепенении. Невидимая птица пронеслась в вышине и с хриплым хохотом растаяла в ночном небе.

«Ну вот и все, – облегченно вздохнула Леднева. – По векселям оплачено, оранжад выпит. Теперь я имею право сбросить ненавистную двойную маску: смеющуюся маску актерки и грустную – одинокой женщины. Водевиль окончен… Не поминайте лихом, господа!»

Она стыдливо улыбнулась своим мыслям, и по ее лицу скользнули слезы.

2. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ МЕТАФИЗИК

Ночь выдалась прохладной и молчаливой. Лес стоял неподвижный, точно выплавленный из темно-зеленого стекла. Сквозь густой ельник пробирался белесый туман и стлался вдоль поросших камышом берегов обмелевшей речушки. Прогнивший мост соединял ее заболоченные берега, и почерневшие опоры, торчавшие из воды, казались фигурами отшельников, бредущих к далекому скиту.

Бывший профессор философии Федор Исидорович Шперк остановился посреди моста и задумался.

Его тонкому, отшлифованному логикой уму предстояло решить простую на первый взгляд задачу. Впереди обозначился широкий просвет между бревнами, и можно было без особого риска перебраться через него. Не то чтобы Федор Исидорович сомневался в своих акробатических возможностях или боялся утонуть. Просто в его руках находился увесистый сверток ценных книг: Конт, Шопенгауэр, Соловьев, и перепрыгнуть через щель с этой ношей было, по-видимому, невозможно.

«Не бросать же их здесь, – сокрушенно подумал Шперк. – Экое варварство». К тому же, он отлично помнил, что в последний момент сунул в стопку корректуру своей последней работы о позитивизме, которая предназначалась для «Русского богатства». Ее утрата казалась полной катастрофой.

Федора Исидоровича вдруг охватило холодком сомнения: «Все ли страницы я успел сгрести со стола? Неужто оставил?» Он тут же решил пересчитать листы. Пристроив сверток на березовом поручне, он принялся судорожно развязывать отсыревший шпагат. От его неловких движений мигом затянулся узел. Разозлившись, Федор Исидорович рванул тонкую бечевку. Перевязь с треском лопнула, и стопка книг, рассыпавшись, с шумом полетела вниз…

Шперк охнул. В самый последний момент ему удалось отчаянным жестом поймать белый листок бумаги, прилипший к бревну. Он бережно поднес остаток корректуры к глазам и по жирным крючкам исправлений догадался, какой фрагмент работы река оставила ему на память. Он торопливо зашевелил губами: «Контово понятие религии включает в себя курьезное утверждение, будто Христос был исключительно политическим авантюристом, который воспользовался универсальной идеей спасения в целях беспрепятственного распространения своего вероучения».

Изустно воспроизведя тяжеловесный период, Шперк едва не расхохотался. Смысл фразы, произнесенной здесь, в лесу, среди густого мрака, показался ему до предела пошлым. «Экая, право, чушь! – возмутился философ. – Неужели тридцать лет я мог беспрепятственно кормить читателей протухшей духовной пищей? Непостижимо!»

Скомкав листок, Федор Исидорович равнодушно бросил его вниз. Бумажный шарик упал в воду и, покрутившись, уплыл под мост.

«Такой бред и утопить не жалко», – заключил Федор Исидорович, небрежным движением стряхивая с рук невидимую грязь. Ему приятно было сознавать, что глупый случай так кстати позволил ему избавиться от тяжелой ноши. Стоило ли теперь, в его положении, жалеть о бессонных ночах, о спорах с критиками, о редакторском садизме. Это была нелепая борьба с призраками, жалкими скопидомами, охранявшими литеры наборных касс!

Он посмотрел на ртутный столбик луны, извивавшийся в воде, удивился своим мыслям и странным поступкам. Ведь все произошло так неожиданно…

Еще утром он с удовольствием вылизывал статью,