Роман Злотников - Мерило истины Страница 40

— Ну-ка, попридержи язык, рядовой! — сморщив лицо, рявкнул Бородин. — Указывает он мне!

— Да темную ему, чтоб не выступал больше! — крикнул кто-то из новобранцев.

— Я предупреждал! — обращаясь не к Гуманоиду, а ко всей казарме, пробасил Дрон. — Будешь выступать, изметелим всем взводом!

— Достал он уже! — взвизгнул Мазур.

— Да ну, пацаны, бросьте! — старательно демонстрируя презрение, высказался и Саня Гусь. — Мараться еще. Не тронь дерьмо, оно и вонять не будет…

Олег не поворачивал головы на эти выкрики. Он смотрел на старшего лейтенанта. И тот, видимо, не найдя, что сказать или сделать, как-то съежился и отступил.

Тогда Олег повернулся и отыскал глазами Мансура. Рядовой Разоев и до этого момента смотрел на Трегрея — не отрываясь.

— Кажется, все имеют, что сказать, — громко, чтобы слышал каждый в казарме, проговорил Олег. — Лишь рядовой Разоев помалкивает.

В казарме стало тише. Лицо Мансура застыло. Он чуть приоткрыл рот, явно не зная, что ответить.

— Почему бы и рядовому Разоеву не подать голоса? — насмешливо и отчетливо продолжал Олег. — Присоединиться к хору остальных? Кто тявкает и блеет, не смея ничего предпринять?

Теперь на Мансура смотрели все. И мешанина криков очень быстро растаяла окончательно.

То, что на него обратили внимание, почему-то совершенно неожиданно преобразило Разоева. Лицо Мансура вдруг страшно исказилось. Он вскочил на ноги. Нагнув голову, как бык, заревев что-то на родном языке, ринулся на Трегрея, на ходу расшвыривая по сторонам с одинаковой легкостью и людей, и койки. Бородин едва успел отпрыгнуть с дороги Мансура…

Когда до Олега оставался один длинный прыжок, Мансур вырвал дужку из подвернувшейся под руку койки с такой силой, что эта койка, подлетев, перевернулась в воздухе. И швырнул дужку в Олега, в следующее мгновение взвившись в последнем броске.

Трегрей, не меняя положения тела, поймал дужку, пустил ее по полу себе за спину. Мансур летел на него, выставив вперед набухшие мускулами ручищи. Голову он все так же держал по-бычьи склоненной — можно было подумать, что он действует вслепую.

Олег вильнул в сторону, но Разоев, видимо, предполагавший такой маневр, дотянулся-таки, ухватил его громадной лапой за плечо, сшиб с ног…

Клубок из двух тел, грохнувшись о пол, покатился, подпрыгивая, по «взлетке». И спустя секунду развалился надвое.

Трегрей встал первым. Мансур бросился на него из низкой стойки, не тратя времени, чтобы подняться на ноги. На этот раз схватить Олега ему не удалось. Трегрей ускользнул, пригнувшись. Мансур вскочил и, разворачиваясь, хлестнул его наотмашь с левой. Олег поднырнул под его руку и, тут же выпрямившись, коротко и сильно саданул кулаком Мансуру снизу в плечевой сустав.

Сустав с отвратительной отчетливостью хрустнул. Разоев остановился, с недоумением скосив глаза на собственную левую руку, повисшую безвольным куском мяса вдоль туловища. И тут же пропустил молниеносную серию ударов в корпус. Три или четыре раза Олег припечатал Мансура в солнечное сплетение — и одного такого удара любому хватило бы, чтобы свалиться наземь и еще долго не подниматься, отчаянно хватая ртом воздух…

Но Разоев только качнулся назад. А затем с утробным ревом снова бросился в драку. Левая его рука болталась, как пустой рукав, набитый чем-то тяжелым, но правой он молотил воздух, стремясь то ударить Олега, то схватить. Он пытался достать Трегрея ногами или провести подсечку, но Олег неуловимо вился вокруг него, уклоняясь от выпадов. Сам же Трегрей атаковал редко — не потому, что Мансур не предоставлял ему для того возможностей, а потому, что удары, достигая цели, явно не давали желаемого эффекта: от сокрушительной силы удара в челюсть Мансур лишь мотнул головой, от пинка под колени он даже не шатнулся. Горячее дыхание смешанным с брызгами слюны рычанием вырывалось из распяленного кривым четырехугольником рта Разоева, глаза его жутко потемнели, и даже капли рассудка в них углядеть было нельзя. Олег, несомненно, мог бы бить и сильнее. Но бить сильнее значило бы непоправимо искалечить противника.

Те, кто еще минуту назад яростно желали ненавистному Гуманоиду «темной», ввязаться в схватку, чтобы помочь Мансуру, тем самым осуществив свои стремления, не спешили. Как и те (возможно, в тот момент в казарме нашлись бы и такие), кто предпочел бы остановить драку. Подступать к дерущимся — главным образом, к обезумевшему Мансуру, все больше и больше стервенеющему от того, что у него никак не получалось зацепить противника — было все равно, что броситься под бешено вращающиеся лопасти промышленного вентилятора. Тяжкий стыд прилюдного унижения, медленно, на протяжении нескольких долгих дней, черной злостью закипавший в голове рядового Разоева, теперь буйным потоком хлестал наружу…

— Он же убьет его… — обалдело хлопая глазами, громко произнес, точно подумал вслух, Бородин. — Разоев, уймись! Разоев, кому сказано!..

Но Мансур его, конечно, не слышал. Как раз в тот момент, когда подал голос старлей, Трегрей высоко подпрыгнул и врезал локтем по правому плечевому суставу противника — уже сверху вниз. Снова громко хрустнуло. И Мансур, потерявший власть и над правой своей рукой, но не утративший волю к битве, успел по-звериному вцепиться Олегу в кисть. Трегрей выкрутил руку, вырываясь из зубов Разоева, и таки вырвал ее, прочертив в воздухе, как хвост кометы в небе, мгновенную полосу темной крови.

В следующую секунду Трегрей, изловчившись, скользнул Мансуру за спину, прыгнул на шею и сдавил ему в тисках локтевого сгиба горло. Мансур с маху опрокинулся навзничь, но Олег сумел, спружинив ногами, повалить его набок…

Менее чем через две минуты рядовой Разоев затих.

Олег, отвалившись от поверженного противника, поднялся и стряхнул полную горсть крови из рваной раны на кисти.

— Методу воспитания надобно менять, товарищ старший лейтенант, — возвращаясь к прерванному разговору, проговорил он. — И, позвольте заметить, как в отношении сержантов к личному составу, так и в отношении младших офицеров к сержантам… Понимаете меня?

— А? Что? О чем ты вообще?..

— Потому как если вы этого не понимаете — вам не место в армии, товарищ старший лейтенант.

— Ты что натворил? — не слушая и не слыша его, выговорил Бородин, кося глазами в сторону. — Ты… тебя ж изолировать надо от нормальных людей…

— Он придет в себя, — пояснил Трегрей. — Приблизко, две-три минуты…

— Бурыба, к дежурному по части! — заорал, надсаживаясь, старлей и сам почему-то поскакал к двери. — Быстро к дежурному! — кричал он на ходу. — Сообщить, что ЧП в расположении!..

— Бессомненно, нужно сообщить, — согласился Олег.

Глава 3

— Нет ни малейшего повода для беспокойства, товарищ полковник, — еще раз проговорил в динамик мобильного телефона майор Глазов. — Все под моим контролем. Пусть Киврин с рядовыми Разоевым и Сомиком работает, а Иванова мне отдайте. Вот и славно, спасибо, товарищ полковник… Да… Да… Сегодня? Во сколько? Хорошо, подъеду. Всего доброго.

Утро выдалось на редкость промозглым. Асфальт, деревья, металлические конструкции спортплощадки, стены строений — все было, казалось, облепленным холодной влагой. Однотонное серое небо прятало солнце, воздух был темен и густ из-за растворенной в нем водяной пыли.

Алексей Максимович подошел к одноэтажной пристройке складского помещения, где годами копились никому не нужные, разобранные на части списанные койки, пришедшие в негодность стулья и тумбочки. Массивная дверь пристройки была закрыта, но не заперта. Кривоватый засов был опущен, а здоровенный амбарный замок — висел на дверной ручке. Топтавшийся у пристройки сержант Бурыба, осунувшийся вследствие бессонной ночи, заметив майора, встрепенулся и вытянулся. Оружия при сержанте не наблюдалось. Видимо, Бурыбу приставили не столько охранять томившегося в пристройке узника, сколько просто присматривать, чтобы тот узник ничего с собой не сделал. В тот момент, когда Бурыба уже начал подносить руку к виску, чтобы приветствовать Глазова, дверь с шумом распахнулась и из складской пристройки выскочил комроты Киврин — маленький, полный, но как всегда неожиданно подвижный для своего телосложения. Киврин поеживался, отплевывался и, брезгливо морщась, бормотал что-то, словно его только что окатили ведром ледяной воды.

— Здоров, здоров, Максимыч! — метнулся он к Глазову, протягивая руку для пожатия.

— Доброе утро, Анатолий Павлович, — ответил майор, отметив про себя и подобострастный тон, с которым обратился к нему комроты, и неожиданно фамильярное обращение (раньше Киврин никогда его запросто «Максимычем» не называл).

— Такие дела творятся в части, с ума сойти! — задержав ладонь Глазова в своей, заторопился Анатолий Павлович. — Просто голова кругом… То побоище в казарме, то вот… срочник Сомик едва не повесился. И Разоев в санчасти… Опять ведь, чего доброго, шум поднимется по поводу разборок на националистической почве!