Наталья Турчанинова - Создатель кошмаров Страница 40

— Но я все же останусь, — решил гид. — Будет жаль, если из-за какой-нибудь нелепой случайности Полис лишится одного из своих оракулов. Доведу тебя обратно.

— Мой сеанс может затянуться, — предупредил прорицатель, пытаясь отцепить от себя кота, который ни в какую не желал слезать с теплого плеча.

— Не важно. Мне нравится быть под землей, — ответил юноша с улыбкой.

Хотел бы Герард сказать нечто подобное о себе и своем верном спутнике.

Оракул усмехнулся. Затем провел ладонью по ледяному камню будущего ложа, наклонился, чтобы дать Аяксу спрыгнуть, но тот по-прежнему не спешил покидать удобную лежанку на плечах, вцепившись крепче. И стряхнуть его не представлялось возможным.

— Подожди. — Гид снял свой шерстяной плащ и постелил его в нишу. — Если уж тебе… вам обоим придется лежать здесь.

— Благодарю, — от всей души откликнулся оракул.

Аякс снизошел до того, что нехотя спрыгнул на плащ и принялся обнюхивать стены, брезгливо дергая хвостом. Герард порылся в одном из многочисленных карманов своих походных штанов, достал бронзовую чашу, плеснул туда вина из фляги, поставил в изголовье.

— Это зачем? — спросил юноша, с интересом наблюдая за ним.

— Древняя традиция, — усмехнулся оракул. — Идет со времен прорицаний фавнов, одержимых вакхическим экстазом.

Затем предсказатель забрался в нишу, которая была ему немного узковата и коротка. Попытался устроиться удобнее. Аякс улегся ему на грудь, придавив тяжелым, косматым телом. Перед лицом совсем близко навис камень, испещренный трещинами и черными пятнами.

— Ну как, все нормально? — Гид наклонился над локулой.

— Как тебя зовут? — спросил оракул, прежде чем закрыть глаза.

— Вергиний, — улыбнулся тот.

— Держи, Вергиний, — Герард протянул ему почти полную флягу с «символическим» вином, — на случай если начнешь замерзать тут.

Экскурсовод рассмеялся, забирая подарок, и отошел, оставив фонарь. Герард видел рассеянный свет сквозь опущенные веки, какое-то время слышал легкие шаги спутника и его дыхание, затем они стихли.

— Ну давай, сделаем это. — Оракул положил руку на загривок кота, и тот, явно совершив над собой усилие, замурчал. Сначала тихо и прерывисто, затем все громче и настойчивей.

Мерный, глубокий рокот стал всеобъемлющим, заполняя собой подземелье и голову прорицателя. Покачиваясь на бархатных волнах, Герард расслабился, перестал чувствовать узкое каменное ложе, представлять многотонные пласты породы, нависшие над его телом, и ощущать раздражающий запах сырости и тлена — его заглушил пряный аромат вина и теплой кошачьей шерсти. Мягкая, убаюкивающая темнота накрыла уютным одеялом. А затем в лицо ударила волна горячего, душного воздуха.

Герард открыл глаза.

Он стоял на площади, по щиколотку утопая в грязи. Мимо прошла лошадь, таща за собой скрипучую телегу — в ней, едва прикрытые рогожей, лежали человеческие тела. Переломанные руки и ноги торчали под самими немыслимыми углами, в открытых запекшихся ранах копошились личинки мух.

С перекладины виселицы неподалеку свисали два трупа. Один — старый, наполовину сгнивший, с отпавшей нижней частью, другой относительно свежий. Под ними в груде гнилья копошились крысы. Жители соседних каменных домов, явно не страдая от смрада, открыли окна. За тяжелыми деревянными ставнями — белые занавески и красные цветы в горшках.

На другом конце площади сидели три женщины на деревянном постаменте, на головах их были железные маски. Уродливые, гротескные рыла свиньи, осла и нелепой длинноносой твари с высунутым языком покрыты пятнами крови и ржавчины. Металлические обручи стягивают череп, в круглых дырках видны испуганные, затравленные глаза.

Мимо проходящие люди в засаленных одеждах, воняющих застарелым потом и плесенью, смеются, тыча в несчастных пальцами, кое-кто нагибается, поднимает камни или комки нечистот и бросает в них.

Аякс, привстав на плече Герарда, прислушался и, наклонившись к оракулу, сказал:

— Это наказание. Маски позора. Одна красила лицо, вторая — казалась слишком умной, третья — умна недостаточно.

Прорицатель помолчал, поворачиваясь в другую сторону.

Толпа горожан собралась на берегу. Там медленно погружали в реку женщину, посаженную в клетку. Сначала она кричала и билась о прутья, затем затихла. Железная корзина без всплеска ушла в мутную зеленую воду.

— Обвинение в колдовстве, — нахлестывая хвостом по плечам оракула, произнес Аякс.

Герард молча прикрыл глаза, поворачиваясь, чтобы взглянуть на новое видение.

Огромный костер посреди площади. В пламени силуэт человека. Неподвижный черный кокон, облизанный красными языками. Безмолвная толпа вокруг.

— Сожжен за теорию множественности миров.

…Плуг крестьянина выворачивает из земли белую каменную руку, а затем тонкое мраморное тело. В черной грязи лежит прекрасная Афродита. Поверженная, но не сломленная красота. Человек вопит от ужаса и бежит прочь.

— Белая дьяволица.

Колесо с заостренным ободом обрушивается на ногу человека, растянутого на земле.

В саркофаг в виде железной женской фигуры с шипами внутри заталкивают мужчину и захлопывают дверки, кровь льется, уже не впитываясь в доски пола…

— Хватит, — сказал Герард, словно его мог услышать создатель этого чудовищного спектакля. — Я понял.

Оракул не имел права испытывать эмоции, глядя на знаки и видения, но сейчас он понимал, что его переполняет бешенство. И побороть это неуместное чувство очень трудно.

— В какой момент произошел слом? Что изменило этих людей?!

Ответа не было. Мир молчал. А затем потемнел. Словно на город наползла черная туча.

…Герард стоял на мощеном каменном тротуаре. Неровный свет фонарей слабо освещал ночной город. Пяти- и шестиэтажные дома притискивались друг к другу боками. Кое-где штукатурка облупилась на их стенах. Окна закрыты тяжелыми решетками. Вдали виднелись еще какие-то здания, но рассмотреть их пока невозможно.

Оракул огляделся. Улица, на которой он очутился, оказалась чем-то вроде моста. Обрывы с двух сторон от мостовой закрывали толстые мутные стекла, установленные на металлических каркасах. Герард, подойдя ближе, посмотрел вниз. Там виднелись обломанные столбы грязно-белого цвета, неровные четырехугольники сбитых фундаментов, заросшие сорной травой, разломанная полоса кирпичной кладки, основания колонн…

— И что это значит?.. — спросил прорицатель, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Храм Марса, — прозвучал над ухом хорошо знакомый, глубокий, низкий голос, в котором слышалось гневное ворчание. — Да, те три побитые колонны… а вон там… — Косматая голова боднула Герарда в скулу, заставляя повернуться в нужную сторону. — Храм Фортуны. Все, что от него остаюсь.

Аякс балансировал на плече сновидящего, нетерпеливо переступая лапами.

— Еще не понял? Ну и кто из нас оракул? — Кот развернулся, пригнулся, словно собираясь прыгнуть вперед, на невидимого врага.

Герард сделал шаг в сторону и стал замечать все больше и больше деталей.

Колонна, покрытая сложной резьбой, в центре небольшой площади, застроенной приземистыми зданиями с облезшей штукатуркой. Машины, с грохотом и лязгом несущиеся по улице, проложенной сквозь разбитый на части амфитеатр Флавиев. Голые холмы на месте великолепного Палантира.

Прекрасный цирк Максима — жалкий, ободранный, встроенный в массивный жилой дом. Уродливое строение выросло на его белых мраморных костях и обросло собственной бетонной плотью.

От храма Адриана осталась только часть колонн с выщербленными боками.

— Следы пуль, — сказал Аякс, и его прекрасно модулированный голос прозвучал тускло, бесцветно.

Узкие заплеванные улицы, дворы-колодцы, отгороженные высокими решетками, площади на месте стройных высотных зданий, дороги, забитые автотранспортом.

Вместо парков — ряды унифицированных коробок-блоков. Под стеной, примыкающей к мавзолею Августа, груды тряпья, на бумажных коробках — спящие бездомные.

Герард не шел по городу, тот сам двигался ему навстречу, разворачивая все новые и новые подробности.

Огни высотных зданий погашены. Впрочем, тех нет вообще. Над горизонтом один-единственный силуэт, недостроенный и напоминающий высохший стебель, готовый вот-вот обломиться и рухнуть…

Толпы, бредущие по знакомым и таким чужим улицам.

— Полис, — произнес Герард.

Чуждый, странный. Но в нем чувствуются отголоски прежнего. Очень далекие, почти неуловимые. И ощущение — разбитости, разорванности, слома, страха.

Страхом и напряжением сочился свет редких фонарей и мутная, обмелевшая река. Улицы, заполненные машинами, источающими едкую вонь, кричали о нервной спешке и усталости.

Дома, сами похожие на бездомных, жались друг к другу, наклонялись, сцепляясь карнизами.