Патрик О'Лири - Невозможная птица Страница 41

– Почему вы? – спросил Дэниел.

– Дети, птицы и гипноз – моя специализация. Пришельцы повсюду – заполоняют нашу атмосферу, летают над нашими городами. Их невозможно проследить; самое большое, что мы можем увидеть – это клочок тумана на радаре. Правительство, официально отрицая, что ему о них что-либо известно, разумеется, отчаянно пыталось войти с ними в контакт, – Клиндер переложил ноги. – Ничего не помогало. Пока они не наткнулись на гипноз. Дети под гипнозом могли общаться с ними и передавать информацию. Несколько лет я отрабатывал этот метод.

– Дети? – переспросил Дэниел с сосущим ощущением в животе.

– Ну да, они – самый подходящий объект. Податливые. Открытые для внушения. Видишь ли, человек под гипнозом как бы раздваивается. Два сознания в одном мозгу. Одно выполняет указания. Другое наблюдает, но не имеет воли к действию – оно может только вспомнить все потом, и то только в том случае, если получит разрешение. Я предполагаю, что это раздвоение происходит таким же образом, каким они существуют в телах колибри. Но это только моя рабочая гипотеза, – прибавил он с гордостью.

– Дети?

– Дэниел. Ты должен понять. Самая важная работа в мире! И они предлагали её мне! Неограниченный бюджет для исследований. Никакой бюрократии. Полномочия руководителя самого секретного проекта в стране: синяя книга[56]. Я не должен был ни перед кем отчитываться. Авиация, армия, разведка. Для осуществления всех практических задач они работали на меня! Да учти ещё, в какое время это все происходило – люди жили тогда довольно скудно, уж поверь мне. И все это собралось одно к одному. Они давали мне шанс, какой выпадает один раз в жизни! Спасти планету! Скажи, что я должен был делать? Чего от меня ждали? Что я скажу «Нет, спасибо»?

– Дети?

– Да. – Клиндер вздохнул, по всей видимости разочарованный тем, что Дэниел не разделяет его восторга. – Такова была ставка. Мы перепробовали кучу детей. Но с вами, ребята, мы по-настоящему сорвали банк.

– Что?

– Они хотели, чтобы я провёл кое-какие эксперименты. Совершенствовали свою методику создания копий, как я понял позднее. Вы двое были безупречными объектами, – Клиндер мечтательно посмотрел в потолок.

Что вы сделали с нами, доктор? – подумал Дэниел. – Что?

Клиндер, кажется, наконец заметил выражение его лица.

– У нас был не такой уж богатый выбор, Дэниел. Они были как боги, требующие жертвы. Они сказали, что наступит конец света, если мы не отдадим вас.

– Жертвы? Клиндер сглотнул.

– Это был всего только месяц. Помнишь то лето, когда Майк жил с родственниками в Буффало, а ты лежал в госпитале с ангиной?

У Дэниела начался приступ кашля.

– В любом случае это была просто история для прикрытия, – признался Клиндер. – На самом деле вы были на их корабле.

На их корабле.

Месяц, подумал Дэниел.

Боже мой, это было так долго?

Возможно, именно отсюда и происходила его плохая память. Эксперименты пришельцев. Провал во времени.

Ему было всего лишь восемь лет.

Боже мой.

Его тошнило при мысли об этом. Госпиталь. Воспоминания были бессвязными, их было трудно как-то упорядочить – словно понятия-магниты в творении какого-нибудь поэта-экспериментатора – отдельные, случайно выбранные слова, которые требовалось сложить вместе, как кирпичи, чтобы они имели смысл. Уколы. Ноги медсёстры. Шаги доктора. Белая повязка у доктора на лице. Игла. Мокрая постель. Ремни. Пряжки. Отдалённые крики детей в соседней палате. Дети никогда не переставали плакать. И эта неоновая вывеска за окном. Изматывающе незавершённая. Вспыхивающая снова и снова. НОМ… НОМ… НОМ… Много лет спустя он все ещё пытался свести воедино имеющиеся кусочки. Заполнить пробелы. Номенклатура? Номинация? Ну что ж, по крайней мере у него была отдельная комната, думал он. По крайней мере, ему не приходилось делить койку с Майком. Это было так. Но тем не менее он все время звал Майка, надеялся, что он придёт. Он звал Майка до тех пор, пока не начинал хрипеть и у него не начинала идти горлом кровь. Кровь шла из горла, из ушей и из глаз. Кровь струйкой стекала по соломинке в ледяную воду. Единственным облегчением было это мерзкое фруктовое мороженое, оно сначала жгло, а потом замораживало открытые раны. Апельсиновое мороженое на палочке, которое хранилось в холоде на подоконнике. Тогда ещё не было комнатных холодильников. И медсёстры насильно клали его тебе в рот, когда ты уже больше не хотел.

И странный вибрирующий, трепещущий звук турбин, который наполнял всю комнату, доводя его до тошноты. Уколы. Белые медсёстры будили его среди ночи и делали болезненные уколы в ягодицу, в плечо, в бедро, в уголок глаза – уколы, от которых ему становилось так плохо, что он не мог. самостоятельно дойти до ванной; он постоянно обмачивал постель. И они не позволяли ему выходить наружу. Он начинал отбрыкиваться, когда видел приближающуюся иглу. Белый доктор поднимал вверх пухлый указательный палец, словно говоря: всего лишь один укол. Всего лишь один. И начинал обратный отсчёт, как перед стартом. Всего лишь пять, всего лишь четыре, всего лишь три, всего лишь два, всего лишь один. Но несмотря на то, что говорили цифры, у них всегда находился ещё один. И они пристёгивали его к кровати ремнями с пряжками – лодыжки, бедра, талию и грудь – так крепко, что он едва мог вздохнуть. Он ни за что на свете не хотел бы, чтобы такое повторилось в его жизни. И паучья резиновая рука держала его голову, пока втыкали иглу.

Он много спал. Он помнил это. Или точнее, он помнил восхитительное отсутствие, которое было его единственным способом бегства. Единственным временем, когда ему не было больно. Но они всегда будили его. И Денни дал клятву перед Богом, что если только ему удастся выбраться отсюда, он всегда будет хорошим мальчиком. Он будет хорошим до конца своей жизни. Он не сделает больше ни одного дурного поступка. Он поклялся в этом. Он поклялся.248

Но никто не пришёл, никто не посетил его. Никто, кроме этой странной кругленькой медсёстры, от которой пахло шоколадными крекерами «грэхем», которая читала ему комиксы и иногда дотрагивалась своим пухлым пальцем до его головы, между глаз. Он до сих пор помнил мягкое, прохладное ощущение, которое оставлял её палец, покидая кожу. Но в горячечном мороке он никогда не мог толком сфокусировать на ней взгляд. И эта боль. И огромная тоска по Майку. Каждый день. Впервые за всю свою жизнь они были разделены. Он тосковал по Майку. И хотел домой.

Стасис.

Это все произошло за один момент. Когда они лежали, застыв, на пшеничном поле. «Баррада. Никто». Были ли это волшебные слова? Они легли летом, а встали осенью. Месяц. Потерянное мгновение, которое длилось вечность.

После этого все стало по-другому. Денни прилежно исполнял своё обещание. Он был ещё более послушным, чем прежде. Он стал любимцем дядюшки Луи. Он решил, что никогда больше не будет играть роль молчаливого сообщника в Майковых проделках. Никогда не будет подстрекателем. В конце концов, Алоизиус наблюдал за ними. Но Майк, вернувшись из Буффало, стал ещё хуже, чем прежде: более злобным, более вспыльчивым. Оба глаза у него были обведены чернотой – безобразные отливающие жёлто-фиолетовым синяки. «Ты похож на енота!» – дразнил его Денни. «Кто бы говорил», – огрызался Майк, поскольку, разумеется, у Денни были точно такие же.

Так все и было. После этого Майк отказывался говорить о месяце, проведённом в Буффало. Вскоре после того, как он вернулся, он начал огрызаться на дядюшку Луи. И получал побои. И мытьё рта с мылом. Теперь он вспомнил это лето. Лето, когда они нашли рыбу.

– Я помню госпиталь, – отстраненно сказал Дэниел высоким голосом, ещё хранящим отзвуки детского тембра. – Это был их корабль?

Клиндер кивнул.

– Месяц! – Дэниел закашлялся, и его голос стал ниже. – Казалось, что это была вечность. Чего хотели пришельцы?

– Наконец-то, – сказал Клиндер, улыбаясь и прикуривая новую сигарету от своей «зиппо». – Правильный вопрос.

СВЯЗУЮЩИЕ УЗЫ

Они сидели у груды птиц, и Майк смотрел в глаза Кио. Тёмные блестящие глаза, выражение которых было не прочитать. Невозможно было знать, что таится под этими тяжёлыми веками, готовое выпрыгнуть наружу. Насмешка? Гнев? Смех? Нельзя было сказать, с кем ты говоришь. Иногда он был незнакомцем. Иногда казался другом. Когда он улыбался, улыбка не шла дальше уголков глаз – оазис открытости в пустыне сдержанности.

Дон куда-то ушла. Кио открыл один из шкафчиков, и они переоделись в спортивные свитера. Потом он вытащил из шкафчика банку с жидкостью для зажигалок и заправил свою «зиппо».

– Итак. Ты все же с нами или нет? – спросил Кио. – Три удара, и ты вне игры.

Три? Ну да, подумал Майк. Родственник, незнакомец и кто-то, кто тебе нравится. Он уже убил незнакомку – Дот. Он пока не встретил никого, кто бы ему нравился – кроме Дон, возможно. И он представить себе не мог, что убьёт родственника – это означало Денни. Что за бредовое уравнение.