Нина Катерли - Земля бедованная (сборник) Страница 42

Расстегнула она пуговицу, другую, и вдруг как занервничает, аж дрожит, на верхней губе – пот, глаза шалые. Эх ты, едрена палка, баба-то, она ведь и до старости баба. Денисюк ей так и сказал:

– Ну, чего ты, на хрен? Проверяй давай! Не стесняйся!

Она как отпрыгнет и давай орать:

– Хулиган! Зараза! Мать твою так и растак! В гробу я тебя видала! Больно надо! Девки, да налейте вы ему спирту, пусть отваливает со своим дураком!

Вот умора… А не скажи – жалко ихнюю сестру, которые вот так, без мужика… Спирт, конечно, взял и пошел. К концу дня уже хорош был, а там зашли с ребятами…

…А здорово как на улице ночью, все такое, на хрен, чистое, спокойное, людей нет, никто тебя не толкнет, не обругает. И пух этот тополиный, вроде снега, точно зима. А тепло, хоть в реке купайся.

Хмель постепенно выходил, но настроение, против обычного, не портилось – уж больно светло и тихо было на улице.

Когда Денисюк подошел к дому, был уже совсем как стеклышко и чувствовал себя отлично. Над городом начиналось утро.

В комнате своей сразу открыл окно. Запахло тополем.

Он стряхнул со стола крошки, вынес на кухню окурки, составил в угол пустые бутылки из-под пива – завтра снести, сдать. Спать совсем не хотелось, но часок покемарить все ж необходимо, в восемь – на работу, будешь, на хрен, ходить смурной, как все равно идиот.

И только Денисюк принялся разбирать постель, за спиной зашуршало. Денисюк обернулся.

Ну, мать твою!.. Гад, живой и целый, которого лично у магазина на бутылку сменял, из-за которого потом такой вышел базар! Ведь как приставал Кашуба: признавайся, где животная тварь, говори! Но не такой дурак слесарь Денисюк Анатолий, не первый год на свете живет, все понимает: секретный – он секретный и есть, из сейфа; хоть червяк, хоть, на хрен, крокодил, тут дело такое – решеткой пахнет. Денисюка не расколешь! В милиции три раза был – и ни хрена. А тут на старости лет – и в тюрягу идти из-за того, что по пьянке взял эту гнусь да снес к магазину? Еле допер, тяжелый, зараза, а тот ханыга, который бутылку дал, тоже был хорош, сам еле на ногах стоял. Поверил, что рулон полотенца, обрадовался, хрен собачий, схватил и к животу прижимает. Унес гада. А вот теперь – он здесь, торчит в окне, башкой машет, змей. Еще и в очках! Белая горячка, что ли, у меня? Сгинь, дьявол, провались!

Денисюк даже перекрестился, но червяк и бровью не повел, ввалился через подоконник, все свои метры в комнату затащил и – к столу, ставит, сука, на стол «маленькую» – где взял? Магазины сто лет как закрыты. Сидит, улыбается, козел змеиный.

Денисюк ему:

– Ты чего?

А он:

– Да так. Зашел вот к тебе, сказать, что ты все же сволочь, слесарь Денисюк Анатолий. Еще называешься ветеран труда.

– Ну, ты! Потише! Знаешь: мы таких-то говорков сшибали хреном с бугорков.

– А мы таких рассказчиков… гребли на рынке с ящиков, – червяк отвечает. Как разумный. Сам берет со стола «Север», спички, закуривает.

Ну что тут будешь делать? Денисюк достал стаканы, даже на кухню сходил, вымыл. Разлили.

Червяк: так, мол, и так. Ясное дело, я от твоего жлоба в тот же вечер уполз, поищет он свое полотенце. И, сам понимаешь, не в жлобе дело. И не во мне, мне – что. Я лично даже рад, что так получилось – неожиданная перемена в судьбе. Но парня ты зачем подставил? Максима? Хороший ведь парень.

– А… не русский он, – сказал Денисюк, подумав.

– Ну, а хоть пускай бы не русский. И что? Получше тебя-то, пьяницы.

– Это ты брось, понял! – обиделся Денисюк. – На свои пью, это раз. А второе – кто я есть? Хозяин страны. Понял?

– Дурак ты, уши у тебя холодные. Хозя-я-ин! А он – кто? Шестерка? Он же сирота, всего – своими руками, а ты его – под вздох…

– Ладно. Насчет сироты, конечно… Я – чего? Я, допустим, как бы сказать… на хрен… а и поумнее меня ошибались, понял? Не плачь, выпей лучше, устроится твой Максим, парень он с головой, везде возьмут.

– Вот и видно, что чудило ты грешный. Правильно говорят: дурака драть – только… хрен тупить… Возьмут! Потом догонят и еще раз возьмут. У него – анкета, сам же тут разорялся. Уезжает он. Насовсем. В государство Израиль. Ясно тебе?

– Та-ак… Ну, дела… Ай да Максим Ильич, ну, мужик! Еще ты говоришь, они не хитрые. Ей-богу, молодец! Они его – на хрен, а он – их. На хитрую-то жопу есть хрен с винтом, понял-нет? Устроится, лучше здешнего будет жить, попомни. Спасибо еще мне скажет.

– Ну ты и бутылка – «устроится». Тут родина его, а этот: «устроится»!

– Так я ж тебе объясняю – не русский он, еврейской нации, какая тут родина?

– А вот точно такая, как и у тебя. Он что, в Африке родился? Мать-отец из Америки приехали? Здешний он, всё у него тут… Вот ты, скажи, ты бы уехал? А?

– Я-то? Ясное дело! Тут-то чего хорошего? Заимел бы машину, каждый день, как фон-барон… Там, понял? – вкалывай, и все будешь иметь, а я чего-чего, а вкалывать могу, рабочий класс!.. А только пошел бы ты с этой заграницей! Я ее – знаешь как? Туда и сюда, понял? На хрен она мне, мне и здесь хорошо, рабочий – он и есть рабочий, отмантулил свое…

– Это ты – рабочий? Какой ты рабочий, алкаш ты, работать давно разучился!

– А вот это, на хрен, брось! За такое можно и в рыло… Да мне – чего велят, я – безотказно, мастер – золотые руки, хотя бы Кашубу спроси Евдокима Никитича. Они-то сами гайку и ту завернуть не могут, чуть что: «Анатолий Егорович» да «Анатолий Егорович! Пож-жялусста, не откажите в любезности…»

– И – гидролизного?

– Чего это – «гидролизного»? Нальют и ректификату, не думай. У нас не заграница твоя – каждому, на хрен, по труду.

– Не смеши! Квалифицированный слесарь, а чем занимаешься? Круглое катить, плоское тащить?

– Вот прилип, зараза! У нас – всякий труд почетный. Мне лично очень даже нравится. Кому не нравится – гуляй, а мне хорошо.

– Тебе?! Да ты хоть знаешь, что это такое – хорошо? Полвека отжил, а что видел? Было ли тебе хоть раз в жизни хорошо-то, единственный разочек?

– А хочешь знать, хотя бы и сегодня! Шел вот домой – и до того хорошо – чисто, тихо… Прямо как в деревне. И не лезь ты в душу, сука плоская, не то как…

– Сдалась мне твоя душа! Ничего в ней не осталось, кроме разве что перегара. Деревню вспомнил. И сидел бы там, чего не сиделось?

– Ага! Ты б еще спросил, чего меня мамка девкой не родила. Девятьсот сорок пятый год, понял? Подыхать там, что ли?.. Ну, а и остался, так что бы сейчас там делал? Деревни нет давно…

– Матка твоя, покойница, к слову сказать…

– Матка! Так она, дурья твоя башка, еще при царе родилась, привыкла – на земле… Ведь ишачили в поле с утра и до вечера, считалось – так и надо. Все – и матка, и батя, дед с бабкой – тоже… А там теперь и полей-то не осталось, одни кусты… Дома по бревну порастащили… Раньше-то богатая была деревня, хлеба – от пуза, молока – залейся. Давно только, при барине еще. А и я помню – до войны бабка чуть чего: «Ох, чего счас-то, вот при барине, при Ляксандре Тимофеиче…» И другие старухи заводят: «Ой, верно, ай, так – и церкву расширил, и школу построил, и ребятишкам деревенским на Рождество – елка с гостинцам». Да и батя мой, покойник, – тоже. Хвалили того барина. Это да.

– И куда же он подевался, благодетель-то, Ляксандр Тимофеевич?

– А кокнули. Когда усадьбу жгли. Батя вспоминал – они это, значит, приходят, а барин – на крыльцо: «Вам чего, мужички?» Ну… его и… У нас в избе долго еще гардероб стоял, я так лично его с рождения помню, красный такой, блестит… Мать как померла – все растащили, дом – на дрова… Соседи, хрен их… а может, из города кто.

– Да-а… А барин-то? За что его?

– Как – «за что»?! Барин он, кровосос… Да чего ты все пытаешь, гад заморский? Шпион ты или кто? То про заграницу, то – барин антисоветский… У меня своя жизнь, понял? Какая есть, такая и есть, не жалуюсь. Вон – комната двенадцать метров, санузел раздельный, работа… тоже…

– Ага. В шараге. А ведь не врешь, были у тебя золотые руки… как у бати-покойника… да ты его разве помнишь, батю-то?

– Опять завел. Да батю убили, мне восьми лет не было{111}…

– Я к тому, что он, батя твой, все мог – и дом поставить, и печь сложить, и на земле… Да и ты, когда еще на заводе… А теперь – что? Теперь ты, брат, свои руки пропил, погляди – трясутся. А помнишь – еще в ФЗУ отличали, мог бы…

– Что – «мог»? Ну что – «мог», зараза хренова? Вспомнил! Видал я твое ФЗУ… вместе с тем заводом… Гудит, как улей, родной завод, а мне-то…{112} Плевал я, понял?

– Еще бы не понять. Обидели, как же! Бригадиром поставили, нахваливали, а ты уж и расчувствовался, бабе своей внушал: «Ценят, отмечают». Чуть на радостях пить не бросил, полтора месяца в рот не брал. А они: «Иди-ка ты, Денисюк, назад, на рабочее место, рупь в час, два в день, сто дней – сто рублей. Иди-иди, у нас на бригадирскую должность получше тебя есть, грамотный, из техникума». Ну, ты и загудел. По-черному. Так загудел, что родная баба бросила, из дому ушла. Верно?

– А верно – не верно, какой теперь спрос… Ну, поставили горбатого Сашку, подлипалу, у него, и точно, ксива была, образо-о-ванный… Только им не это главное, им – чтобы начальству задницу получше вылизывал… И отвяжись. Пристал, как в ментовке, надоело. Живет человек спокойно, работает в этой… научной лаба… лабалатории, все уважают. Не каждому в начальники вылезать.