Виталий Амутных - ...ское царство Страница 43

В эти холодные дни и было назначено Святославом Вятичевым итоговое тестирование моей учености, приобретенной под его началом в стрелковом тире некой воинской части. По чести сказать, тестирование это мало чем отличалось от обычных наших тренировок, и все-таки Вятичев постарался придать событию торжественности.

— Вот и настало время тебе проверить себя, — он просто… даровал мне эту фразу.

Меня так и подмывало как-нибудь передразнить его уморительный пафос. Но патетика его была столь искренна, что я не решился в угоду сиюминутности настроения уколоть простоту его чувств.

— Что делать надо? — спросил.

— Мы проведем дуэльную стрельбу, — как всегда очень серьезно отвечал мне Святослав.

— Возьмем АПСы, возьмем по двадцать патронов. Каждый ведет стрельбу по двум мишеням. С пятнадцати метров.

— Стреляем одновременно?

— Я же говорю: проводим дуэльную стрельбу. Будь внимательнее. Ты подаешь команду. Потом подведем итог.

Это упражнение не один раз выполнялось нами, и все-таки Вятичеву своим торжественным настроем удалось вызвать во мне некоторое волнение. «Огонь!» — скомандовал я, и наши металлические птички привычно завели щелкающие рулады, поддерживаемые величественным отзвуком серого бетона стен.

Видимо, я очень уж старался, потому что результат оказался несколько хуже того, который я показывал в дни обычных тренировок. И все-таки четыре из одиннадцати пуль (называемых Вятичевым почему-то «цинком») влетели в самую что ни на есть десятку.

Четыре из одиннадцати, — поскольку Святослав первым окончил стрельбу, его «Стечкин» первым освободился от всех двадцати, имевшихся в магазине, патронов. Удачными из них были восемь. Да, Вятичев был не слишком доволен результатом, и прежде всего своим.

— Что-то рука… не того… — наивно оправдался он. — Наверное, на тренировке потянул.

— Да, бывает, — поддержал я его.

— Но, в принципе, все не так уж плохо, — теперь он успокаивал себя сам. — Я же говорил, что в реальных обстоятельствах… такая уж точность и не требуется. Ну, что скоро из тебя получится неплохой охотник.

Тут-то я и вспомнил широкое рыло мэра Стрижикурки, круглые, тревожно раздуваемые им, ноздри, маленькие жесткие, с неизбывным подозрением косящие, глазки и потную испарину на залитой жиром складчатой красной шее… и его тяжелое, сдавленное похотливыми мечтами, дыхание… и кабинет с камином в лазуритовой облицовке с собранием ню работы местных дарований на темно-вишневых бархатистых стенах… и охранника на этаже, и двух охранников у входа, и сам громадный, не смотря на свои пять этажей, желтый дом с синими рамами окон, и намеки этого хряка, и мои уклончивые обещания свести его с респектабельным сутенером… (И как мне пришло в голову тогда вымыслить такую легенду?) И теперь в один миг вся эта лента воспоминаний легко сложилась в такой занятный и неприхотливый план.

— А, что, Вятичев, — сказал я, зачем-то отсоединяя от «Стечкина» полупустой магазин, — а не отправиться ли нам и впрямь на охоту?

— Уже? И на какого зверя?

— На кабана.

— А, если серьезно?

Я рассказал ему потешную историю моего знакомства с мэром города, и то, что в финале этой случайной и нацело непотребной встречи мне (видать, подсознательно) вздумалось не ставить точку, но напротив, — подарить Стрижикурке маленькую потную надежду. Мрачным стенам стрелкового тира, притерпевшимся к однообразным звукам пальбы, надо быть, не часто приходилось подтягивать такому непосредственному душевному хохоту. А уж как развеселился Святослав, когда я предложил ему и сыграть роль того самого сутенера, услуг которого столь вожделел любострастный муниципальный хряк. Разумеется, никаких ручательств импровизированный прожект предоставить не мог, и все же просматривалась в его, на первый взгляд, курьезности и ребячливости вполне фактическая и уже назначенная данность.

Прошло несколько дней. Время это прошло в приготовлениях к свиданию со Стрижикуркой, отмеченных истинно бодрящим творчеством. Прежде всего я позвонил похотливому мэру по оставленному им номеру телефона. Номер этот, как видно, предназначался для личных контактов, поэтому Стрижикурка отозвался сразу же. В соответствии с какими-то своими очень хитрыми приемами штукарства он сначала не узнавал меня, потом — узнавал, но никак не мог вспомнить темы им же навязанного разговора. Наконец, набросив изрядное количество шельмовских словесных петель, он все вспомнил, жарко задышал в трубку, захрюкал.

— Но я еще тогда говорил, что клиентура это не моя, — вдохновенно врал я. — Есть человек. Я говорил…

— Да? Разве ты говорил? — продолжал симулировать амнезию Стрижикурка. — Вообще-то, зачем еще кто-то… Я думаю, есть же у тебя там, на телевидении, нормальные девочки, замужние, чтобы никаких, там, сам понимаешь. Ну, какое-то вознаграждение, — само собой. Зачем мне еще кто-то там.

Я чувствовал, что Стрижикурка уходит от меня, он даже похрюкивать перестал и дышал уже почти ровно. Нужно было немедленно измыслить нечто, что смогло бы усыпить его звериную подозрительность и вместе с тем потрафить его примитивной фанаберии.

— Нет — так и нет, — изо всех сил я старался бесстрастно раскладывать слова, не смотря на то, что азарт впрыскивал в кровь критические дозы адреналина. — Но это очень серьезный человек. У него даже докторская защищена…

— Какая еще докторская?

Тут сама собой мне явилась совершенно гениальная идея:

— Что-то… про бабочек. Но время сейчас такое… сложное… так что, людям приходится искать какие-то новые статьи дохода. Он, конечно, науку свою не оставляет, но, вот, подрабатывает.

Я чувствовал, как этот хряк где-то там, с трубкой мобильного телефона у залитого румянцем потного рыла, расплывается в ублаготворенной улыбке.

— Да, какое бы время не было, а кушать хочется всегда, — он вновь стал довольно похрюкивать, — верно говорю? И не один раз в день!

Еще какое-то время он пропетлял в контрольной проработке моих слов, и встреча была назначена. По всей видимости, оставаясь существом радикально иной организации, я, хоть и настораживал Стрижикурку, как любой незнакомый объект, все же представлялся ему пришельцем из мира гораздо более безобидного, чем тот, в котором всечасно обретался он. В своей родной среде, я уверен, он метко распознавал запахи опасности, что и позволило ему, уничтожая (в переносном и самом прямом смысле) возникающих на пути противников, достичь пусть не слишком спокойного, но дюже сытного пастбища. В данном же случае кабану-мэру подложило свинью (вот так каламбур!) еще и упрощенное представление о побудительных мотивах человеческих поступков. Лидерство, как залог улучшения качества пищи, — это понятно. Секс — да. Ну, может быть, даже такая абстракция, как честолюбие… Вот те механизмы, которые вращали галактику Стрижикурки, и не знал он, и ведать не мог, что помимо этих неколебимых смыслов человеческого бытия, где-то рядом квартируют совсем иные резоны.

Итак, день был назначен. То было утро выходного дня, так похожее на десятки и сотни ему подобных. В полупустом прозрачном городе, насквозь просвеченном холодным весенним солнцем, сонно двигались редкие прохожие, плавали одинокие автомобили, зато повсюду носились многочисленные стайки по-весеннему вздурившихся воробьев, то и знай затевавших то ли драки, то ли пляски. В одной из таких птичьих компаний мое внимание привлек удивительно яркий зеленый воробей, который при более пристальном рассмотрении оказался попугаем, как видно, не так давно расставшимся со своим домашним заточением. Свободолюбивый попугай был единственной неожиданной деталью того утра.

Верные ленивому ритму, царствовавшему окрест, мы с Вятичевым неспешно брели по узкой старенькой улочке к громадному желтому зданию-кораблю, реявшему над серым морем малорослых строений прошлого века. Честно говоря, я ожидал гораздо более значительных чувствований. Но вместо того я шел и вспоминал, что утренний чай был каким-то подозрительно бледным, а завтра начнется рабочая неделя, начнется она «летучкой», начатием которой послужит сакраментальное слово исполнительного директора студии «Молох» — Камиллы Петровны: «Все наши программы вышли на высоком художественном уровне, но в каждой из них все равно осталось непроданное время… Настойчивее ищите заказчиков…»

Мир снаружи и внутри меня жил по отведенным ему законам, исправно воплощая в жизнь стародавний сценарий, и ничего (представлялось столь очевидным) не могло в нем произойти не предусмотренного этим ригористическим предначертанием. Ведь сам-то я оставался всего лишь частью мира, и это означало: на меня распространяются все его непреклонные правила; со мной произойдет только то, что может произойти, что должно случиться.

Вятичев… Вероятно, дорогой мы беседовали с ним о чем-то… Да, конечно, он же шел рядом, и мы, безусловно обсуждали с ним какую-то ерунду. Именно ерунду; если бы то были какие значительные разговоры, — я бы непременно запомнил.