Юрий Брайдер - Жизнь Кости Жмуркина Страница 44

— А не попрут нас отсюда за пьянку? — засомневался Костя, привыкший в милиции к кое-какой дисциплине, пусть и бессмысленной.

— Нас? — возмутился Вершков. — Не посмеют! Мы кто? Мы — писатели! Свои произведения мы уже создали. Где после этого наше место? В буфете! Пусть теперь трудятся издатели и критики. Ты здесь никого не бойся. Кто такие Топтыгин, Чирьяков, Савлов и Верещалкин, всем известно, без нас они — пустое место. Призраки! Условные единицы.

— Ладно. Пошли, — согласился Костя. — Сотника будить будем?

— Будем, — внятно произнес Бубенцов. — Только сначала потрите мне уши. Иначе не очухаюсь.

Пока Костя на правах профессионала занимался этим палаческим делом. Вершков проверил содержимое своего бумажника.

— На пару пузырей хватит, — сообщил он удовлетворенно. — А завтра напишем заявление на материальную помощь. В связи с, так сказать, осложнившимися жизненными обстоятельствами.

— И нам ее дадут? — Последнее время Костя только и делал, что удивлялся.

— Дадут, никуда не денутся. Часть, правда, себе оторвут. Под каким-нибудь благовидным предлогом. Только ведь дареному коню в зубы не смотрят, сам знаешь.

Вниз они двинулись плечом к плечу, словно три богатыря, обессилевшие в борьбе с горем-злосчастием и сейчас стремящиеся прильнуть к источнику живой воды.

По мере дальнейшего продвижения этой троицы к выходу к ней присоединялись и другие писатели-фантасты, изнемогавшие от мук похмелья. Однако Вершков принимал в свою компанию только тех, кто имел за душой хотя бы червонец.

Исключение было сделано лишь для новеллиста Гофмана, свою вполне литературную фамилию скрывавшего под маловыразительным псевдонимом Разумов. Тот сразу заявил, что пить не будет, а Дом литераторов покидает исключительно ради ознакомления с местными достопримечательностями.

Кстати говоря, даже на фоне разнузданной писательской братии Гофман-Разумов выглядел весьма колоритно. Мало того, что он имел не по годам огромную лысину и окладистую бороду, так еще и ходить предпочитал босиком.

Вершков, весьма ревнивый к чужим чудачествам, это обстоятельство заметил сразу.

— Иди обуйся, — велел он. — Иначе я штаны сниму.

Угроза возымела действие, и Гофман-Разумов вынужден был сунуть свои широкие ступни в домашние тапочки без задников.

— Тебе бы еще чалму, и будешь вылитый старик Хоттабыч, — сказал Бубенцов, в своих произведениях много места уделявший арабской экзотике.

До магазина, накануне запримеченного Вершковым, было шагов пятьсот, не больше, но даже эта короткая дистанция многим далась нелегко. Писателей мутило так, что облегчения не приносил даже дувший с моря свежий ветерок.

Объект, на который Вершков и его собратья по перу возлагали такие надежды, при ближайшем рассмотрении оказался даже не магазином, а ветхим дощатым ларьком, из каковых в родных краях Кости торговали разве что овощными семенами. За прилавком восседала усатая местная женщина в несвежем халате. На приближающуюся толпу писателей она смотрела так, как посетители зоопарка смотрят на ораву озорных и шкодливых мартышек.

— Что у вас есть выпить? — напрямую спросил Вершков.

— Все, что пожелаешь, дорогой. — Продавщица чуть отстранилась, давая возможность осмотреть товар, выставленный в ее торговой точке. — Уксус, кефир, ситро, коньяк, вино, водка.

Действительно, все перечисленное ею добро было представлено в самом широком ассортименте.

У Кости, измученного последствиями антиалкогольного указа, при виде такого великолепия даже перехватило дух. Коньяк был трех сортов, от двенадцати до двадцати рублей за бутылку. Вино имелось как белое, так и красное. А от бутылок с водкой, которая здесь явно не пользовалась спросом, под воздействием южного солнца даже отклеились этикетки.

— Уксус нам не нужен, — вытаскивая деньги, сказал Вершков. — Коньяк не по карману. Для водки рановато. А вот вина мы, пожалуй, отведаем.

— Но только сначала посмотри на свои часы, — ехидно ухмыльнулась продавщица. — Забыл разве, что спиртным торгуют только с двух часов дня?

— Я из Сибири приехал, понимаете! — произнес Вершков проникновенным голосом. — У нас там уже пять часов вечера.

— Тогда совсем другое дело! — Столь убедительный, а главное, нетривиальный довод сразил продавщицу, как говорится, наповал. — Сколько тебе бутылок?

— Бутылок десять, — ответил Вершков, на глазок оценив потребности своей оравы.

— С тебя двадцать четыре рубля. Пейте на здоровье!

Бутылки разместили в карманах. От ощущения их прохладной тяжести сразу полегчало — если не в организме, то хотя бы на душе.

Поблизости, как на заказ, оказалась небольшая шашлычная. Вместо столиков в землю были врыты огромные деревянные чурбаки, способные служить плахой даже для великанов.

Шашлыки тут тоже оказались необыкновенными — каждый кусок был величиной с кулак. На порцию выходило не меньше полкило мяса плюс гора зелени и отдельная миска с острым соусом.

— Нечего облизываться, — сказал Вершков своим спутникам. — Вы сюда не жрать пришли. Пары порций вполне хватит. Хлеба попросим побольше.

Когда начали разливать первую бутылку, сразу подобревший Бубенцов предложил Гофману-Разумову выпить за компанию. Однако тот наотрез отказался, заявив:

— Я, в отличие от некоторых, веду здоровый образ жизни. А вот шашлыка, с вашего позволения, отведаю. Хотелось бы знать, из чего он приготовлен.

Последняя фраза прозвучала несколько некстати, потому что к шашлычной со всех сторон уже сбегались собаки самых разных пород и размеров. Остановившись на безопасном расстоянии, они просительно уставились на людей, не то моля их о подачке, не то увещевая не есть мясо своих собратьев.

Впоследствии Костя убедился, что стаи бездомных собак — обязательная принадлежность любого южного города, но в этот момент кусок шашлыка (тем более изготовленного явно не из привычной свинины) застрял у него в горле.

Ситуация разрядилась благодаря шашлычнику, разогнавшему собак кусками тлеющего угля.

После третьего стакана Косте захорошело. Вино, пусть и недорогое, ничем не напоминало ту дрянь, которую в других регионах страны принято было называть портвейном или вермутом.

Воспользовавшись тем, что большинство публики было занято смакованием вина, Гофман-Разумов в одиночку сожрал почти весь шашлык, попрощался и отправился в сторону порта, где как раз в это время швартовался белоснежный иностранный лайнер.

— Приятно иногда полюбоваться на человека ведущего здоровый образ жизни, — сказал Бубенцов, глядя ему вслед. — Может, он еще и не курит.

— Не курит, не пьет, зато жрет, как кабан, — неодобрительно произнес Вершков. — Братва, трясите карманы. Нужны деньги. У меня — пас.

Продавщица милостиво приняла назад пустую тару и выдала очередные десять бутылок. На шашлык денег уже не хватило. Пришлось довольствоваться буханкой хлеба и вполне съедобной травой, которую кто-то нарвал на ближайшей клумбе. Благословенна земля, где эстрагон и кинза произрастают прямо посреди города!

Имея позади себя светло-серую громаду Дома литераторов, а впереди — синюю бухту, заполненную лодками, яхтами, катерами и пароходами, Костя ощутил приступ счастья, состояния для него столь же редкого, как оргазм — для древнего старца.

— Мне хорошо! — сказал он вслух. — Мне хорошо! Мне на самом деле хорошо! — И тут же, совсем другим голосом, добавил: — Но добром это все не кончится…

— Эх, гулять так гулять! — возопил вдруг Бубенцов, срывая с правой ноги ботинок. — Один раз живем! На самый крайний случай заначку хранил!

Заначка представляла собой зеленоватую пятидесятку — купюру по тем временам редкую, — спрятанную под стелькой.

— Молодец! Вот это по-нашему! — Вершков чмокнул его в лоб. — По такому случаю произвожу тебя из сотников прямо в войсковые старшины.

Денег хватило не только на вино и мясо, но и на портрет ныне правящего генсека, заключенный в шикарную багетовую рамку. Вершков давно присматривал его в витрине ближайшего книжного магазина.

Несмотря на противодействие некоторых патриотически настроенных семинаристов, портрет подожгли на углях мангала. Размахивая им, Вершков выкрикивал бессвязные, противоречивые лозунги:

— Долой тиранию! Долой тоталитаризм! Вся власть кухаркам! Свободу узникам совдепии! Да здравствует монархизм, православие и национал-социализм! Позор братьям по классу! Вернуть Царство Польское в состав России! Москва — третий Рим! Клязьма — второй Нил!

В конце концов к шашлычной прибыл патрульный «газик», но местная милиция действительно оказалась на диво либеральной. Дело ограничилось тем, что пылающие остатки портрета погасили в чаше бездействующего фонтана. Ни Вершков, ни вступившийся за него Бубенцов даже по шее не схлопотали.

— Писатели, — с искренним сочувствием произнес один из сержантов. — Их лечить надо по месту жительства, а не на курорты возить…