Михаил Тырин - Дети ржавчины Страница 44

Я, наверно, должен был теперь спросить, как ее собственное имя, но пока не делал этого. Мне очень нравилось называть ее Надеждой, да и сама она ни разу не возразила. Возможно, ей было все равно.

Перед ужином приковылял староста. Мы вышли на крыльцо под навес, присели. Все так же сыпал мелкий дождик, неподалеку бегала по лужам собачонка, поджимая зябнущие лапы.

–  Плохое время, – вздохнул старик. – Дожди будут лить еще дней десять или больше, а запасов ни у кого не осталось. На огороды‑то идти сейчас никакого толка – там сплошное болото. И торговцы в дождь не возят товар. Плохое время…

–  Как же быть? – спросил я. Староста помолчал, думая о своем.

–  И лошадь уже всю съели – ту, что вы привели. А твоя лошадь – она еще здорова?

–  Думаю, здорова, – ответил я, догадавшись, куда клонится разговор.

–  Припасов совсем не осталось, – продолжал жаловаться старик. – Ты со своей лошадью что хочешь делать?

–  Ничего. Пусть постоит пока.

–  Не знаю, чем будем кормить тебя, твою женщину и твою лошадь, – он наконец заговорил откровенно. Настало мое время задуматься.

–  У меня есть еще немного клинков. Староста покачал головой.

–  От них сейчас никакого толка. Если только ты сам поедешь искать себе пропитание. Садись на свою лошадь и поезжай в соседнюю деревню. Кстати, там живет погребальный мастер. Ни у тебя, ни у твоей женщины нет имени, а он имеет право наречения и берет не так дорого.

–  У нас есть имена, – тихо сказал я, но старик не понял.

Он продолжал говорить. Тихо, монотонно – о бедности, о плохих временах, о бедах и болезнях, о необходимости пройти обряд наречения, о лучших временах, которые, быть может, настанут когда‑нибудь потом, когда пройдут дожди… Я понял лишь одно – деревня не хочет больше нас кормить. Я уже давно был готов к этому. Обещания, данные погонщикам, потеряли всякую силу. Слишком давно это было…

Потом мы вяло простились, я вернулся в дом.

–  Не зря ты хотела научиться драться, девочка, – с грустью проговорил я. – Похоже, нам скоро придется уехать.

–  Когда? – она быстро обернулась. Ее глаза загорелись – словно две маленькие лампочки включились.

–  Может, уже завтра. А скорее, через день.

Надежда только этого и ждала. Бедная девочка, она не знала, во что мог вылиться здесь даже самый короткий переезд. А впрочем, если бы и знала, вряд ли бы испугалась. Насколько я понял, она уже свое отбоялась.

Весь следующий день я занимался повозкой. Мне нужно было соорудить на ней навес из жердей и просмоленных тряпок, чтобы дождь не довел нас до помешательства в первый же день. Староста прекрасно понял, что я готовлюсь к отправке, и больше не лез с разговорами. К вечеру у меня получилось нечто вроде громоздкого балагана, уродливого, но непромокаемого.

Я не держал зла на крестьян, выгонявших нас навстречу неизвестности. Тем более, они относились к нам с сочувствием и дали немного припасов в дорогу. Их могло хватить на день‑полтора.

Рано утром мы покинули деревню. На нас смотрели из темных окошек, мальчишки выбегали из‑под навесов и мчались под дождем вперед лошади, скакали вокруг. Вскоре они отстали. Половинка железного гроба осталась лежать в доме, я не знал, что сделают с ней крестьяне. Мы еще не выехали за пределы деревни, когда Надежда, глядя, как я поправляю на поясе тесак, проговорила:

–  Ты найдешь мне такой же?

–  Подумаю, – буркнул я.

Думал я недолго – всего несколько минут.

–  Возьми, – я протянул ей магнитную дубинку. – С этим управляться проще, чем с тесаком.

Она приняла мой подарок и внимательно рассмотрела со всех сторон.

–  Знакомая вещица? – спросил я.

–  Не знаю… – она чуть пожала плечами. – Это, кажется, какой‑то датчик.

–  Теперь это твое оружие. Датчик нам вряд ли пригодится.

Она попробовала, как прыгает туда‑сюда железный шарик, повертела рукоятку в руке. Я решил, что она достаточно ловко сможет управляться с этой штукой.

Деревня быстро стала невидимой за пеленой дождя, и ничего не осталось в мире, кроме нас и серой воды, падающей с неба. Дорога была, как канава с жидкой грязью, мне несколько раз приходилось вылезать из‑под навеса, поднимать воротник и подталкивать телегу, которая то и дело вязла. Но потом стало легче – на каменистой равнине было не так много грязи.

Надежда свернулась клубочком позади меня, положив голову на скомканную мешковину, и неподвижно смотрела на дождь. Мне было жаль ее. Сам я мог перетерпеть и сырость, и холод, и опасности – что угодно. Но я не желал, чтобы и она прошла через все это. Я сам выбрал свою судьбу здесь, а за что страдает Надежда – неизвестно…

–  Куда мы едем? – спросила она.

–  Есть одно местечко, – ответил я.

Я хотя и не точно, но помнил, где находится приют старого лысого толкователя, и сейчас направлялся туда. Конечно, я не мог поручиться, что он пустит нас хоть на пару дней, но других подходящих убежищ я не знал. К тому же я собирался представить все так, будто приехал по делу. Я покажу ему Надежду – пусть‑ка он истолкует ее второе рождение. Тем более, еще оставались деньги, и я мог расплатиться с ним и за услуги, и за кров.

–  Я хочу на станцию, – без выражения проговорила Надежда. – Мне нужно видеть, что там сейчас.

Я догадался, что станция – это застава, где мы купили контейнер.

–  Мы не сможем туда попасть, – ответил я, стараясь говорить мягко и убедительно. – В прошлый раз нас было четверо, и мы едва не погибли. Там сейчас настоящая война.

–  Я все равно хочу.

Я молчал. Я бы тоже хотел взглянуть на те места, которые связывали меня и ее с прошлым. Но пойдет ли ей это на пользу? Не станет ли это очередным ударом – увидеть руины своей последней надежды.

–  Там уже ничего нет, – тихо сказал я. – Там теперь все по‑другому и живут совершенно другие люди.

–  Что‑то обязательно осталось, – возразила Надежда. – Там были толстые стены из железа. Я же осталась?..

–  Когда‑нибудь мы обязательно побываем там, – сказал я, желая успокоить девушку. – Но не сейчас.

Мы еще долго ехали под дождем, слушая шум воды, перестук камней под колесами, редкое фырканье нашей лошади. Бедное животное – вот уж кому сейчас действительно лихо!

–  Станция… – проговорил я, будто бы сам себе. – Я провел там целую ночь, но так и не понял, что там было раньше, при тебе. Для чего существовало это место? Может, расскажешь?

–  Может, расскажу, – ответила Надежда, – когда мы туда поедем.

Не было утра, не было дня или вечера – все тонуло в сером водопаде и шелесте дождевых капель. Ориентироваться во времени оставалось только по собственному желудку. И когда он дал знать, что время обеденное, в редких зарослях, что мокли в сотне метров от дороги, я заметил несколько ветхих просевших домиков.

Это была очередная заброшенная деревня. Я решил, что там мы сможем передохнуть и разделаться с частью наших скудных припасов. Заходить в дома, правда, не хотелось. Чужой дом – он и есть чужой дом, пусть даже брошенный. Но, к счастью, я сразу увидел большой навес с тремя стенами и относительно целой крышей. Там было почти сухо, а места оказалось столько, что я сразу загнал туда и нашу повозку – лошади тоже необходимо отдохнуть от воды.

Надежда спрыгнула на пол, устланный перепревшей соломой.

–  Здесь хорошо, – сказала она. – И нет никого. Вот только он… – она указала в другой конец двора.

Я подумал сначала, что девушка имеет в виду старого одинокого грача, который шевелил крыльями под козырьком крыши. Но, когда пригляделся, заметил, что в траве мокнут части человеческого скелета. Словно кто‑то из хозяев деревни молча наблюдает за нами сквозь черные провалы глазниц. Я невольно стал разговаривать тише.

Я выложил несколько вареных картофелин, порезал два больших огурца, достал железную банку с отваром шиповника, заменявшим мне чай. Банка была из старых вещей. Имелись еще грибы, но их я решил придержать.

Дорога пробудила у Надежды аппетит. Но все равно она утолила голод раньше меня. Затем встала, неспешно прошлась от стены к стене, в очередной раз осматривая наше убежище.

–  Даже не хочется отсюда уходить, снова под дождь, – вздохнула она.

–  Дождь рано или поздно пройдет.

–  Пройдет… – она едва заметно кивнула. – А что толку? – прибавила она очень тихо.

Сколько грусти было в этих простых словах. Она права: дождь пройдет – но мир останется для нее таким же враждебным и чужим. И лишь один путь у этого бесконечно одинокого человека – привыкнуть, смириться, похоронить себя заживо среди равнодушных, занятых своими делами людей.

Надежда сняла с пояса магнитную дубинку. У нее был замечательный пояс с множеством петель, защелок, карманчиков и сумочек. Все это предназначалось скорее всего для каких‑то инструментов, а не для оружия, но мой подарок нашел там себе место. Она повернула кольцо – шарик завис в воздухе. Быстрый взмах – и трухлявый чурбачок, лежащий неподалеку, разлетелся в щепки.