Михаил Тырин - Жёлтая линия Страница 48

Мне было так больно, что я тихонько заскулил, едва очнувшись. Не открывая глаз, я скорчился, поджал руки и ноги, чтобы стать маленьким комочком, незаметным для боли. Но и маленький комочек испытывал такую же большую боль.

Болела спина, рука, резало кожу на лбу и вокруг глаз. Я рискнул пошевелиться, опасаясь, что в любой момент мне станет в двести раз хуже. Но ничего особенного не произошло. Тело как болело, так и продолжало болеть.

И вдруг я услышал, как кто-то поет. Я затих, мне показалось, что я схожу с ума. До меня доносился приглушенный, словно из-под земли, голос:

Спокойно, товарищи, все по местам!Последний абзац наступает.Налей мне, браток, на прощанье сто грамм.Зачем же добро пропада-а-ет?..

Я повернул голову и наконец открыл глаза. Надо мной покачивалась худосочная веточка с мелкими листьями и зелеными шишечками. Тут же валялся мой шлем — обугленный, оплавленный, расколотый надвое.

— Кто здесь?! — попытался крикнуть я, но крик не удался.

Я начал подниматься — перевернулся на живот, подтянул колени, оперся на руки… И тут мне стало так больно, что я снова свалился. Из горла вырвался вой, выступили слезы.

Придя в себя, я взглянул на руку, которая так дико болела. В тот же момент мне захотелось снова заорать. Вместо розовой ладони, гибких и умелых пальчиков, чуть ниже локтя, торчал черный обрубок. У меня круги пошли перед глазами. Я не мог взять в толк, как такое получается: смотришь на родную послушную руку, а видишь головешку. Не может ведь эта головешка быть моей рукой?

Тут снова послышался голос:

Прощай, подружка дорогая, Прощай, братишка ломовой, Тебя я больше не увижу, Лежу с квадратной головой…

— Кто здесь? — заорал я. На этот раз в полную силу.

— О-о! — удивленно проговорил голос. — Мой жалобный стон услышан! — Щербатин… — прошептал я. И закричал что есть сил:

— Щербатин, ты где?! — Беня! Ты будешь смеяться, но я скучал без тебя. Если через минуту ты меня не вытащишь, мне придется дышать задницей, потому что остальное уже в воде.

— Где ты? — снова спросил я. Голос шел словно из-под земли, я никак не мог понять направление.

— Я, естественно, в танке. Извини, даже не могу помахать тебе ногой.

Доверься сердцу и иди ко мне, ладно?

— Я иду! — крикнул я, хотя по-прежнему не знал, куда. В голове зашевелились смутные воспоминания — две лапы, торчащие из болота. Я огляделся и наконец увидел их и округлый бок башни.

Щербатин был совсем рядом. Я перепрыгнул с островка на корпус танка и постучал по нему рукояткой ножа.

— Ага! — заключил Щербатин. — Ты пришел, сердце друга не ошибается. Люк видишь? Выковыривай.

Крышка, тяжелая пластина размером с банный тазик, была почти полностью скрыта жижей. Я нащупал и повернул замок, но это было полдела. Покореженная пластина так просто не вынималась, требовалось приложить усилия. Я довольно долго поддевал ее ножом, одной рукой это получалось совсем плохо. Наконец удалось выковырнуть и вырвать кусок резинового уплотнения. Крышка сорвалась и бесшумно скользнула в жидкую грязь. В дыру тут же хлынула болотная вода. Я услышал короткий вскрик Щербатина, тут же перешедший в кашель и бульканье.

— Давай! — из последних сил крикнул он. — Суй руку, тащи меня!

Я сунул руку, обронив при этом нож, наткнулся на паутину каких-то ремней и шлангов. Дернул что есть сил, и тут же свалился в грязь. Упираясь коленками в скользкий бок танка и проклиная свою однорукость, я начал вытягивать Щербатина, понимая, что еще несколько секунд — и он захлебнется.

Наконец из люка показался мокрый шевелящийся мешок с человеческой головой.

Щербатин кашлял, отплевывался, силясь что-то сказать мне. Я продолжал тащить, при этом рвались какие-то провода и трубки, что-то трещало и скрипело.

Я не ослаблял усилий, пока не вытащил приятеля на сухой берег острова.

Только после этого я свалился на траву, тяжело дыша и сражаясь с болью, которая после физического напряжения навалилась всей своей непереносимой массой.

— Не понял, — проговорил Щербатин, не переставая отплевываться. — А где все? Где дымок полевой кухни, где медсанбат, где ласковые руки сестер милосердия?

— Вот тебе ласковые руки, — ответил я и помахал перед ним своим обрубком.

— Беня… — оторопел Щербатин. — Это как же?..

— Не знаю, как, но нас забыли. Мы тут одни.

— Одни… — Он недоверчиво хмыкнул, будто услышал какую-то глупость. — Как же это, Беня? На кой черт тогда я не утонул? Мы же все равно подохнем!

Я ни разу не видел, чтобы мой приятель паниковал. Я даже повернул голову, чтобы взглянуть на это. Щербатин выглядел ужасно в своем мешке с отсеченными конечностями. Он походил на ярмарочного уродца. К тому же он был весь заляпан какой-то коричневой слизью — видимо, особым раствором, оберегающим операторов танков от пролежней, инфекций и прочих результатов неподвижности.

— Хватит орать, — тихо сказал я. — Сейчас отдохну немного и будем думать, как выбираться отсюда.

Он не ответил и даже не кивнул. Просто лежал и смотрел в небо. Я вытащил рацию, пощелкал клавишей и назвал свой позывной на нескольких каналах. Увы, мы находились слишком далеко от последнего аванпоста, где могли бы принять сигнал.

Оставался шанс, что где-то рядом пройдет колонна или пролетит реаплан.

Однако пробовать рацию слишком часто — значит сажать батареи. Нужно идти.

— Беня, а что, собственно, случилось? — подал голос Щербатин. — Почему мы одни? И что с твоей рукой?

Я ответил не сразу. Мне было трудно поверить, принять умом и сердцем то, что произошло. Я до сих пор желал, чтобы все оказалось ошибкой, недоразумением.

— В меня стреляли, Щербатин.

— Кто? У тебя ожоги от плазмы. Ивенки уже получили наши ружья?

— Не ивенки. Я не совсем уверен, но, по-моему, это был Нуй…

— Нуй? Твой библейский дружок?

— Я не знаю, почему это произошло.

— А хочешь, скажу? Ты случайно не завещал ему свои сбережения? — Щербатин!..

— Только не надо гневно сверкать глазами. Я давно подозревал, жаль, не мог тебя предупредить. Да ты бы и не поверил, опять бы начал глаза закатывать…

— О чем ты хотел предупредить?

— Он профессиональный наследник. Вот почему он так быстро заработал второе холо. И вот почему он не хочет быть командиром группы — им запрещают наследовать уцим от подчиненных. Чтобы избежать излишних потерь среди личного состава, понимаешь?

— Этого не может быть. Это невероятно.

— Невероятно, что ты остался жив. — Не знаю… Он стрелял два раза. Сначала меня спас жилет и, наверно, ранец. Он мог не знать, что офицерские жилеты намного лучше, чем солдатские, иногда держат даже плазменный удар.

— Второй выстрел был в голову?

— Что, заметно?

— Твою рожу словно поджарили на гриле.

— Я закрылся рукой. Рука — вот она, шлем — на куски…

— Хреновый снайпер твой Нуй. Точный выстрел отрезал бы голову вместе с рукой и шлемом. Как вернемся — погоняй его на стрельбище.

Я помолчал некоторое время. На душе было гадко, тошно.

— Надо идти, Щербатин. Про нас никто не знает, спасатели забрали живых и ушли.

— Да, надо идти, — сразу согласился он. — Но про меня забудь. Оставь мне что-нибудь пожевать из ранца, а сам иди. Доберешься до наших — там скажешь.

— Даже не думай. Если идти — то вместе. Сколько ты просидишь тут один, даже комара отогнать сам не сможешь.

— Да уж, далеко мы вместе уйдем, — фыркнул он. — Полторы калеки. На двоих одна рука.

Я не стал отвечать. Нужно было провести инвентаризацию, прежде чем отправляться в путь. Морщась от боли, я снял ранец и убедился, что он наполовину сгорел. Уцелели только два запаянных лотка с комбикормом да коробка с зарядами для ракетницы. Еще три лотка, оплавленную флягу, весь комплект химзащиты и запасные батареи для ружья пришлось выкинуть. По злой иронии судьбы, уцелел также мой магнитофон с ивенкскими напевами.

Ружье валялось на том же месте, где я пришел в себя. Я подобрал его, проверил — вроде бы все нормально работало.

— Танк еще не утонул? — спросил Щербатин. — Пошарь в люке, там должен быть баллон с комбикормом. Такая упругая штука с трубочкой, там поймешь…

Я перебрался на танк, пошарил в люке, заодно поискал свой нож. Ни ножа, ни комбикорма найти не удалось.

— Шел бы ты один, Беня, — вздохнул Щербатин, со злостью поджимая губы.

— Хоть бы ты уцелел…

— Закрыли вопрос, — буркнул я. — Расслабься и получи удовольствие.

Шланги и ремни, свисавшие с мешка, оказались очень кстати. Я связал две петли — получилось нечто вроде рюкзака. Боль как-то тихо ушла. Думаю, мой организм меня пожалел и отключил чувствительность. И все равно вязать узлы одной рукой было чудовищно трудно.

— Оставь, — в последний раз сказал Щербатин, когда я взваливал его на спину.