Геннадий Семенихин - Лунный вариант Страница 48

— Красивый прибор, — одобрил Алексей и пощипал пальцами гладко выбритый подбородок. — Ничего не скажешь.

Чуть прищуренные его глаза скользили по знакомым и малознакомым тумблерам, пультам и рычагам. Кабина «Зари», пока он не облачался в скафандр, казалась очень просторной. Но он-то хорошо знал, что габариты ее немедленно сократятся, едва только он привинтит гермошлем к новой «одежонке» Станислава Леонидовича и займет место в этом же самом, пока что таком удобном кресле. Алексей нажал кнопку рядом с иллюминатором. Раздвинулись розовые шторки, и в круглом окошке, затянутом жароустойчивым стеклом, способном выдержать самые баснословные температуры, он увидел мирную картину: цементный пол, косо уходивший влево к пульту, с которого он скоро будет получать тренировочные команды, чьи-то ноги в запыленных сапогах, пучки желтых и синих проводов, протянувшиеся к кабине «Зари». Было тихо и мирно в огромном светлом ангаре. Летнее солнце заглядывало сюда сквозь остекленную крышу, словно и оно интересовалось тем, как готовится человек приблизиться к опекаемому им ночному светилу.

Алексей подумал, что пройдут недели, может, месяц с небольшим, и точно в такой же кабине умчится он на тысячи километров от Земли в гудящую неисчерпаемую глубину космоса. А пока что — мирные кнопки и поблескивающие чашечки приборов, серый пол, видный в иллюминаторе, даже ромашка, пробившаяся среди двух цементных плит, и голос Михаила Гурьевича за спиной.

— Продолжаем обзорное знакомство, Алексей Павлович…

Поздно вечером, облаченный в светло-голубой звеняще-твердый и очень легкий скафандр, так хорошо подогнанный по его фигуре, Горелов снова залез в кабину «Зари», и овальный люк надолго захлопнулся за ним. В кресле сразу стало теснее, и движения его уже не были такими свободными, когда он пристегивался, приводил в действие приборы, готовясь к тренировке. Потом возник быстро нарастающий' шум, и в пультовой его окликнул инженер Зотов:

— Доложите готовность.

— Летчик-космонавт Горелов к полету готов.

Нарастающий шум усыплял Алексея, тяжелил тело и сознание. Сквозь паузы инженер передавал исходные. Стучал неприятно хронометр, сливаясь с голосом Михаила Гурьевича.

— Шесть… пять… четыре… три… два… одна… пуск!

И Алексей Горелов отправился в свое первое наземное путешествие на новом тренажере «Заря» сроком на трое суток. Без подготовки, без предварительного отдыха. «Видимо, потребовалось еще раз испытать мою человеческую упругость, — подумал он. — Что ж, посмотрим!»

26

В последние годы не происходило ни одного значительного космического запуска, в котором бы не принимал участие Тимофей Тимофеевич. Обитатели пусковых площадок, конструкторы, инженеры, журналисты не могли бы представить космодрома без его внушительной фигуры в широкой светло-серой блузе, легких, такого же цвета, брюках и каких-нибудь сверхмодных мокасинах, позволявших легко совершать многочисленные переходы по пыльным стежкам-дорожкам. Впрочем, глухой осенью или зимой, в лютые ветреные морозы, какими любила природа награждать этот край, Тимофея Тимофеевича можно было увидеть и в ином наряде: в меховом комбинезоне и старомодных уже для авиации унтах, в какой-нибудь кожаной куртке и забродских сапогах, если была грязь или сек землю косой неприветливый дождь. Был он широк в кости, высок ростом и несколько грузноват. Редеющие волосы зачесывал назад и гордился, что они еще высоки, хотя и обнажают уже предательские забеги большого лба. Широкое, смуглое, всегда выбритое лицо было грубовато, а полные губы несколько сурово сжаты, отчего в углах его рта постоянно лежали складки. У него были крепкие зубы, только два с золотыми коронками — на посадке выбил, когда в юности пытался стать летчиком. Жесткий, тяжелый подбородок усиливал впечатление суровости. А вот большие, чуть навыкате глаза жили своей самостоятельной жизнью на лице и вовсе не производили впечатления суровости. Где-то в их глубине пылали незатухающий огонек любознательности и добрая усмешка. Словно смотрел Тимофей Тимофеевич на человека и снисходительно про себя думал: «Ладно, друг, я же тебя очень и очень хорошо понимаю». Был он в прошлом одним из помощников академика Королева, а в последние годы так далеко шагнул вперед, что во всем мире гремела о нем слава. Западные журналисты в хвалебных статьях иногда только путали его фамилию. Да и не нужна им была точная его фамилия, если разобраться. Однажды на большом ответственном собрании кто-то с пафосом брякнул в адрес Тимофея Тимофеевича: «Наш главный конструктор». Но тот встал, хотя и вежливо, но довольно веско поправил:

— Что вы, товарищи! Даже Королев решительно возражал, когда его главным конструктором величали. А ведь с ним целая эра нашей космонавтики связана. Так что я прошу…

И надолго перестали называть его главным. Только в последнее время, после того как была создана под его руководством «Заря», поразившая всех, кто сведущ был из научно-технического мира, своей кажущейся простотой, надежностью и прочностью всех систем и убедительной готовностью к дальнему старту, стали твердо звать Тимофея Тимофеевича главным конструктором «Зари», и это прижилось.

По космодрому о Тимофее Тимофеевиче ходили десятки самых разных легенд. Того, кто привык представлять выдающегося ученого и изобретателя тихим, замкнутым, вечно углубленным в себя человеком, Тимофей Тимофеевич определенно бы разочаровал. Не было ни в его внешности, ни в грубоватой манере держаться с людьми ничего такого, что бы обнаруживало в нем большого ученого. Это был прежде всего человек, наделенный огромной подвижностью и энергией, успевающий за день на автомобиле и пешком исколесить большие расстояния, принять у себя в рабочем кабинете десятки людей и в эти же самые часы, среди хаотического, на первый взгляд, нагромождения поездок, встреч и разговоров, обдумать вдруг такую конструктивную новинку, что ближайшие его помощники только руками разводили. И мысль, им поданная, сияла, обрастала деталями, будто подвергаясь ювелирной шлифовке, а потом обращалась в новое открытие, удивлявшее всех своей простотой и дерзостью.

Однажды, когда был еще в живых Королев, перед запуском очередной космической станции приехали на космодром два видных профессора. Были они авторами ряда интересных работ по небесной механике, вели кафедры в высших учебных заведениях. На космодром их привело огромнейшее желание побывать на одном из запусков. Вот и были они приглашены в числе консультантов. Королева в кабинете они не обнаружили и пошли разыскивать на территории космодрома. Идут и видят — на дне большого котлована среди прорабов и бетонщиков шумит высокий плотный человек в черной кожанке и забрызганных грязью сапогах.

— Эй, товарищи! — кричат они. — Не скажете ли, где сейчас можно найти Сергея Павловича?

— Не знаю! — не совсем дружелюбно отвечает им человек в кожанке.

Ученые остановились у обреза котлована, продолжая начатый ранее разговор о предстоящем запуске очередного лунника. Они шумно гадали, под каким углом будет находиться траектория полета станции к Земле, когда, повинуясь последней ступени ракеты, возьмет курс к другой планете. Дело дошло даже до спора. Тимофей Тимофеевич в эту минуту отчитывал строителей, которые, по его мнению, очень медленно закладывали фундамент для новой лаборатории. Он говорил им какие-то жесткие и не совсем деликатные слова, но одним ухом следил и за разговором ученых, кривя в усмешке губы. А наверху котлована дебаты разгорались:

— Позвольте вам заметить, почтеннейший, что не может в эти минуты склонение равняться семидесяти пяти градусам, — шумел один.

— А я утверждаю, может! — упорствовал второй. — Семьдесят пять плюс-минус два градуса.

И когда спор достиг своего апогея, со дна котлована раздался густой басовитый голос:

— Вздор, почтеннейшие. При таком наклонении космическая станция не на планете окажется, а этак тысяч на тридцать километров от нее. Одним словом, черт-те куда пройдет!

— Смотрите, какой у нас оппонент появился, — усмехнулся один из спорящих.

— Да-с, оригинал, — подтвердил второй и дребезжащим тенорком крикнул в котлован: — Так, быть может, вы нас осчастливите и скажете, каким должен быть точный угол наклонения?

— Скажу, — прогудел бас, — шестьдесят девять целых и тридцать пять сотых градуса.

— Смотрите! — менее насмешливо воскликнул ученый, — а ведь в этой цифре есть какой-то резон.

— Да, да. Давайте возвратимся в гостиницу и проверим расчеты, — продолжил его коллега.

Ученые удалились, а примерно через час вновь появились у котлована. Рослый человек в кожанке стоял уже на поверхности, по-хозяйски крепко расставив ноги. Казалось, каблуки его забрызганных грязью сапог вросли в землю.