Николай Романецкий - Обречённый на любовь Страница 48

— Боже мой! Вот нашел проблемы… Заведи себе вторую жену. Глядишь, после этого и с Аллой все образуется. Таких случаев сколько угодно.

— Не образуется, — глухо сказал Крылов. — Ты так ничего и не понял за столько лет… Да я бы с твоей Витой хоть десятерых склепал! — Он поперхнулся и умолк. Потом заговорил снова: — Ты же тогда этаким героем-любовником заявился в Дримленд! В один день все перевернул! Пришел, увидел, победил… А меня в сторону… Да я же и в космос потому подался, чтобы от вас быть подальше. Думал, пройдет время — забудется все. На Алле вот взял женился, думал, уж такая-то красотка заменит мне твою рыжую… Он снова поперхнулся, принялся кашлять.

У ошарашенного такой откровенностью Калинова язык прилип к небу.

— Думал, пройдет время — забудется все, — повторил Крылов, справившись с кашлем. — А оно-то не забывается… Ведь я столько лет лишь об одном мечтаю: чтобы ты ее бросил! Господи, думаю, вот бросит Калинов свою — и у меня совсем другая жизнь начнется!

— А с чего ты взял, что я ее должен бросить? — прошептал Калинов непослушными губами.

— Да потому что ты ее не любишь! Думаешь, я не понимаю, почему она в отпуск на Марс сбежала… Господи, да мне иногда тебя убить хочется. Только проблемы это не решит…

Он замолк и отвернулся. Молчал и Калинов, кусал губы.

Вот и выяснили отношения, думал он. Поговорили… Какой же я слепец! Он же в самом деле любил тогда Витку. С арбалетом в лесу на меня… Ох и сподобила судьба — соперника защищать!.. Но надо быть великодушным.

На улице начинало темнеть: на город накатывался вечер. Все вокруг изливалось покоем. Спиритосфера ничем себя не проявляла. Рассел тоже не подавал вестей. Наверное, все еще пытался прорваться к кому-нибудь из руководства. В начале уик-энда это было непростой задачей.

Крылов вдруг поднялся со стула.

— Я, пожалуй, пойду.

— Как это? — опешил Калинов. — Куда это ты пойдешь?

— Домой, к жене. — Крылов гнусно хихикнул. — Детишек делать, спасаться от твоих Сутей.

У Калинова отвалилась челюсть.

— По-моему, кто из нас двоих и спятил, так это ты!.. Тебе же жить осталось несколько часов.

— С чего ты взял? — Крылов деланно удивился.

Что он задумал, спросил себя Калинов. Неужели разговор его окончательно сломал?

— По-моему, кого-то недавно преследовали по всей планете!

Крылов рассмеялся деревянным смехом:

— Я наврал тебе, Саша. Никто меня не преследовал. Это я от жены сбежал, он ее нежностей. А тебе врал, потому что не хотел говорить правду. И уже жалею, что сказал. Не принесет эта правда счастья ни мне, ни Вите. Он посмотрел прямо в глаза Калинову, и во взгляде его не было страха. — А все, что ты мне рассказал, — чепуха. Не верю я в эту историю. Не бывает, чтобы от одного человека зависела судьба всей планеты. Иначе Земля давно бы отправилась в тартарары… — Он сделал шаг. — Ну, я пошел?

А может быть, так и надо, сказал себе Калинов. И всем будет проще: и Расселу, и мне. И самому Зяблику…

— Нет, — сказал он. — Я не могу тебя отпустить без санкции моего начальства. Слишком большие силы уже задействованы, чтобы все обернулось крахом! Каким образом мы оправдаем расходы?

— Придумаете что-нибудь. Вашему брату чиновнику не привыкать… Если хочешь, давай, я поговорю с твоим начальством, возьму всю вину на себя…

— Нет, Игорек, — сказал Калинов. — Это у тебя не выйдет. Потому что ты лжешь сейчас, а не в среду!

— Откуда ты можешь это знать?

— Оттуда!.. Пусть я не замечал твоей любви к Вите, но немножко я тебя все-таки знаю. Ты хочешь досадить всем своей смертью. Этакий пария, все его вокруг обошли… Но у меня нет перед тобой вины. Поэтому я тебя и не отпущу.

— Я тебя сейчас ударю, — сказал Крылов.

— Ради Бога… Но потом отправляйся обратно в кабину.

— Нет, — сказал Крылов. — У тебя нет права решать за меня. Ты просто сошел с ума, вот и снится всякая чушь. Тебе надо к психиатру…

Калинов достал из кармана парализатор и навел его на Крылова. В глазах того снова родился испуг. Как в среду.

— Сам войдешь в кабину? — спросил тихо Калинов. — Или тебя отнести? Только имей в виду: в первый момент это будет довольно больно!

Крылов растерянно посмотрел на оружие, плечи его поникли. Он опустил голову и медленно двинулся к своему убежищу. Калинов следовал за ним, держа палец на кнопке. Крылов вошел внутрь джамп-кабины и обернулся. Глаза его по-прежнему были полны страха. Калинов, протягивая указательный палец к пятачку декодера, не удержался и подмигнул.

— А ведь ты мне соврал, когда я тебя спросил, не случалось ли с тобой каких-нибудь странностей!

— Но со мной действительно не случалось никаких странностей!

— С тобой — да… А вот со всеми часами вашего «Проциона» случилось. Когда вы вернулись было обнаружено, что они отстали на два часа. Даже атомный хронометр…

— Да, — сказал Крылов. — Помню, я обнаружил, что мои часы отстали. Но я был уже дома и не знал, что и остальные часы…

— А разве я тебя в чем-то виню? — оборвал Калинов и закрыл джамп-кабину.

Калинов сидел на том же самом месте, что и позавчера.

Все было похожим.

Снова опустилась на Петербург ночь. Снова стояла наготове видеоаппаратура. Снова поблескивали серебристым пластиком в нише за его спиной закольцованные джамп-кабины — последнее убежище Игоря Крылова.

Все было похожим. Все было иным.

Не сидел за открытой дверью хозяйственной каморки вооруженный своей пушкой Володя Довгошей. Не дежурили на рабочих местах ребята из бюро. Не опоясывал дружеским объятием талию Калинова дисивер, и потому всякий, кто вошел бы сейчас в вестибюль, увидел бы за столом не лже-Крылова, а самого Калинова.

Все было иным.

Теперь до того момента, когда Зяблику исполнится тридцать три, оставалось всего несколько часов. Теперь Калинов не мучился в сомнениях, размышляя, реально ли существует угроза жизни друга, или все это причуды воображения Крылова. Теперь было ясно, что цепочка смертей практикантов с «Нахтигаля» — не случайность, а неизбежность. Как неизбежна ущербность детей, брошенных когда-то хотя бы одним из своих родителей. Как неизбежна ущербность сугубо материнского или сугубо отцовского воспитания, упрямо пытающегося подменить собой матримониальное. Как неизбежна трудная доля для жен-монисток, стремящихся оградить свое уютное гнездышко от еще одной претендентки на женское счастье, когда ее мужа неотвратимо тянет к полигинии.

Теперь ему было ясно, что мир этот держится не на физических константах, не на сильном и слабом взаимодействиях, не на магнетизме и гравитации, а на невещественных связях, называемых узами любви. Теми самыми узами, которые объединяют Сути людей, называемые в просторечии душами. Теми самыми узами, которые можно обозначить хотя бы словосочетанием «Белые и Черные Нити». И которые слишком часто обрывали в этом чертовом мире — до такой степени часто, что он, мир этот, постоянно висел на волоске, намереваясь опрокинуться в бездну.

Калинов вспомнил Марину и пожалел, что страх не позволил ей прийти на свидание. И не потому, что в результате ее страха он получил в ночные подруги зомби Нору, и не потому, что ему интересно, какова Марина в постели. А потому, что в ней, в ее простодушии, в ее откровенности было что-то такое, чего не было у Виты, и чего ему — теперь он это понял всегда не хватало: и в той, первой жизни с Наташкой, и в этой, второй — с Витой. И еще он понял, что был очень виноват в той, первой жизни. Виноват перед своими так и не родившимися детьми: ведь после того, как погибла Наташка, у него имелся в запасе еще не один десяток лет. Нет, не захотел обузы на свои плечи — одному-то проще… Правда, его позиция была честнее, чем позиция мужчин и женщин, чьи дети сбежали когда-то от родительского равнодушия в Дримленд… Но даже эта, казалось бы, честная позиция на самом деле — пусть и косвенно — увеличивала нестабильность мира.

Он вспомнил Дримленд, вспомнил Клода и Вампира, «мисс миллионершу», Виту, Зяблика. И себя, столетнего старика, самоуверенного и жестокого, надевшего на дряхлое тело личину юнца. Вспомнил свою провалившуюся операцию по обручению тинэйджеров с жизнью, вспомнил, как позже — уже став молодым — он все-таки пошел на поводу у старперов Совета. И понял, что совершил тогда преступление. Потому что в Дримленде тинэйджеры учились не только ненавидеть, за своими трудными играми они учились любить. И кто знает, может быть, пройди Игорь полный курс этого обучения, и родились бы у него дети, и не преследовали бы его сейчас Сути… И знал ведь я тогда, что нельзя отнимать у них этот странный и страшный, но ИХ мир, мир, которым они ЖИЛИ, но не устоял. Уговорили… А впрочем, что лгать самому себе? И уговаривать долго не потребовалось! Потому что по-прежнему в юном теле нового Калинова жила душа старика… Вот и предал их тогда. И нити этого предательства протянулись через семнадцать лет к нам, в настоящее…