Александр Житинский - Сено-солома Страница 5

Когда пошел дождь, народ сначала возликовал. Ликование продолжалось до вечера. Мы опять сидели на нарах, пили сухое вино и пели песни. К вечеру песни кончились. А дождь нет.

На следующий день сухое вино в магазине тоже кончилось. Мы перешли на мокрое вино. По какой-то иронии судьбы оно называлось «Солнцедар». То есть в переводе — дар солнца. Ужасная жидкость. После нее во рту все слипается и остается вкус жженой резины.

В отряде начали проявляться симптомы загнивания.

— Петр Николаевич! — сказал Лисоцкий, придя из конторы в прорезиненном плаще. — Я сейчас наблюдал, как Алексей в одних трусах валяется на нарах у девушек. И кладет голову, простите, им на бедра. Что это означает?

— Это означает, — объяснил я, — что он сушит брюки у них на печке. Кроме того, это означает, что бедра мягче подушки… А на чьи бедра, кстати, он кладет голову?

— Этой… Как ее? Маленькой, черненькой… Наташе.

— Тате, что ли?

— Ну, да. Кажется, вы ее так называете.

— Кретин! — возмутился я. — Нашел бедра! Там что, Барабыкиной нету? Вот где бедра.

— Петр Николаевич, — сказал Лисоцкий. — Я попросил бы вас не отзываться так об Инне Ивановне.

— Простите, — пробормотал я. — Я просто хотел сказать, что ее бедра…

— Я не хочу ничего слышать, — прошептал Лисоцкий. У него задергалась щека, и он растворился в мутной пелене дождя.

Я схватил кусок полиэтилена, набросил его на голову и помчался к девушкам. Там все происходило так, как описал Лисоцкий. Леша в плавках лежал поперек нар от стены до стены. Голова его была на коленях у Таты. Тата сидела задумчиво и от нечего делать заплетала Леше косички. Косички получались длинные и тонкие. Леша лежал, прикрыв глаза, в состоянии, близком к нирване.

Барабыкина сидела по-турецки и курила, смотря в стенку. Собака Казимир спала на чьей-то подушке. Наташа-бис вязала. За столом Юра, Наташа и Яша играли в карты. В дурачка.

В общем, притон.

— Тата, — сказал я. — Ты видела картину «Снятие с креста» Тициана? Там композиция точно такая же, как у вас. Леша похож на Иисуса, а ты на Магдалину.

Видимо, Тата что-то слышала о Магдалине. Она стряхнула Лешу с колен и сказала:

— В гробу я ее видела, твою Магдалину. В белых тапочках.

Для тех, кто не понимает, могу перевести. Смысл этой фразы таков: знаем историю не хуже вашего, кто такая Магдалина и чем она занималась. Только этим нас не смутишь, и вообще, не ваше собачье дело. Вы, Петр Николаевич, глубоко мне безразличны и не вызываете никакой симпатии. Можете проваливать, откуда пришли.

Вот так это будет на русском языке. Видите, как длинно.

Леша с Евангелием был плохо знаком. Поэтому он пока молчал. А я продолжил разговор на том же языке.

— Быстро ты подклеилась, — сказал я.

Ну, это Леша прекрасно понял. Он сел и посмотрел на меня угрожающе. Все-таки он плохо подбирает слова. Можно было бы уже что-нибудь сказать.

— Мальчики, — сказала Барабыкина. — Кончайте петушиться. Давайте чем-нибудь займемся. Яша, почитай стихи! Только про любовь.

Яша оторвался от карт, томно взглянул на Барабыкину и нараспев произнес:

— Ты меня не любишь, не жалеешь… Разве я немного не красив?

— Ты давай свое, — сказала Инна Ивановна.

Яша покраснел, но прочитал свое стихотворение, где сообщалось, как он ушел ночью в зеленый туман, а девушка, стоя на углу, роняла слезы на тротуар. Слезы свертывались в пыли шариками и бежали по тротуару вдогонку за Яшей. Как мыши. По форме это тоже было красиво.

— Не бывает зеленого тумана, — наставительно произнесла Барабыкина.

Яша зевнул и сказал:

— Ничего вы не понимаете в поэзии.

— У нас Петя специалист по поэзии, — сказала Тата. — Он выучил стихотворение Лермонтова. И пудрит мозги девушкам.

Я плюнул и растворился в мутной пелене дождя. Как Лисоцкий. Только щека у меня еще не дергалась. Но задергается, я уже чувствовал. Интересно знать, почему Тата так умеет действовать мне на нервы? Редко кому это удается.

Я шел по мокрой тропинке, скользил и проклинал Тату. Еще я проклинал себя, потому что надо быть выше этого. Нужно быть бесстрастным и не обращать на эти штучки внимания. В гробу я видел эти штучки. Переводить не буду, потому что в данном случае это непереводимо.

Я пришел в сарай, где спал в одиночестве Лисоцкий. Он хотел показать, что стихия выше него. Я улегся рядом и заснул прескверным сном выброшенного из жизни неудачника. Перед самым засыпанием я успел подумать о том, как приятно, должно быть, лежать головой на коленке Таты и быть заплетаемым в косички.

«Отрастить, что ли, волосы?» — подумал я уже во сне.

Много сена

Снова наступила жара, и мы стали работать на сене. Сено дают коровам зимой, чтобы они его ели. В сене много витаминов. Сено хранят в таких больших стогах, которые называются скирдами. Все эти сведения сообщил нам управляющий.

Нас разбили на бригады по шесть человек и каждое утро развозили по разным полям. В моей бригаде оказались амбалы, Тата и Барабыкина. Барабыкина сама напросилась. Интересно, зачем?

Каждой бригаде придавался дед из местных жителей. Дед был главным специалистом по кладке скирды. Оказывается, это целая наука — класть скирду. И высшего образования тут мало.

Вообще, заготовка сена — интересное дело. Вот как это делается, на тот случай, если вам придется помогать какой-нибудь деревне.

Сначала косят траву. Это делает специальная машина, которая называется косилкой. Можно и вручную, косой. Трава лежит, разбросанная по всему полю, пока не пожелтеет. Когда она пожелтеет, ее сгребают большим граблями, которые тащит лошадь. На граблях сидит мальчик. Он время от времени нажимает на рычаг, чтобы освободить грабли от сена. Еще он ругает лошадь. Неизвестно, за что. Больше он ничего не делает.

Когда мальчик с лошадью сгребут сено в валки, приходим мы. У каждого из нас есть вилы. Этими вилами мы изготовляем так называемые копны. Небольшие такие горки сена. Поле становится будто в веснушках от этих копен. А дальше начинается самое главное.

Дальше приходит дед. Тот самый. Он закуривает «Беломор» и говорит:

— Здесь будем ставить.

Потом дед уходит докуривать «Беломор» в тень. А к нам приезжает трактор. Я здесь описываю идеальный случай. Бывает, что сразу после того, как мы изготовили копны, начинается дождь. Тогда нужно его переждать, снова разбросать сено по полю, высушить, и все по новой. И так несколько раз.

Бывает, что дождя нет, но и трактора тоже нет. Трактор сломался. Трактор не лошадь, он ломается часто. Тогда мы сидим вокруг дерева и разговариваем о жизни. Какая она была до революции, а потом до войны. Наконец приезжает трактор. Из него выходит тракторист Миша с наколкой на руке: «Нет в жизни счастья». Это квинтэссенция его философии.

Миша рубит первую попавшуюся березу и привязывает ее обрубленным концом к трактору. Получается волокуша. А дальше он ездит с этой волокушей от копны к копне, а мы бегаем за ним и перебрасываем сено на березу. В результате на березе получается большая гора сена, похожая на женскую прическу с начесом. И все это подвозится к деду, который уже стоит на том месте, где будем делать скирду.

Я понятно излагаю?

Теперь мы перебрасываем сено с березы на деда. Миша в это время уходит на соседнее поле есть горох. Дед хватает вилами сено и закладывает основание скирды. Когда мы докапываемся до веток березы, дед уже ходит на высоте одного метра над землей. Дальше все повторяется сначала.

Вот такие дела, сено-солома.

Самое интересное начинается, когда дед ходит уже высоко. А мы вшестером пытаемся завалить его сеном. Дед, не выпуская «Беломора» из зубов, спокойно разбрасывает сено по скирде. И еще ходит, утаптывает. Длины вил начинает не хватать. Мы уже подпрыгиваем, чтобы забросить сено вверх, тогда дед говорит:

— Насаживайте на шесты.

Мы насаживаем вилы на длинные шесты. Шест с острым концом, чтобы втыкать его в землю. Тут начинается цирк. Пронзаешь вилами копну, делаешь упор на колено — и р-раз!

Копна тяжелая, шест не втыкается, а скользит по земле. И ты бежишь, стараясь сохранить равновесие. Потом конец шеста за что-то цепляется, копна медленно плывет вверх; а там, наверху, благополучно рассыпается и падает тебе на голову. Деду достаются три травинки.

Когда я повторил этот номер пять раз, Миша не выдержал:

— Откуда у тебя руки растут? — закричал он.

— Из плечей! — огрызнулся я, отплевываясь сеном.

— Умственный работник! — сказал Миша. — Смотри!

Он схватил вилы и принялся закидывать копны вверх. Под наколкой относительно счастья в жизни перекатывались приличные мускулы.

— Пригнали столько народу! А работать не умеют!

— Если всю вашу деревню пригнать к нам в лабораторию на помощь, — сказал я, — тоже неизвестно, что получится.