Константин Уткин - Песий бунт Страница 5

Какой-то старик в изношенной до последней стадии костюмной паре долго стоял, внимательно глядя на собак и проходящих мимо покупателей. Понял, что просто так пройти еще никому не удавалось. Вздохнул. Распрямил плечи. Достал кошелек и пересчитал деньги. Вздохнул еще раз. После чего он гордо водрузил на кучу съестного прозрачный пакетик с двумя сосисками. На эти сосиски он экономил неделю…

Потом взгляд его упал на кусок, рядом с которым лежал его жалкий взнос – солидный шмат копченой грудинки с розовыми слоями мяса.

Дряблое горло старика дернулось непроизвольным глотком – такой продукт он не ел лет десять, с начала перестройки – и рука помимо воли протянулась к грудинке…

Здоровенный пес смотрел на него, не отрывая глаз – и у старика от страх онемели ноги и взмокла спина… он ждал, что удар жесткими лапами опрокинет его грязь – но ничего не произошло. Старик почувствовал дурманящий голову аромат – и деликатес перекочевал в его авоську. Покачиваясь от пережитого волнения, ветеран поспешил домой.

А овчарка закинула голову и взвыла. Тут же, возникнув как из воздуха, возле дверей засуетились шустрые дворняжки – они не ели, как можно было бы подумать, дань, а, набив полную пасть, исчезали в неизвестном направлении.

Солидная горка мясопродуктов исчезла за считанные минуты – следом за дворняжками в заросших дворах пятиэтажек не торопливо исчезла и четверка рэкетиров.

И вовремя – дежурный наряд ППС и сомнением слушал горячащегося кавказца, демонстрирующего изорванную спину дубленки, скептически разглядывал смазанные отпечатки лап на грудях охранников и их выпачканные спины и в конце концов уехал, отделавшись смутными обещаниями.

Они милиция в конце концов, а живодеры… есть служба отлова, вот они пускай этим и занимаются. Но когда милицейский жигуленок не спеша колесил по улицам, внимание наряда привлекли четыре собаки – два ротвейлера, палевый питбуль и холеный кобель овчарки. Они сидели в ряд и дороги и изучали людей так же, как люди из салона машины изучали их.

– Ну что, Сашок? А ведь похожи на тех, про кого рассказывали? Шандарахнуть по ним очередью, что ли?

– С глузду съехал? – спросил Сашок, которому не по себе было от этого взаимного разглядывания. – По патронам отчитываться замучаешься. К тому же – за что ты их будешь расстреливать? Налетят всякие зеленые, синие, общества защиты животных и прочее… сидят себе собачки, никого не трогают, а ты по ним из автомата. Вот если бы они человека рвали, тогда пожалуйста… поехали…

Витек лежал на продавленном диване уже третьи сутки – после исчезновения пса по какой-то причине не осталось никакого желания жить. Может – утешал он себя – это просто побочные эффекты от действия столько горячо любимой им отравы? Может, просто перебрал он три дня назад водочки. Да еще отлакировал ее портвешком, да потом еще догнался джин – тоником? Вот психика и расстроилась, померещилось черт знает что….

От таких мыслей было еще более тошно, чем от сознания того, что он, молодой еще, в общем то, мужик просто сходит с ума. Сходить с ума в пьяном мороке извольте, сколько угодно. В конце концов, не один он такой. Не только он кладет на весы скучное и размеренное трезвое существование, а на другой…

Тут Витек задумался и, запустив пальцы в отросшие сальные пряди, поскреб затылок. А что, собственно, говоря, на другом? Так ли уж хороша эта самая пьянка, как кажется?

От такой кощунственной мысли Витька аж пот прошиб. С детства пьянство считалось этаким вызовом обществу. Да и мать, сколько ее помнил Витек, не уставала выискивать в жизни примеры пьянства и со странной похвальбой указывать на них сыну…

– Смотри как, Тонька то, два инсульта перенесла, а предложила я ей выпить портвешку – не отказалась ведь!! И глазки сразу заблестели, и щечки сразу разрумянились, и язычок развязался….

Или…

– А у самого то язык заплетается, глаза мутные… тоже пьет втихомолку, а туда же – притворяется трезвенником. Ну что, Витек, хочешь сто грамм?

Витек, радуясь, что у него такая все понимающая и компанейская мать, конечно, никогда не отказывался. Да еще и охотно приводил к себе друзей – пусть знают, какая у него мать. Пусть завидуют!! И они действительно завидовали, а Витек, дурак, гордился.

При мысли о портвейне, о его аромате гнилых яблок и пережженного сахара рот вдруг наполнился слюной. Черт возьми, а ведь хорошо бы сейчас стаканчик залудить… одни единственный маленький стаканчик – и завязать. Уйти в завязку на много – много дней. Ходить бритым, трезвым и помытым….

Чтобы отогнать от себя искушение и соблазн, Витек стал в подробностях представлять себе ощущения, которые приносит хмель… итак – тепло, разливающееся в желудке и мягкое. Мутное головокружение… потом мир теряет привычные очертания. Потом появляется болтливость и беспричинная веселость, потом…

А вот потом никакие ощущения уже не вспоминались. Кроме одного – неистребимого желания продолжить. И все последующие воспоминания, теряясь в размытой чехарде с какими то непонятными харями, криками и драками, заканчивались простреливающей череп по швам головной болью и съежившимся в предчувствии желчной рвоты желудком.

Потом приходила она, желчная рвота, на висках и лбу выступал липкий горячий пот, глаза наливались кровью, тягучая слюна горчила – и хотелось только одного – повеситься… или опохмелиться.

Воспоминания о пьянке были столь четкими, что Витек перепугался – видно, действительно, идет новая полоса в его никчемной жизни. Раньше у него не было ни таких мыслей, ни таких ярких представлений и ощущений… словно он постепенно, через боль и мучения, становился другим.

Другим… Витек встал, и шаркая старыми тапками по облезшей краске пола, прошел к окну…. станешь тут другим. Три дня назад с собакой разговаривал. Сегодня пить решил бросить… да мама не переживет такого предательства со стороны сына.

Ведь как повелось десятки лет назад, так и продолжается – Витя приезжает к маме, покупает водку, потом они мирно напиваются.

Потом мама начинает обвинять Витька во всех тяжких грехах, в несостоятельности, лени и никчемности, потом уверять, что он должен целовать ей пятки, поскольку она его вырастила и воспитала, а сам он гроша ломаного не стоит.

Витек, конечно, станет возбухать, в свою очередь обвинять мать во всех тяжких, говорить, что она ему жизнь сломала, и вообще – ребенок – произведение родителя. И во всем виноваты они, родители, и только они.

– Ты даже бабу себе выбрать не можешь, козел гребаный!! – обычно заканчивала мама аргументом убойной силы – Помню, как приволок сюда двух сучек – и если бы не я, так они бы тебе сразу и подставились…

– Да среди этих двух сучек была любовь всей моей жизни! – брызгали у Витька из глаз слезы.

– Окрутили бы тебя две паскудные хохлушки… уйди отсюда, тварь, пока я об тебя стул не сломала!!!

Потом они разбегались – кто на кухню, кто в комнату – сосредоточенно курили и потом возвращались к недопитой бутылке – мириться.

Ну вот и как теперь мама будет? Кого она будет теперь тыкать мордой в грязь, тем самым себя возвеличивая? Разве можно так предавать родительницу… ведь в конце концов она его, действительно. Воспитала. И она же его научила пить.

Витек посмотрел в зеркало – из стекла на него уставилось желтоватыми белками серое лицо тридцатипятилетнего старика. Нечистая кожа обвисла складками, темные мешки под веками, сеточка синих сосудов на носу… докатился. И вдруг с неожиданной злостью Витек сказал своему отражению.

– Обойдешься, мамочка… не сопьюсь я… придется тебе носом в гавно другого щенка тыкать…

Что пить он больше не будет – в этом Витек не сомневался. Но при этом совершенно не представлял себе, что он будет делать. Пьянка делила жизнь на четко разделенные периоды – похмелье, работа, страдания, пьянка, похмелье, работа, страдания. С похмелья нужно было предаваться, наслаждаясь, самобичеванием и предвкушением первой, переворачивающей весь организм, рюмки – на это уходило, как минимум, пол дня. Потом, к концу смены, когда по телу разливалась алкогольная лень, начиналась вторая стадия, не менее интересная… Витек до сих пор не мог понять, почему он, сморчок чуть выше полутора метров ростом, посоле первого стакана приобретает уверенность, которая позволяет ему смотреть свысока на таких монстров винно – водочного отдела, как Умник?

Умником этот двухметровый детина с шершавыми, как наждак, обладающими чудовищной силой руками назывался из-за патологической нелюбви ко всем, кого он мог считать умнее себя. Особенно это касалось субтильных юношей в очках. В таких он впаривал водянистые глазки, морщил низкий лоб и спрашивал.

– Что так внимательно смотришь?

Потом, независимо от ответа, рявкал…

– Не будь умником, мы сами все умники…

Обычно после этого умники, озадаченные связью между вежливым ответом «Извините?» и советом не быть умником, замолкали – чем сохраняли себе здоровье. Те же, кто смел оспаривать интеллектуальное превосходство Умника, рисковали ребрами и зубами.