Олег Северюхин - В лабиринтах тёмного мира. Том 2 Страница 5

Раскрыв его окровавленную ладонь, она взяла десятибордовую монету, равную тридцати американским центам, и стала удивленно ее разглядывать, выискивая ту ценность, из-за которой произошла кровавая драка с пятью трупами, лежащими на земле.

Бросив монету на землю, она собралась идти прочь, но тут очнулся добитый ею «победитель», который схватил за ногу девушку и уронил ее на землю. В другой руке полумертвого человека был нож, который он втыкал в тело девушки, как в глыбу льда, карабкаясь по ней к ее голове. Жуткий крик распугал редких прохожих. Молча дерутся только пауки в банке. Все остальные звери либо рычат, либо кричат человеческими голосами. Последний крик был сдавленным и скоро эти два тела затихли.

Я мог спасти эту девушку, но это было бы равносильно похищению маньяка-убийцы со скамьи подсудимых. Правосудие должно торжествовать в любом виде. Пусть даже в таком. А в суде Билбордии эта девушка получила бы условный срок как классово близкий элемент. Она же не из панк-группы Russy Piot и не из фигурантов «билбордного дела», протестовавших против нечестных выборов в стране. Те получают от (удалено по рекомендации издательства). Да и что это за (удалено по рекомендации издательства).

Улица

Я поднял свой бумажник и вложил в него неразменный десятиборд. Я снова был простым билбордовским гражданином Владимиром Захаровичем Волковым. Избитым до полусмерти и еле держащимся на ногах.

Выйдя на улицу, я прошел по ней метров сто и сел на тротуар, привалившись к стене какого-то дома. Избитое в кровь лицо, разорванная одежда. По качеству одежды можно было определить, что это не опустившийся, а попавший в беду человек, по голове которого струится кровь, смачивая волосы и капая на воротник белой рубашки. Прохожие молча отворачивались или смотрели сквозь меня, как бы не видя. Создавалось ощущение, что вокруг меня нет никого, и я сижу один в пустом городе. Это, кстати, одна из причин высокой смертности в вашей стране. Человеку стало плохо и вместо того, чтобы помочь ему, все как курицы в курятнике, перепрыгивают через потерявшего сознание человека и несутся к тому зернышку, которое они разглядели где-то там вдали. Если и им станет плохо, то никто, как и они, не придет к ним на помощь и они помрут от того, что им никто не помог.

Наконец, около меня появился страж правопорядка с надписью Polizei на спине. Странное решение высшего руководства о переименовании милиции в полицию в связи с повсеместным и устойчивым негативом в отношении к царской полиции и полицаям – пособникам гитлеровских оккупационных властей.

Пропуская через себя всю информацию о стране моего временного пребывания, я вспомнил один художественный фильм на эту тему. Называется «Вызываем огонь на себя». И там господин Терех, местный полицай разглагольствовал, каким он должен быть при новой власти, называемой Ordnung:

– Народ меня должен бояться и ненавидеть, потому что власти нужен вот такой как я курво-полицай.

И он прав. Что же будет в стране, если к полиционерам будут относиться так же, как к своим гражданам, которые поставлены на их защиту? Они же полезут к ним искать защиту от произвола начальников и их сынков. Получится, что неприкасаемых не будет и всем придется подчиняться требованиям закона. Да кто же такое допустит? И где они возьмут столько людей, которые при такой вот работе будут еще по-человечески относиться к людям? То-то и оно.

Я вдруг почувствовал удар ботинком по ноге и голос:

– Кто такой, документы есть?

Как избитый гражданин, я покачал головой.

Страж закона наклонился к трещащей рации в кармане его куртки и начал говорить:

– «Днепр», я «Дунай», на углу Имперской улицы лежит пьяный бомж без документов. Где-то подрался. На вид, наш клиент.

Рация ответила:

– Жди, едем.

Кто такой «наш клиент» я уже начал догадываться. Это законопослушный и добропорядочный гражданин, на которого можно повесить всех собак, и он даже сопротивляться не будет. Зато раскрываемость повысится, премии, медали, ордена, чины и прочее. Да и «срубить» с мужика можно будет. Срубить это разжиться деньгами несколькими разными способами, о которых все знают. У них, у интеллигентных, шибко не любят, когда человек с органами дела имеет. Любые деньги предлагают, лишь бы откупиться. Это не уголовный элемент, который и в драку может полезть, законы знает, да и дружки у него на воле остаются, могут и присунуть что-нибудь в темном углу. Не то, что у этих лохов.

Внезапно ко мне подбежала невысокого роста женщина и запричитала:

– Что ж ты, горюшко-то моё, и отпустить-то тебя никуда нельзя, всегда в историю вляпаешься. Пошли. Пошли домой, дети уже из школы пришли, нужно кормить их, – и она стала тянуть меня, помогая встать.

В это время подъехала полиционерская автомашина и из нее вышли околоточный надзиратель с городовым высшего разряда.

– Это что такое? – грозно спросил околоточный.

– Да муж мой, – запричитала женщина, – пошел в магазин за хлебом и что-то долго его нет. Вот, побежала искать и нашла его здесь всего избитого. Вы-то куда смотрите, – набросилась она на полиционеров, – людей средь бела дня избивают на улице, а вы только и стоите, что руки в брюки. Надо злодеев искать, а не людей избитых задерживать, да в суд их отдавать.

– А паспорт у него есть? – спросил околоточный надзиратель.

– Ага, – сказала женщина, – я еще должна проверять, взял ли он паспорт, чтобы в булочную пойти. Вы что как оккупанты на нашей земле ведете, у каждого гражданина аусвайс спрашиваете? Вы с преступниками боритесь, а не с нормальными гражданами. Муж мой, – и тут я вложил в ее уста свои слова, – Волков Владимир Захарович, врач высшей категории, таких как он нигде нет, он диагност самый лучший, с первого взгляда знает, где и что у человека болит.

Женщина все это так бойко говорила, и сама с удивлением смотрела на меня.

– Так уж все и видит, – нерешительно сказал надзиратель. Ему явно не улыбалось возиться с известным врачом, потом придется еще извиняться, да и по шее могут накостылять, если он лечит каких-нибудь полиционерских начальников. – Ну, и что у меня болит? – с вызовом спросил он

– У вас пока ничего не болит, – сказал я, – но у вас генетическая и наследственная предрасположенность к гипертонии и атеросклерозу. Кроме того, у вас пограничная, между первой и второй, степень ожирения, что является предвестником гипертонии и возможного инфаркта миокарда или инсульта. У вас отец умер от инфаркта, а мать перенесла инсульт. Причем недавно. Кроме того, у вас постоянное стрессовое состояние. Вам нужно либо менять работу, либо на работе переменить отношение к людям, потому что вы получаете постоянный негатив от окружающих вас людей. Такой же негатив получают и члены вашей семьи. Дочка вас стыдится.

– И что же мне делать? – уже как-то по-человечески спросил меня околоточный надзиратель.

– Первое. Постарайтесь нормально питаться, не кушайте в забегаловках, а возьмите из дома бутерброд. Для снижения стресса, в каждом человеке видьте в первую очередь человека, а потом уже классифицируйте его по степени нарушения им закона. Помогайте людям. И гордитесь своей профессией, тогда и люди к вам будут относиться по-людски, и дочка будет с гордостью говорить, что у нее папа милиционер.

– Так нет сейчас милиции, – чуть ли не хором сказали все три полиционера.

– Будет, обязательно будет, – сказал я, – только звание милиционера нужно заслужить.

Дом

С помощью женщины я встал и, опираясь на нее, пошел по улице. Куда мы шли, я не знал. Мне было все равно, куда мне идти. Под моей левой рукой была чужая женщина, почему-то проявившая ко мне столько сочувствия, как будто я действительно ее муж.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Катя, – ответила женщина, – а тебя?

– А меня Волков Владимир Захарович, врач высшей категории, самый знаменитый в области диагност, – и мы вместе засмеялись.

– Здорово ты их развел, – сказала женщина.

– Почему развел, – сказал я, – я сказал то, что действительно есть у этого лейтенанта. И я действительно врач.

– Ты врач? – изумилась женщина. – А вдруг кто-то из знакомых увидит, что ты идешь в обнимку с другой женщиной, не со своей женой.

– Не волнуйся, – сказал я, – никто не увидит. Первое. Я не женат. Второе. Я не местный. Здесь оказался случайно. И третье. Куда мы идем?

– Ну, пока мы идем ко мне, – сказала Катя, – тебе нужно умыться и обработать раны. Потом, привести в порядок одежду. И я тебя покормлю.

– А как вообще на это посмотрит твоя семья? – спросил я.

– Никак не посмотрит, – грустно сказала женщина, – никого у меня нет. Все были, а сейчас никого нет. Потом как-нибудь расскажу. Пошли и не разговаривай, тебе сейчас вредно говорить.

Мы подошли к невзрачному серому домику из пяти этажей. Такие дома во многих странах мира называют трущобы. А в соседней стране их называют «хрущевки» или «хрущобы». Двухкомнатная квартирка была так мала, что была похожа на клетку для содержания диковинных животных. Двухшаговая прихожая сразу выходила в большую комнату, из которой вели двери в крошечную кухню, санузел, кладовую и вторую смежную комнату. Когда-то это было прорывом в решении жилищной проблемы страны, жившей в бараках лагерного типа и коммунальных квартирах, сделанных из нормальных жилых квартир того времени. Потребовалось побольше полувека, чтобы страна продвинулась от бараков до хрущевок. Билбордяне сами делают для себя жизнь и то, что они делают для себя, кажется им самым лучшим и прекрасным. Они до сих пор во все верят и не знают другой страны, кроме своей, где так вольно дышит человек, о чем они поют в своих песнях до сих пор.