Андрей Ваон - Чемпионат Страница 5

Пережидать беспорядки он вместе с родителями уехал на Алтай. От гор веяло вечностью и покоем. Походная жизнь утрясала все душевные дрязги, а физическая нагрузка наполняла тело и мысли упругой силой. Они лазали по горам, ходили к ледникам, купались в кристально чистой воде, смотрели по вечерам на рыжий костёр. Жизнь здесь казалась степенной и прочной, хотя новости «внешнего мира» злобной картечью сыпались из старенького радиоприёмника. Кренившуюся и терявшую фундамент вертикаль в Москве с готовностью подхватили «товарищи» с Запада.

Юра с отцом упорно скрывался от новостей в пеших «радиалках». Они залезали на горы и скалы, превозмогая усталость и нехватку воздуха. Юра такие моменты очень ценил — остаёшься один на один с природой и своим организмом, суета вокруг исчезает, ты выкладываешь последние силы на преодоления себя, когда только воля тянет наверх, а немеющие мышцы отказываются работать. Но на вершине захлёстывает эйфория, и радость вырывается пронзительным криком.

Счастливые, они сидели на вершине одной из сопок и наслаждались видом голубой монеты озера под ними.

— Вот, кажется, и ничего больше не надо. Но разве правильно так? — Юра озвучил свои думы отцу.

— Да в том-то и дело, что кажется. Сейчас ты остынешь от подъёма, и мозг начнёт буравить шило. В детстве ты в таких случаях начинал приставать: «Пааап, маам, что мне поделать?». Люди поленивее тянутся к спиртному, кто-то гасит энергию спортом, кто-то разрушает воздвигнутое другими, а эти другие сооружают новое… Я ж вижу твой огонь в глазах.

— А «шило» из-за девушки?

— А одно другому не мешает! Конечно, в юности (а ты ещё очень юн, друг мой, очень юн) влюблённость затмевает всё остальное и заставляет работать мозг в одном направлении — добиться объекта воздыхания. Но даже и в этом возрасте у многих пассионариев это лишь является катализатором их бурной деятельности. И вот юноша, окрылённый чувствами, рубит ради девушки каменный цветок, другой толкает штангу, а третий пишет диссертацию. Это те, кто не упивается любовью ради любви.

— А если страдания? Если нет ответа? — не унимался Юра, понятное дело, проецируя весь разговор на себя.

— Так и тут энергичный будет вытаскивать сам себя за волосы из ямы через труд и усилия, взрастая над собой и своими страданиями, становясь лучше и сильнее, взрослее и мудрее. Да знаю, знаю, что ты про себя — вижу уже второй месяц в глазах твоих тёмную тень печали. — При этих отцовых словах, Юра воткнул свой взор в землю. — И на правах не совета, а просто моё мнение могу сказать. Желаешь?

— Пап, ну конечно! — Бобров вновь вперился в отца жадным взглядом, зная, что этот человек всегда найдёт твёрдую почву под ногами для себя и своей семьи.

— Если ты понял, что она — это та САМАЯ, пусть ты ничего не смыслишь ещё в женщинах, пусть это первая любовь (у меня, например, она стала и последняя), всё пусть… если ты нутром чуешь, что это ОНА, то в лепёшку расшибись, все варианты испробуй, но добейся её (а шансы есть всегда)! Но! Но… но забывать про то, что ты мужеского роду тоже не следует. Переживания держи внутри, нытья не допускай, уныние гони прочь, назойливым становиться не смей, дел своих не забывай. Не смотри вопросительно — непросто это, но всё можно, когда цель и желание есть. Если чего-то хочешь, ты к этому стремишься всеми силами! А ищешь отговорки — значит, не больно оно тебе и надо.

Юра задумчиво остекленел взором, уставившись в глубокие просторы.

— Так что, друг мой, не тяни. Тут нам хорошо, тут мы отсидимся, но история меняется на глазах, и творится она не здесь. И любовь свою надо завоёвывать, а не высиживать, — резюмировал отец.

Она была, как всегда, невесома в своей красоте, а морщинки вокруг глаз лишь говорили о том, что она реальна. Улыбка не могла заштриховать долгую печаль во взгляде.

— Привет.

— Привет.

— Я по делу.

— Я так и понял.

Грустная улыбка Леры сменилась виноватым выражением:

— Ваш новый тренер — это дело рук «Возрождения». Тебя не посвящали заранее, боялись, что ты пошлёшь всех к чёрту и уйдёшь. А на тебе держится стержень операции.

— Хм… а ты, выходит, должна уговорить… — сарказм желчью попёр из Боброва.

— Юрка, милый, — Лера обняла его и приникла коротко к его шее губами, — ты же у меня умный, ты сам всё знаешь. Не трави душу себе. И мне…

Они стояли в немом объятии, и время стыло, упираясь в их короткое счастье. Куцые деревья осыпали их ледяными каплями, а хмурое небо поддакивало серыми облаками. Юра думал о том, что даже если он и не увидит этой женщины больше никогда, то всё равно самое острое счастье он испытывал, находясь рядом с ней. Вот и сейчас он ощущал это знакомое единение, в котором они обретали друг друга до дна и без остатка.

— Не оглядываться и не жалеть, так, да? — он взял её лицо ладонями и сразу утонул в карих глазах.

— Да, милый. Мне пора, — Лера, с трудом преодолевая себя, отняла его руки и пошла в глухую тень парковой дорожки.

Бобров стоял, мокро осиротевший, ловя зябкие капли за шиворот. «Не допускай нытья и не смей себя жалеть» — слова отца прочертили бороздой границу от надвигавшегося уныния и он, встряхнув головой, достал видофон, чтобы позвонить Ганже.

— Гад ты, Костя Федотов! — без предисловий двинул он Сергею. В ответ раздалось довольное ржание — Ганжа понял, что Лера миссию свою выполнила, и выполнила удачно.

— Юрец, ты ж понимаешь, каким бы замысловатым путём ты меня послал, разрисуй ситуацию тебе я собственной персоной? А сейчас видишь, и ладно, и складно.

— Тебе бы её печаль в глотку сунуть, поржал бы тогда!

— Да я и для вас же стараюсь! Ясно ж как день, что вы не только два сапога пара, но не разлей вода и другие поговорки, если надо, присовокупи, про неразрывное, коим вы и являетесь, даже когда дурите!

— Да сколько можно уже говорить! Бесполезно… — Бобров, устало покачал мокрой головой. — Чего теперь делать-то с этим Робинсоном?

— Ну… не в эфире же это обсуждать, мой пылкий друг. Подъеду как-нибудь на днях, обсудим детали. Давай, не куксись и не дуйся, ты же знаешь, я только добром к тебе, — миролюбиво закончил разговор Ганжа.

— Ой, добрый дядя… пока, — объёмограмма схлопнулась, и вот уже полное одиночество и безыдейность охватило Юру.

А дальше в команде началась крутая перестройка, а Юра, как потом выяснилось, сыграл свою роль единственно правильно, хоть и не был в курсе сценария, поэтому его пертурбации коснулись лишь в положительном смысле. И Ромке повезло — уготована ему была судьба выгонца из команды, а он, благодаря тому памятному тренировочному матчу, остался. Как довесок к Боброву.

Юрий никак не мог поверить, что этот невзрачный, где-то даже раздражающий толстячок Робинсон — их соратник. «То ли он такой искусный актёр, то ли по жизни такой… никакой». Однако чем дальше, тем больше Бобров стал замечать некоторые знаки от тренера, намекающие, что его, Боброва, отделяют от «толпы». То задание ему отдельное в планшетник оставит, то бутсы ему новые с «чешуёй» подарит от спонсора, то по имени его единственного на занятиях назовёт. А однажды, как бы невзначай, рассеянно моргая из-под очков, тренер позвал его на чай в тренерскую комнатку вечером, когда их рабочий день в команде уже завершился, и игроки расходились к личному или общественному транспорту. Однако прежде Юрий хотел расставить все точки над «i» с Ганжой.

Вскоре после восхождения с отцом, Юра быстренько собрал вещи и убыл в потную и уже не очень революционную Москву. Порядок был наведён, мародёрство укрощено, а народ расползся пережидать ситуацию. А пережидать было нечего — так как порядок-то наводили уже не доблестная российская армия или внутренние полицейские силы. Городить кордоны, хватать буйных, прибыли самые что ни на есть «миротворцы» и «отгружатели демократии» из НАТО. К восемнадцатому году для правителей мира уже не нужно было полноценных гражданских войн, «тоталитарных режимов» и орд «повстанцев» в качестве причины для «урегулирования конфликта» — достаточно небольшой бузы — и здравствуйте, гости дорогие, заходите, налаживайте нам рынок с демократией в одном флаконе. События развивались молниеносно, вновь навевая настойчивым рефреном мысли о подготовленном спектакле. И вот уже Россия трещит по швам, разваливаясь на сепаратистские лоскуты. Де-юре на международном уровне ещё ничего никто не успел, но фактически появилась Дальневосточная Республика, Чукотка, Великая Якутия, Сибирская республика, Карельская Республика. Как ни странно, Татарстан, Башкирия и Кавказ остались пока присоединёнными, как и Алтай, где всё ещё пребывали Юрины родители.

В общем, спокойствие московское было мнимо, и круговерть неслась по стране нешуточная. Узнав, что Ганжу под общей амнистией выпустили неделю назад, он нагрянул в его квартирку в Кузьминках. Тот оказался дома, заседая в Интернете среди полного хаоса и замусоренности: коробки из-под пицц, бутылки из-под пива, листики с телефонами, радиодетали, многочисленные флэшки. Всё смешалось в холостяцкой обители.