Михаил Елизаров - Библиотекарь Страница 51

— Ремонтники?

— Разве поймешь? — с досадой сказал Гаршенин. — На них не написано. Вряд ли ремонтники. В лучшем случае — ворье, что провода на продажу режет.

— А в худшем случае — лазутчики Совета, — продолжил Игорь Валерьевич, привычно заворачивая в газету штык. — Во что они одеты?

— Обычно, по погоде. Телогрейки, сапоги кирзовые. Типичный колхоз.

— Очень подозрительно, — покачал головой Тимофей Степанович. — Ни топоров, ни лопат. Как пить дать — под одежкой ножики припрятали.

— Откуда они появились? — продолжал я расспрашивать Гаршенина.

— По дороге вышли…

— Вас с Дзюбой заметили?

— Не знаю…

— А где Дзюба?

— Остался возле ворот.

— Закрыть надо! — воскликнул Луцис.

— А зачем? — Анна вытащила из подставки боевой цеп покойной матери. — Пускай заходят. Поговорим, выясним, что им нужно…

Николай Тарасович взял с полки молот:

— Если это случайный народ, не хотелось бы их сразу пугать. А то разнесут потом молву…

Сухарев подумал и снял обшитый солдатскими пряжками бехтерец:

— Действительно, чего заранее шухер поднимать…

— Не дури, — строго сказал Кручина, — лучше накинь что-нибудь сверху. И кистень возьми. Береженого Бог бережет…

Вырин, тоже скинувший свою куртку, снова надел ее, а сверху набросил перевязь с саперными лопатками.

Гурьбой мы вывалили во двор. Возле прикрытых на одну створку ворот стоял Дзюба с кайлом на плече. Он успокаивающе помахал нам рукой.

Я смотрел на приближающихся к сельсовету людей. Они уже заметили нас и чуть сбавили ход. Гости действительно казались типичными деревенскими жителями. Они уверенно зашли во двор и сняли картузы. Впереди в длинном, почти до земли, брезентовом дождевике шагал их старшой — худощавый мужик, на вид ему было лет сорок, светлые соломенные волосы, брови и усы выгорели до седины.

— Доброго всем здоровьица, — он плутовато сощурился. — А мы тут, знаете, не первый год ходим, давненько здесь не жили, а теперь, значит, живут… — старшой вздрогнул и обернулся на стук — Дзюба закрыл вторую половину ворот, вместо засова он использовал тяжелый оглоблинский крест.

Действие произвело на гостей явно неблагоприятное впечатление. Они вдруг стали переминаться и тревожно зыркать по сторонам.

Белобрысый улыбнулся:

— Ух ты, а что же это вы на крест запираетесь? Наверное, серьезные люди. А вы, часом, не баптисты? Нет?

К воротам подтянулись Тимофей Степанович, Сухарев, Таня и Возгляковы. У ног Вероники уселась, утробно рыкая, Найда. С боков пришельцев зажали Гаршенин, Озеров, Вырин и Луцис. Я стоял в окружении Иевлева, Кручины и Дежнева. Думаю, мы производили грозное впечатление.

— Нет, мы не баптисты, — сказал я.

— А-а-а, — вроде облегченно потянул старшой. — Это хорошо… Хотя нам, по большому счету, все равно. Какая разница, кто — лишь бы человек хороший был. Правильно говорю?…

Он вдохновился сказанным и еще с полминуты разглагольствовал о хороших людях, но я уже поймал его алчный взгляд, скользнувший из-под белесых ресниц по шкатулке с Книгой, что висела у меня на груди. От нехорошего предчувствия в животе подобрались кишки. Я чуть толкнул локтем стоящего рядом Марата Андреевича. Он повернулся ко мне, и произнес неподвижным ртом: «Вижу…»

— Ну, а вы кто? — спросил я белобрысого. — С чем пожаловали?

— Это… Мы — строительный подряд. Вам ничего не нужно починить?

— Пока сами справляемся…

— Ясненько… А то бы мы помогли… И недорого…

— А вот такой вопрос, — сказал я. — Вы дорогу завалили?

— Дорогу? Не, это не мы…

— Ну и чего врать?! — взял я пришельца на испуг. — Мы же сами видели!

— Да? — удивился тот. — Хотя да, точно, мы, — он развел руками. — Лесничество требует… Деревья больные… Я просто не сразу сообразил, про какую дорогу вы говорите.

— И чего вы все побросали? Теперь же не проехать…

— Ну, убирать не наше дело. Нам только срубить приказывали… — старшой оглянулся на ворота. — А вот еще, — он нагловато осклабился. — Вы самогонкой не богаты?

— Не богаты.

— Мы же не бесплатно просим. Отработали бы. Вы не стесняйтесь, подумайте. Мы, в принципе, и за харчи поработать можем, да, хлопцы?

— Так есть хочется, что и переночевать негде… — насмешливо проскрипел Тимофей Степанович.

Найда вдруг кинулась косматыми лапами на частокол и яростно взвыла. Я заметил, как подобрался белобрысый и его спутники.

— Ну, мы пойдем, раз вам ничего не нужно. Откройте, пожалуйста, ворота…

Мы посмотрели на Дзюбу. Если бы он попытался вытащить крест-засов, это бы означало, что он заодно с чужаками. Я видел, Сухарев уже приготовил для удара свою цепь. Дзюба, впрочем, никак не отреагировал на просьбу, даже не шелохнулся, только насупленные брови сошлись на переносице, а пальцы крепче сжали кайло.

— Слушайте, мужики, в натуре, — громко сказал белобрысый, — нам идти нужно!

Тут над бревнами показались головы и туловища врагов. Но не успел первый еще перекинуть ногу через частокол, как напоролся на клинок горшениской косы. Дзюба с хрустом всадил кайло в бок ближайшего противника.

Белобрысый распахнул полы дождевика, выхватывая два тупоносых мясницких тесака. Трое его товарищей вытащили скрытые под телогрейками топорики и ножи и ринулись в схватку. Впрочем, азарт не подкреплялся достаточным мастерством. Резкий штыковой выпад Кручины пронзил живот нападающему, тот с воем рухнул, поджав ноги. Рявкнула Найда, смыкая челюсти на горле упавшего. Сверкнула шашка Дежнева, и на песок шлепнулась рука с топором, обрубок длинно хлестнул кровью, словно кто-то выплеснул из стакана недопитый чай. Подранка сразу проткнули рапира Тани и пика Озерова.

Через стену перекатывались все новые бойцы. Дзюба дробил кайлом хватающиеся за края частокола пальцы, и враги с воем срывались еще с наружной стороны. Двое повисли бездыханными на бревнах, раскинув руки, точно рубахи на бельевой веревке, третий, чье туловище перевесило, ополз почти до земли, зацепившись голенищами сапог за острия частокола. Кого-то уже приговорил взмахами молота подоспевший Николай Тарасович.

Мне пришлось схватиться сразу с двумя противниками. Я размахивал клевцом, стараясь не подпустить опасные топоры на короткое расстояние. В запале казалось, что эти двое лишь отбивают удары. Трусливая тактика совершено распалила, выгнала остатки осторожности. Наконец, мой клевец с пустым гончарным звуком приложился к вражеской голове. Дернувшееся лицо сразу покрылось кровью. Эйфория третьего в моей жизни убийства была короткой. На мне повис второй мужик, свалил с ног, но вместо того, чтобы зарубить, стал стягивать Книгу. Он хрипел матерщиной и душил меня цепью от стальной шкатулки. Я вгрызся зубами ему в руку, пытался раздавить колючий кадык, скользкий хрящ не хотел ломаться. Мой рот заливала кровь, соленая, как старый огуречный рассол, и я захлебывался в ней. В глазах помутнело. Враг неожиданно рывком высвободил руку и несколько раз ударил меня по лицу, так что я почти лишился сознания. С меня стащили Книгу, выдрав попутно клок волос, и отпустили. Я, задыхаясь, вытолкнул изо рта мягкий кусок мяса, и меня окатил страх, что я откусил себе язык. Я закричал, вместо слов вышли розовые пузыри.

Мужик, отобравший у меня Книгу, валялся на земле, а Сухарев вскидывал и обрушивал цепь с подвешенными на ней гроздьями амбарных замков на дрожащее в агонии тело.

Я, стоя на четвереньках, судорожно шарил пальцами во рту, чтобы нащупать язык. Онемевшие нечувствительные пальцы сразу вымазались в крови, и я ничего не мог понять. Я в ужасе потер огрызок об рукав. Похоже, это все-таки был не язык, а часть откушенной кисти. Меня сотряс рвотный кашель, и я минуту плевался кровью — то ли своей, то ли чужой. Потом ко мне подбежали Гаршенин и Дзюба и подняли, а Сухарев протянул шкатулку с Книгой, которую я снова повесил на шею.

Новые бойцы уже не лезли, а последний враг не выдержал неравного поединка на два фронта с Анной и Маратом Андреевичем и угодил под болванку цепа.

Там, где двор прикрывала кирпичная стена, неожиданно прорвались свежие силы — еще шесть человек. У ворот в живых оставался только сам белобрысый главарь. Он уже не пробивался к засову, а, искусно увиливая от лопат Возгляковых и штыка Кручины, отступал вдоль забора. «Да быстрее же вы, блядь!» — хрипло звал он подельников.

Подмоге наперерез бросились Луцис, Вырин, Озеров, за ними едва поспевал Тимофей Степанович.

Белобрысый предпринял отчаянную контратаку. Лопата Светланы переломилась под сокрушающим ударом тесака, сама же она чудом избежала смерти. Второй тесак пришелся на Кручину. Я услышал, как дико взревел Игорь Валерьевич, зажимая ладонью место у виска, где у него секунду назад было ухо. Лопата Вероники с хрустом погрузилась в грудину главаря. Он заорал. Вероника навалилась на черенок, пригвождая врага к стене частокола. Белобрысый обмяк и повис на лопате, точно марионетка, над которой оборвались сразу все нити.