Нина Катерли - Земля бедованная (сборник) Страница 51

Он пожал узкими плечами и стал считать на калькуляторе. Костылев же добрался до своего стола, отпер верхний ящик и достал третий экземпляр отчета. Надо проверить, что там за лишние тире. Да! Надо работать и плевать на всю эту… как он сказал, Сидоров? На эту ерунду! Никакой паники, ничего смертельного, бывает хуже. И вообще – на данный момент ситуация вполне исчерпана, все шаги, которые требовалось сделать, сделаны, и значит, нечего суетиться. Быть независимым, вот что главное в любых обстоятельствах. А результаты экспериментов все-таки сплошной блеск!

Однако читать стоя было неудобно. Обдумывая, что ему предпринять, чтобы можно было сидеть, Костылев не услышал, как подошла Лена Клеменс.

– Алексей Петрович, – сказала она своим машинным голосом. – Я сделала вывод. Вы абсолютно правы. Это достойно. А глупые шутки некоторых бездарностей следует игнорировать.

Костылев, отыскивая в ящике стола бритву, неопределенно пожал плечами. Найдя лезвие, он взял его двумя пальцами, решительно шлепая валенками, вышел из комнаты и направился в туалет.

С брюками пришлось помучиться. Резать, как попало, прямо по ткани, было жалко, а пороть по шву Костылев не умел. Он заперся в кабинке, стоя в одних трусах и поставив ногу на унитаз, брюки лежали на колене и норовили соскользнуть на пол. Все же, наконец, удалось создать достаточное отверстие. Костылев оделся и вытащил наружу хвост. Плевать. Вот уж – плевать! В конце концов, надо думать в первую очередь о деле, а не о том, кто что скажет. Это конформизм. И вообще – подумаешь! Поводов лезть на стену пока еще нет. Никто не умер и не заболел смертельной болезнью. А хвост… Что ж – у наших предков тоже были хвосты. А хвостатый мальчик из анатомии? Не вешался же он оттого, что имел этот… рудимент. А человек Евтихиев{121}? Да мало ли какие встречаются аномалии! И, заметьте себе, лучше, когда они физические. Вот если бы он, Костылев, проснулся подлецом или трусом, было бы намного хуже, правда? Паниковать нечего, надо вести себя с достоинством.

А болван Гуреев со своими изысканными шутками… Врезать по унылой роже – и все дела.

Костылеву вдруг показалось, что хвост его как будто приподнимается. Обернулся – точно! Хвост загибался вверх кренделем и выглядел весьма по-боевому, как у собаки, которая собирается драться. Шерсть на груди тоже привстала, а на шее, вернее, на загривке – Костылев проверил ладонью – вообще торчала дыбом. И прекрасно. Пусть боятся!

До конца дня он упрямо работал – перечитал (не без удовольствия) свой отчет, поправил опечатки, убрал лишние тире. Нет, что ни говори, а работа, сделанная Костылевым и его группой в составе младшего научного сотрудника Гуреева, старшего инженера Погребнякова, техника Митиной и лаборантки Клеменс, работа эта дала на редкость многообещающие результаты. Если теперь внедрить их в производство, чем в настоящее время уже начал заниматься Погребняков, можно… страшно даже подумать – что. И уж конечно тогда маячит крупная премия всем участникам вплоть до директора, не говоря о Сидорове. Нет, судя по всему, ссориться сейчас с Костылевым руководству не выгодно, а раз так, вряд ли кто станет вменять ему в вину такие чисто внешние отклонения от нормы, как хвост и рога. Скорее всего, принято будет решение в интересах дела просто не заметить…

В это мгновение за спиной Костылева скрипнула дверь, и послышался наждачный голос Сидорова:

– Алексей Петрович, нас с вами просят на ковер.

Первую половину пути до «ковра» Сидоров молчал. А идти было не близко – по двору, мимо строящегося лабораторного корпуса, через «пятачок» перед входом в главное здание – так назывался старинный трехэтажный особняк, где находились приемные и кабинеты высокого начальства, конференц-зал, медпункт и библиотека. Посреди «пятачка», где летом был разбит сквер, красовалась институтская доска почета, где уже четвертый, как известно, месяц висел его, и. о. старшего научного сотрудника Костылева А. П., портрет… хотя… постойте! А где же портрет? Днем был на месте, в середине нижнего ряда, а теперь там зияет темный четырехугольник, вполне отчетливый на выгоревшей и вымытой дождем и снегом ткани.

Костылев повернулся к начальнику, мрачно шагающему рядом.

– А что же вы хотите, Алексей Петрович? – мгновенно среагировал тот, не взглянув ни на него, ни на доску. – Решение принято руководством исключительно в ваших интересах. Чтобы не обострять и не возбуждать.

Костылев молча пожал плечами.

Пока они поднимались по лестнице, пока шли по длинному, устланному зеленой дорожкой, «директорскому» коридору, навстречу попалось довольно много народу. Завидев Костылева в его новом обличье, никто, надо отдать должное, в обморок не падал, не ахал и не всплескивал руками, никто ни о чем не спрашивал. Кинув на коллегу быстрый взгляд, все тотчас изображали на лице неопределенно постное выражение и проходили мимо, будто не видят ни рогов, ни хвоста, ни диких дворницких валенок. По-видимому, указание не обострять и не возбуждать каким-то образом было уже доведено до сведения коллектива.

Поравнявшись с дверью в кабинет замдиректора по научной работе Александра Ипатьевича Прибыткова, Костылев было приостановился, но Сидоров взял его за локоть.

– К директору, – скрипнул он, – все там.

Через мгновение Алексей Петрович убедился, что надежда, будто произошедшая с ним метаморфоза «в интересах дела» пройдет незамеченной, была просто смехотворной. Первое, что он услышал, войдя к директору, были слова «подозрительное хулиганство», дважды нервно произнесенные голосом Валентины Антоновны Войк, председателя профкома, женщины энергичной и гулкой, в прошлом капитана баскетбольной команды.

– Разберемся и примем решение, – успокаивал профессор Прибытков, поводя своим мягким медузообразным лицом. Он первым заметил вошедших и поднялся со стула. Войк замолчала, а Александр Ипатьевич двинулся навстречу Костылеву, заранее протягивая руку. На ощупь рука напомнила Алексею Петровичу сырой антрекот.

Директор неподвижно высился над письменным столом. Выражение на его лице полностью отсутствовало, поскольку в данный момент отсутствовало и само лицо. На том месте, где ему положено быть, Костылев с усилием различил только слабый намек на рот, прочерченный неуверенной и неумелой детской рукой, рисующей «точка, точка, два крючочка, носик, ротик, оборотик…»

Помимо оборотика, имелась еще небольшая дуга выпуклостью книзу, что могло изображать, если угодно, улыбку.

Сесть Костылеву, однако, не предложили.

Разговор начал Прибытков. Доброжелательно сводя и разводя щеки, он сказал, что беда, неожиданно постигшая уважаемого Алексея Петровича, касается не только самого уважаемого Алексея Петровича, но, прежде всего, конечно, коллектива, так что сейчас очень важно не падать духом, а напротив, внутренне собраться и принять действенные меры, чтобы эта печальная история с оттенком нонсенса не приобрела дурной окраски, поскольку, как вы сами понимаете, затронута не только ваша честь, но и репутация института, а прежде всего лаборатории…

На этом месте пристроившийся к торцу директорского стола Валерий Михайлович Сидоров вдруг скрипнул и нервно забарабанил пальцами, да так громко и часто, будто со всех окрестных карнизов слетелись воробьи и клюют пшено. На прозрачно-розоватом овале лица директора внезапно выступили маленькие, абсолютно круглые и цепкие глаза с жирными зрачками – ни дать, ни взять два областных центра на географической карте. Так, во всяком случае, подумал Алексей Петрович Костылев, с интересом наблюдая за появлением вслед за глазами довольно увесистого носа. Бровей пока не было, рот же оставался прежним – дужкой. Но вот дужка превратилась в вертикальный эллипс, и оттуда внятно послышалось:

– Прежде всего… м-м…

– Костылев! – с отвращением подсказала баскетбольная Войк.

– Коростылев, – кивнул директор. – Так вот, Коростылев, потрудитесь объяснить, как и почему все это с вами произошло.

– Я уже объяснял. Не знаю, – хмуро сказал Костылев, поглядев на Сидорова. Напрасно глядел – тот в данный момент напоминал умалишенного пианиста, самозабвенно барабанящего одной рукой по столу, а другой – по собственному колену.

Над глазами директора возникли две короткие горизонтальные черточки и тотчас медленно двинулись навстречу друг другу, подобно поездам из математической задачи про пункты А и Б.

– Лично меня, – значительно произнес директор, дождавшись, когда составы столкнулись и, по-видимому, потерпели крушение (один из них, левый, во всяком случае, бесследно исчез, другой же, нерешительно прихрамывая, пустился в обратный путь). – Лично меня ваше объяснение, данное начальнику лаборатории, увы, не устраивает, товарищ Коростелев.

– Кос-ты-лев, – не выдержал Алексей Петрович. Директор гневно замолчал, тотчас превратив эллипс в короткую прямую, секунды две подумал и отрывисто закончил: