Владимир Полуботко - Двенадцатая нимфа Страница 52

Когда после длительного вступления дело дошло наконец-таки до вопроса о том, как следует относиться к Вальтеру, Меценат сказал голосом, исполненным чувства горечи и глубокой ответственности за свои слова:

— Поймите меня правильно. Я всегда был противником смертной казни и всегда был за гуманное отношение к людям, которым неведомо чувство собственного достоинства, которые не имеют представления о том, что такое честь, совесть, сострадание и покаяние. Но, говоря о Вальтере и о том разрушительном следе, который он оставил после себя на этой планете, я должен со всею ответственностью заявить: человечеству пора повернуться лицом к этой проблеме! До тех пор, пока существуют такие, извиняюсь за выражение, Вальтеры, честные люди не могут спать спокойно, не могут быть уверены в счастливом будущем своих детей. Общество будет в опасности до тех пор, пока такие люди ходят на свободе!

Журналист — лоснящийся от респектабельности и жира, господин Нер-Джой — спросил Мецената, доверительно наклонив к нему своё небритое узкое лицо, на котором красовалось золотое пенсне:

— Как вы думаете, какого наказания заслуживает этот негодяй?

Его лысина, обрамлённая по краям щёточкой волос, услужливо поблёскивала вместе со стёклами пенсне.

Меценат в ответ на это беспомощно развёл руками и, горько усмехнувшись, сказал:

— К сожалению, у нас сейчас принято играть в демократию и в гуманизм, да и не моё это дело назначать сроки — для этого есть суд, а я как законопослушный гражданин должен буду всего лишь принять к сведению его постановление, каким бы оно ни было. И, тем не менее… — Меценат сделал многозначительную паузу, — тюремный срок, который был бы МЕНЬШЕ пятидесяти лет, — он поднял в вверх указательный палец, — с содержанием в одиночной камере и непременно в железных цепях — это было бы то, чего мировая бизнес-элита и широкая общественность — просто бы не поняли. Не менее пятидесяти лет! Вы слышите меня: ни в коем случае не менее! Даже и с учётом нашего нынешнего перекоса в сторону так называемого гуманизма.

Журналистка Еанна с творческим псевдонимом Чёрный Человек в это самое время сидела на ковре вместе с симпатичным мальчуганом, правнуком знаменитого маршала экономики. Це-Фон сосредоточенно катал по ковру игрушечные машинки, а знаменитая тележурналистка занималась тем, что выкладывала ему из большой картонной коробки всё новые и новые радиоуправляемые модельки знаменитых автомобилей — подарок пострадавшему ребёнку от Главного Телевидения.

Когда к мальчику поднесли микрофон и спросили его, какого наказания заслуживает Вальтер, тот, не отрываясь от своего занятия, бросил через плечо:

— Да четвертовать его — да и дело с концом! — Он же хотел меня похитить.

В самом же городе бурлили слухи, и общественное мнение — оно тоже было далеко не всё на стороне всеобщего благодетеля и покровителя науки с искусством. Говорили о том, что Меценат живёт у себя как в крепости, отгородившись от людей и, видимо, не доверяя им и боясь их. Говорили, что он окружил себя ореолом святости, которому не дают угаснуть специально нанятые им подхалимы, дённо и нощно восхваляющие то гражданское мужество, с каковым он борется за сохранение природы или за выращивание молодых талантов. Целые бригады наёмных литераторов пишут за него книги, авторство которых он беззастенчиво приписывает себе; то же самое с музыкальными симфониями и картинами, ибо по совместительству он был ещё и композитором, и художником. Говорили о скупости — люди на его предприятиях получали гроши, которых с трудом хватало на поддержание жизни…

Вспоминали, конечно, и Вальтера, мнение о котором вдруг резко изменилось на положительное. Если кто-то пытался клеймить его позором, то ему напоминали, что Вальтер ничего плохого никому ведь не сделал. В быту это был вежливый и довольно мягкий человек, а его биография — это один сплошной упрёк всем тем, кто прожигает жизнь зря, тратя её на развлечения или на пустопорожние разговоры.

Но наш герой ничего этого не знал и не ведал. Он сидел под арестом в ожидании суда и длительного тюремного срока — этак на полвека. То есть пожизненного, учитывая то обстоятельство, что ему сейчас уже было пятьдесят семь лет.

Глава тридцать пятая. Река сладкоголосых птиц

Когда он заснул в своей камере, ему приснилось далёкое детство, которое он провёл на этом самом острове… Однажды он и его отец пошли на рыбалку. Отцу — его звали Аркесий — было тогда тридцать лет, а Вальтеру — всего лишь два с небольшим. Он отчётливо помнил себя с одного года и пяти месяцев: уже позже, во взрослом состоянии, он во всех подробностях рассказывал своим родителям о том, что именно он запомнил и как теперь воспринимает тогдашние события. Те удивлялись и на основании всех его рассказов сделали точную датировку самого раннего воспоминания: год и пять месяцев. Но та история с рыбалкою произошла в более зрелом возрасте, когда наш герой постарел аж на целый год. Он и его отец тогда пошли на рыбалку в горы. Позже Вальтер приходил на то же самое место и вспоминал, как это всё было. Это была река Нежеголь — та самая, что на языке покинувших эти края эйнов называлась Нээгэголь. Они вошли в ущелье, по дну которого протекала речка и, пробравшись сквозь густые заросли, остановились на пустынном каменистом берегу, который представлял собою плоскую каменную плиту, видимо, сползшую откуда-то сверху после очередного землетрясения. На плите было чисто и сухо. И отсюда было очень удобно удить рыбу. Отец то и дело снимал с крючка рыбу за рыбою, а маленький Вальтер держал в руках другую удочку, к которой почему-то рыбы не проявляли почти никакого интереса. Время от времени отец выхватывал у сына удочку и успевал снимать оттуда рыбину, он что-то объяснял сыну и говорил, как надо держать удочку и куда надо смотреть, но маленькому Вальтеру это всё было не очень интересно. Он смотрел по сторонам на эти скалы, увитые ползучими растениями, на воду, бурлившую по камням, на синее небо над головою и думал о чём-то своём…

Неожиданно какие-то странные голоса привлекли его внимание: это было пение птиц. Голоса у них были такие, как будто они убаюкивали засыпающего младенца. Отец в изумлении отложил свою удочку в сторону и, оглянувшись на окрестные скалы, вдруг уставился прищуренным взглядом куда-то вверх. Присел на корточки возле сына и осторожно показал ему в ту сторону, откуда шли таинственные и необыкновенные звуки.

— Посмотри туда, — прошептал отец. — Видишь вон тех птиц?

Маленький Вальтер посмотрел сначала в голубые глаза отца, которые выглядывали из-под сильно надвинутых жёлтых бровей и только потом глянул в указанном направлении. И только тогда увидел на ветвях дерева, свисавшего над ущельем, двух или трёх птиц с длинными красивыми хвостами.

— Это они поют! Тебе нравится, да?

Вальтер молча кивнул, и оба они ещё долго потом слушали это необыкновенное пение. Оно разносилось по ущелью гулким эхом и словно бы уносилось куда-то вдаль…

— Откуда же они взялись? — задумчиво проговорил отец. — Я таких птиц никогда не видел раньше…

Позже, много лет спустя, Вальтер будет рассказывать отцу тот эпизод во всех подробностях, но отец будет в ответ лишь плечами пожимать:

— На рыбалку я с тобою ходил — это я прекрасно помню, — подтвердит он. — И плоский камень — это было наше любимо место. И то дерево, которое склонилось над пропастью, — оно там до сих пор растёт. А вот только птиц никаких не помню… Да и какие там могли быть птицы? Мы ж на рыбалку с тобою ходили! Нам было не до птиц.

Вальтер пытался что-то доказывать отцу, но тот только смеялся:

— В детстве чего только не покажется. А ты у нас всегда был выдумщиком: вечно придумывал какие-то истории и рассказывал мне и маме.

Вальтер проснулся у себя в камере и долго лежал с открытыми глазами, вспоминая тот случай с птицами. Не хотелось ни о чём больше думать, ни о чём беспокоиться — пение птиц, которое всё ещё звучало в его ушах, убаюкивало и заставляло забыть все жизненные невзгоды…

И потом он снова заснул.

И снилось ему теперь уже не рыбалка на реке Нежеголь, а продолжение той самой истории с переходом в нынешнее обиталище эйнов. Они были в каком-то храме — в большом и высоком белом здании с колоннами, где посреди круглого зала возвышалась на мраморном постаменте золотая статуэтка, изображающая молодую женщину с красивыми крыльями за спиною.

Собаку в храм не допустили, но трое мужчин и пятеро детей стояли перед каким-то седовласым старцем, который говорил им что-то очень важное. Во сне Вальтер лишь с трудом различал его слова, но понимал, что это какое-то напутствие. Рядом со старцем он увидел и тех четырёх странников, которые однажды посетили его дом — во сне или теперь уже не во сне — разве теперь поймёшь?