Нина Катерли - Земля бедованная (сборник) Страница 53

– Неправильно себя ведете. Глупо, – с грустью сказал Сидоров после четвертого разговора на эту тему. – Загоняете их в угол. Зачем? Хотя – дело ваше.

Позиция, занятая Костылевым, действительно ставила руководство института в сложное положение. Сообщить наверх, конечно, пришлось, и тут произошло самое страшное, что только может быть в подобном случае, – директору негромко сказали: «Смотрите сами». А когда там говорят «смотрите сами», – дело плохо. Это значит – либо дают понять, что вы зарвались, обнаглели до такой степени, что хотите переложить свои прямые обязанности на вышестоящие плечи, либо (и это еще хуже) – вас проверяют. Проверяют, имеете ли вы чутье, способны ли угадать, что от вас требуется, и принять единственно правильное решение, то есть – соответствуете ли должности.

Так что здесь очень опасно поторопиться. Ох, опасно…

И вот уже четвертый месяц (на дворе начинался май, весна, да что за радость от такой весны?) подавленная администрация смотрела. Смотрела и ждала. Чего? Кабы знать… Ну, хотя бы того, что наверху все-таки сжалятся и спустят какую-нибудь (пусть махонькую) директиву. Хоть намекнут! Или – что Костылев совершит некий самоубийственный поступок, который сразу уничтожит альтернативу и подскажет руководителям верную линию дальнейшего решительного поведения.

Но Костылев, как назло, вел себя так, словно ничего не произошло, и это многих раздражало. Больше всех мучилась простая душа Валентина Антоновна Войк.

– Ведь зла не хватает! – чуть не ежедневно жаловалась она директору. – Ни стыда, ни совести. Ходит – хвост пистолетом, как фон-барон. Не верю я его объяснениям, хоть стреляйте. Что-то он скрывает, а когда у человека есть, что скрывать, от него хорошего не жди. Подведет он нас под монастырь, увидите!

– И что вы рекомендуете? – каждый раз с тоской спрашивал директор (от голоса Валентины Антоновны у него закладывало уши).

– А гнать! – запальчиво восклицала Войк, и лицо ее освещалось спортивной злостью. – Гнать в три шеи! Чтоб другие не вздумали, в особенности – молодежь. А то, смотрите, докатимся до ручки. Это что же – сегодня у нас один чёрт, завтра будет два, послезавтра…

– Валентина Антоновна! Я же просил. Зачем вы конкретизируете? – болезненно морщился директор и втягивал щеки, делая лицом из пустого круга восьмерку. Он очень устал.

Безнадежно махнув рукой, Валентина Антоновна шумно удалялась, обдумывая, какую же все-таки постыдную тайну скрывает Костылев, и от мыслей об этой темной тайне ноздри ее возбужденно раздувались, ладони становились влажными, она начинала хрипло дышать и судорожно сглатывать. Директор же принимал очередного посетителя, явившегося поговорить о Костылеве. И это было просто поразительно – до сих пор считалось, что Алексея Петровича в институте уважают и любят, даже гордятся им, восхищаются, а тут вдруг со всех сторон: «Нет, поймите меня правильно. Костылев – неплохой работник, не без способностей, но… ежу, извините, ясно – он всех подвел!» Или: «Надо же знать меру! Никто другой никогда себе подобного не позволял, а если человек считает, что ему все можно, потому что его поддерживает руководство… Будь ты хоть Нильс Бор, а ставить в такое положение коллектив – это, как хотите, безнравственно». И коронное: «Костылева, безусловно, жаль, но закрывать глаза тоже нельзя, люди вас не поймут».

Что было делать директору? В самом деле, и захочешь закрыть глаза – не дадут. Пока что пришлось напрочь забыть о диссертации Костылева. Назначенный срок защиты давно прошел, автореферат, зимой отпечатанный в институтской типографии, по чьей-то оплошности всем тиражом исчез, и никто не мог сказать, куда именно. Профессор Беляев, встречаясь с Алексеем Петровичем, делал неизменные попытки ускользнуть в первую случившуюся дверь, а если таковой рядом не оказывалось, притворялся слепым и глухонемым – на приветствия не реагировал и, неопределенно мыча, начинал двигаться на ощупь, одной рукой нашаривая стенку, другой жалостно царапая перед собой пустое пространство. После второй безуспешной попытки поздороваться Костылев от профессора отступился и, завидев издали, сам пытался обойти.

Сразу же после зловещего указания «смотреть самим» директор с Прибытковым прекратили всякие контакты с Алексеем Петровичем, а непосредственному его начальнику дали понять, что ответственность за временно исполняющего обязанности старшего научного сотрудника Костылева отныне возлагается исключительно на него.

– Он у вас там, как будто, что-то вроде руководителя группы? – рассеянно поинтересовался Прибытков.

– Руководитель, – сказал Сидоров, сразу насупившись.

– Это без ученой-то степени… – Александр Ипатьевич укоризненно покачал всеми тремя подбородками. – Не смотрится, коллега, совсем не смотрится. Впрочем, решайте сами…

И вскоре, поскрипывая рассохшимися дверцами и глядя при этом в стол, Сидоров сообщил Костылеву, что вынужден временно, пока… передать руководство группой Сергею Гурееву.

– Так будет лучше, – загадочно добавил он.

– Это для кого же? Уж не для дела ли?

– Для меня, – хмуро ответил Сидоров. – И для вас. И это главное. Сами же понимаете.

Вера Павловна ушла от мужа в первых числах марта. В тот день у нее на службе распределяли билеты на концерт по случаю Международного женского праздника. На четырнадцать сотрудниц бухгалтерии билетов выделили всего три, и один из них (на два лица) был выигран Верой Костылевой. Сияя, она прибежала домой и с криком: «Собирайся, с участием Жванецкого{124}!» ворвалась к мужу, флегматично сидящему в кресле. И тотчас осеклась, села на диван и заплакала. Потому что, пока кипел ажиотаж с билетами, да пока она ехала в автобусе домой, думая только о том, как ей повезло, Верочка совершенно упустила из виду, что внешний облик ее мужа категорически исключает всякую возможность гордо (или даже скромно) войти с ним под руку в какое бы то ни было фойе или зал. А явиться на вечер одной, когда билет на двоих… И вообще, почему она, замужняя женщина, должна, как обсевок, толкаться с пальто в гардеробе, а после концерта тащиться одна по темным улицам, где могут пристать хулиганы? Тут Вера Павловна вспомнила, как недавно ходила без Алексея на рождение к подруге, и как унизительно было, когда именинница громким шепотом, воображая, что Вера глухая, упрашивала своего мужа:

– Ну посади Верку хоть на такси. Первый час, нельзя же бабе – одной через весь город.

– А нечего было звать, – отбивался муж. – Сколько раз говорил: не приглашай одиночек. Пускай ее Славка проводит, ему по пути.

– Я просила, не хочет.

Пока супруги препирались, Верочка незаметно оделась и выбежала на темную лестницу. «Одиночка»! Всю дорогу домой она проревела и всю ночь потом – тоже. Обидней всего было, что Алексей ни капли не сочувствовал, только и сказал:

– Сама виновата. Нечего было ходить к этим жлобам.

Ни малейшего сочувствия не проявил он и сегодня, больше того, не поднимаясь с кресла, склочно заявил, что Верочкино горе по поводу каких-то билетов кажется ему бестактностью. И замолчал. А Вера Павловна начала сумбурно метаться по квартире, выдергивать из шкафов вещи и хаотично запихивать их в дорожную сумку, время от времени поглядывая на мужа.

Напрасно глядела, – скандал был не первый, Костылев уже привык, научился отключаться и думать о своем при любом шуме. А сегодня у него было о чем поразмышлять. Сегодня профессор Прибытков, столкнувшись с ним на лестнице, не заспешил, как водится, по особо срочным делам, а остановился! И подал Алексею Петровичу руку! И тот, преодолев соблазн пройти мимо, не заметив руки, пожал ее и решил про себя, что на этот раз она напоминает не антрекот, а приличный кусок ветчинной колбасы.

Энергично сводя и разводя щеки, Прибытков отечески спросил, что же, наконец, намерен дорогой друг предпринять с целью ускорить защиту.

– Мне, знаете ли, представляется, неплохо бы того… Очень, очень неплохо бы поднять этот вопрос на каком-нибудь там собрании, совещании или даже – отчего бы, собственно, не направить жалобу в министерство и… другие инстанции? Сколько можно, в самом-то деле? Мурыжить, понимаете ли, талантливого, можно сказать, человека, и, главное, было бы за что, коллега, было бы за что? Ерунда какая-то! Но, с другой стороны, хочу вам сказать, под лежачий камень, имейте в виду, вода не течет, надо, дорогой мой, бороться. Да, да. Я думаю, было бы очень и очень полезно. А я лично поддержу в ВАКе.

Тут Прибытков встряхнул лицом и быстро ушел, оставив парализованного Костылева обдумывать услышанное, чем тот и занимался до конца рабочего дня и вот сейчас, сидя в кресле. И поэтому, слушая и не слыша крики жены, он никак не мог заставить себя отвлечься от мыслей о том, с кем же персонально рекомендовал ему бороться уважаемый Александр Ипатьевич, – ведь всем известно, что защиты диссертаций находятся в ведении лично замдиректора по науке. И никого больше.