Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения) Страница 57

— Да причем тут мы! — последний ход оказался эффектней всех прошлых. — Да они, б…, простите… я сказать хотел… они ж это… да мы… я…

Парень вскочил, на глаза у него навернулись слезы. Губы тряслись.

— Да, гражданин начальник, причем тут… Врут они! Ну врут же, господин начальник!

— Ха, уже гражданин, — заметил я. — Юрец, ты так скоро в генералы выйдешь.

Тот лишь улыбался, глядя на Дениса, словно мысль продать «белого война» в столичный бордель до сих пор не оставляла его коварного ума.

— Ну что нам-то вас обманывать, — парень плакал, слезы были совсем детские — большие и тяжелые.

— Да есть резон, — Юрка взял крайнюю бумажку и, оглядев ее, произнес. — Колян, отнеси-ка ее в бухгалтерию, пусть там пробьют проплату.

Тот кивнул и подошел, протянув за листком руку. При этом старший воспитатель не преминул деловито переспросить:

— А по какому счету проводить-то? У нас же два теперь.

— Да они сами дотумкают, — успокоил его Юрик. — У них там это моментально меняется, пока мы сидим, уже все не так… Ну, понимаешь меня? Что, я должен им звонить, спрашивать?

— Нет, — притворно смутился Коля. — Просто мало ли, — он пригляделся к записям. — Может, это особое чего-то.

— Нет, — махнул рукой Юрик. — Товарная накладная и все. Никаких заморочек. Пусть просто по безналу оплатят, я все там подписал.

— Хорошо. Сейчас.

Коля повернулся и направился к выходу. «Швейцар» открыл перед ним дверь, а Юрик, направив своего порученца, и вовсе впал в какую-то прострацию, позабыв и о плачущем скине, и обо всех остальных. Всем своим видом он подчеркивал: надоело. Счета, стрелки, разборки — и так каждый день.

Скукота…

Вот еще двоих мочить придется. Возиться с ними…

— Гражданин начальник, я же… Ну… — речь «левого» окончательно потеряла всяческую стройность. «Правый» сидел, будто каменный. Он уже понял, что просто так вырваться не получится, да и думать о собственной шкуре уже не хотелось.

Он верил. Действительно верил в своих друзей, а те…

— Короче так, — решил Осоргин. — Пишите заяву на них.

— Какую?

— Ментовскую. Обычную. Ну вы чо, не умеете?

— О… о чем? — «правый» нахмурился.

— Вам сейчас объяснят, — Юрик повернулся к Грачёву и сказал: — Игорь, отведи их в приемную. Пусть накатают по полной форме и распишутся. Ясно?

— Да. Так точно, — Грачёв сейчас походил на гестаповца, холодного как нордическое лето.

— Нечего мне. Самому. Такой фигней. Страдать, — Юрик взглянул на скинов, на «охрану» и бросил: — Идите. Костян, ты задержись.

— Пошли, — один из «псевдобыков» толкнул «правого». Тот тихо поднялся. «Левый», сообразивший, что вроде бы как обошлось, вскочил и, погоняемый лично Грачёвым, пулей вылетел из кабинета впереди охраны. Остальные последовали за ним.

— Дверь закройте, — крикнул им Юрик.

Последний из выходивших неслышно исполнил приказ. В кабинете стало тихо и мне на миг показалось, что я слышу голоса с улицы.

Нет. Это невозможно. Если звук и проник бы сквозь новомодные стеклопакеты — внизу просто некому говорить. Как-никак двенадцатый час…

— Отлично, — заметил Осоргин. — Подержим их у себя пару деньков, потом отпустим. Надо только предлог по-лучше выдумать…

Я кивнул, но все-таки не сдержался.

— А что они там напишут?

— Да дурь всякую, ничего страшного.

— На друзей донос?

— Упаси Бог! — он в притворном ужасе замахал руками. — Да ты что! Чтобы я такими делами занимался…

Вот это меня удивило. Я уж было окончательно уверился в том, что «заявление братьев по борьбе» и впрямь поддельное. А выходит, нет. Написали его сами, чистосердечно, причем без какого-либо насилия. Вряд ли местные менты рискнут применить свои излюбленные методы к несовершеннолетним.

Все же «Струна» под боком. Никого не упустит.

— Как бы они друг друга не передушили потом, — заметил я.

— Не передушат, — ухмыльнулся Юрик. — Я уж позабочусь. Вот соваться сюда больше не станут…

И тут уже я не сдержался. Прорвало меня, потянуло на откровенность:

— А как же их детские души? Мы же за них в ответе, — даже ироническую улыбку скрыть не удалось. Ладно, «дядя Юра». Уж тут мы с тобой вдвоем. Ежели хочешь, стучи на неблаговидного соратника. — Перевоспитывать их не будем?

— А может, их еще с ложечки кормить? — Юрик взглянул на меня с нескрываемым удивлением. Похоже, принял слова за чистую монету. Или, скорее, дал понять, что не ценит моего юмора. — Нам бы тех отбить, кого еще можно. А… — он подался вперед, предварительно оглядевшись по сторонам. — А скинов и нариков, которых через два года по этапу отправят, если наши же и не задушат, вот этих — пускай «Вега» мучит. У них там любят… «бесперспективных».

В коридоре хлопнула дверь.

— Ладно, ступай, — сказал Осоргин. — А то не выспимся сегодня. Нам еще завтра куча дел…

5

Отсидеться в сторонке, возле двери не удалось — меня очень уважительно и вместе с тем уверенно пригласили на сцену. Так сказать, в президиум. Эх, если б и впрямь президиум, пустые речи, торжественные обещания провернуть пятилетку в три года… С каким облегчением я бы вздохнул.

Все было гораздо хуже. Уж чего-чего, а даже в самых гадких моих кошмарах мне не доводилось принимать участие в струнном судилище. Оказывается, дело не ограничивается Мраморным залом для всякого рода глиняных. Есть еще, оказывается, «детский суд» — нечто вроде высшей меры в приютах-«упсах». Виновато улыбаясь, Осоргин сообщил мне, что мера сия ранее в «Березках» не применялась, но тут уж такой случай, что ничего не поделаешь.

— Сам видишь, Костян, какое у нас сложное… гм… международное положение. Приходится считаться. Попробуем, конечно, как-то по-тихому разрулить, но тут уж как получится.

Я не верил, что получится. Достаточно было поглядеть на стройную, резкую в движениях, так и искрящуюся энергией Оленьку Стогову, чтобы оптимизм съежился до бесконечно малых. Оленькин возмущенный разум кипел праведным гневом, голос ее звенел, на щеках разгорались румяные пятна — словно красные сигналы светофоров.

Девушку можно понять — стремительно, в одночасье разрушилась ее модель мира, треснуло над головой лазоревое небо, и оттуда, из черных трещин, потянуло космическим холодом. Значит — стиснув зубы и до последней гранаты. Восстановить, склеить, завинтить для надежности здоровенными болтами. Какая уж тут жалость…

Зал, несмотря на поздний час, оказался набит под завязку. В обычное время тут, видно, кино крутили и устраивали концерты местной самодеятельности. Детей кстати, как шепнул Юрик, никто специально сюда не сгонял — сами набежали. Еще бы, такое зрелище раз в сто лет бывает. Почище кометы Галлея.

Разумеется, и пришельцы с Веги явились в полном составе. Заняли первые ряды, нахохлившиеся, понурые. Уж чего-чего, а такого они не ждали, тем более, от своего. Не знаю как насчет космического холода, но вот что им страшно — это было видно невооруженным глазом.

Мы сидели за длинным столом, лазоревое полотнище с успехом заменяло отсутствующее сукно. Никакого метронома под потолком, конечно, не стучало, и пол не разделялся на квадраты, обычный линолеум, стоящие в ряд синие кожаные кресла.

И все же не покидало меня ощущение, что Мраморный зал — здесь. Ведь он, Мраморный, не только место, но и нечто большее. То ли воздух такой, то ли тени так легли, то ли просто оттенки настроения — но в голове то и дело вертелось то самое: «Мы прощаем тебя, Уходящий».

Уходящий сидел справа от стола, на низеньком черном табурете, развернутый лицом к залу. Конечно, это просто совпадение, черные пластмассовые табуреты не столь уж редки — дешевая техническая мебель. И все-таки — «а на черной скамье, на скамье подсудимых».

Он и сам, похоже, ощущал нечто подобное. Плечи сгорбились, лазоревая рубашка, несмотря на жару, застегнута до горла, вместо обычных шортиков — длинные, со стрелкой, брюки. Видать, переодели в парадное. А может, просто сочли недостойным носить «вежатскую» одежду. При том, что формально суда пока не было. Как раз сейчас начинался.

Впрочем, и так все ясно. Понурившийся Димка не шевелился, не поднимал глаз. В коротком и сумбурном разбирательстве, час тому назад, в смотрительском кабинете, он и не думал отрицать свою вину. Просто буркнул один раз «да, это я», а после молчал, изо всех сил стараясь не разреветься. Ему удавалось. О его мотивах оставалось только догадываться. Да и что бы он мог сказать собравшейся толпе педагогов, под аккомпанемент душераздирающих воплей Ольги Александровны Стоговой?

Именно она и настояла на созыве «детского суда». Осоргин пытался возражать, но тщетно — Оленька была в своем праве. Сейчас, возглавляя делегацию «Веги», она имела все полномочия смотрителя. И значит, мозгла собрать этот самый суд без чьего-либо разрешения свыше. Юрик, конечно, мог бы не дать ей зал, не пустить на слушание здешних ребят, сославшись на поздний час и режим — но так было бы только хуже. «Вежата» и на лесной полянке исполнили бы сей ритуал, а вот Димкина судьба в этом случае решилась бы по самому жесткму варианту. Ну а уж скандал на весь мир, «война упсов» — это уж ни в какие ворота не лезло. И Осоргину пришлось согласиться, а скрип его зубов никто не слышал.