Михаил Елизаров - Библиотекарь Страница 58

Во двор через расчищенную брешь в частоколе вступала старуха. Она опиралась на палку, но было видно, что вспомогательная опора нужна ей только как атрибут возраста. Шла старуха легко, с величавым благородством прямоходящей рептилии, древнего человекоподобного завра. Маленькую голову обрамлял серебристый пух, тщательно уложенный в прическу. На морщинистом безгубом лице, покрытом пигментной чешуей, выделялись внимательно-неподвижные, выпуклые и тусклые, точно нарисованные на скорлупе, глаза. Острые нос и подбородок вместе создавали ощущение разверстого черепашьего клюва. Морщинистый, мягкий, как у игуаны, зоб уходил под кружевной белоснежный воротник блузы. Остальная одежда была черной — строгий твидовый пиджак, длинная юбка, туфли. Локтем она прижимала к боку старомодный кожаный ридикюль с крупной застежкой в виде шариков.

Старуха остановилась возле меня, сделала почти незаметный знак — даже не рукой, а костяными в синих прожилках веками, просто недовольно шевельнула ими, и музыка прекратилась.

— Алешка… — ласково произнесла старуха. — Не бойся… — неожиданно улыбнулась.

Ветхий трескучий голос смешал чувства в моей голове.

— Народу положили… — мелкими шажками она обошла сцепленные тела Данкевич и Иевлева.

— Олька… — прокомментировала старуха. — Тоже подохла… — змеиный взгляд парализовал мои глаза. — Нехорошо…

Говорила она коротко, умещая мысль в минимальное число отцеженных слов, как будто ей не хватало воздуха на длинные фразы. Исчезли или стали незначимыми блеющая гортанная дрожь, хрипотца. Колоссальная властность сквозила в каждом жесте, повороте маленькой головы. Благородная старица с чертами избранности на прекрасном гордом лике снизошла до меня. С радостью я понял, что она не злится, а журит — властительная праматерь своего нашкодившего внука. Я завороженно внимал ей.

— А, — махнула рукой. — Не жалко! Надоела Олька… Мнила о себе…

Затем старица оглядела Иевлева. Уважительно сказала:

— Кавалер…

Снова посмотрела на меня, снисходительно и удивленно.

— А ты слабый… Легко поддаешься… — сжалилась и одарила лучезарной улыбкой. — Познакомимся? Полина Васильевна… Фамилия — Горн. Слыхал?

Я кивнул.

— Ритка тебя хвалила… Дай-ка… — она воткнула палку в землю и протянула освободившуюся руку.

Я безропотно снял с себя футляр.

— Как открывается? Ключом? Или механизм? Сам открой… — разрешила Горн.

Я поспешно вытащил из кармана ключ, отпер футляр.

Горн обернулась к штурмовикам:

— Накладка… Ошиблась! Что взять? Старуха!.. Тут Книга Памяти!

Прошелестел вздох разочарования. Предводитель засадного отряда выступил вперед.

— Как же так, Полина Васильевна? — каркающий сорванный тембр язвил слух, изнеженный бархатно-певучими речами Горн. — Вы же обещали Книгу Терпения! За что мы кровь проливали?!

— Еще недовольные? — только спросила Горн. — Шаг вперед… Смелее… Смелее, — подбодрила она.

— Полина Васильевна! Я прошу вас! — предводитель тряхнул головой, стиснул виски. — Оставьте эти штукарские трюки. На меня Книга Власти все равно не подействует! Товарищи, — он обратился к своим людям, — и вы проснитесь! Не дайте себя облапошить! Мы требуем нашу Книгу Терпения!

Большая часть воинов засадного отряда точно опомнилась от гипноза. Поколебавшись, десяток человек последовали за командиром. Четверо не поддались на уговоры и остались в строю вместе с одиннадцатью бойцами первого штурмового отряда. Там же стояли и семеро бойцов второго отряда и десять пращников.

Бунтовщик, ободренный поддержкой, уверенно добавил:

— Полина Васильевна, мы выполнили ваш приказ. Теперь ждем, что и вы сдержите обещание…

— Вот… заговорил… — неожиданно проскрежетала Горн. — Он требует… Каков…

Очарование голоса куда-то улетучилось. Преобразился и облик. Я смотрел на Горн, но видел не гордый поворот головы, а родимое с синими бородавками пятно, просвечивающее сквозь редкую шевелюру на тощем темени. Это родимое пятно выглядело довольно-таки гадко. Я сморгнул наваждение. На короткий миг мне предстала плюгавая старушонка с розовыми проплешинами на трясущейся высушенной башке.

Горн, видимо, поняла, что ее обаяние померкло.

— Подожди, Алешка… Я разберусь… Проблема… С эгоистом… — тембр снова набирал очарование и силу. Уродливое пятно было не то чтобы незаметно, а скорее визуально не значимо. — Жаль… — громко сказала Горн, обращаясь к отрядам, — Книги Справедливости нет… Однорукий позабыл написать… Кое-кому… не мешало бы… Прочесть… — она ткнула ридикюлем в кучку заговорщиков. — Все захапать хотите? Себе они требуют! — Горн необыкновенно воодушевилась. — А они? — ридикюль указал на понурившиеся ряды. — Не сражались? Друзей не потеряли?

Мне, как, наверное, и понурому уставшему большинству, смысл был не особо важен. Покоряли уверенный голос, мимика, нервный посыл, жестикуляция. Горн уговаривала, объясняла, повелевала. Я испытывал радостный трепет, потому что видел, какой чудодейственный эффект производят на собрание речи Горн. Засадной отряд действительно не сыграл решающей роли в битве. Они вмешались последними и сохранились лучше остальных. Но дает ли это особые привилегии на завоеванный всем войском трофей?!

И словно не погибла полчаса назад широнинская читальня, не приняли мученическую смерть дорогие моему сердцу люди! Я опять позабыл, что меня бессовестно морочат Книгой Власти. Момент же умственного усилия, в который еще возможно было остановить наваждение, был упущен.

Горн искушала, подтачивала волю сомневающихся читателей.

— Обделить товарищей хотите? — грозно стыдила она смутьянов. — Ограбить?!

Отравленные ядовитым красноречием, гневно перешептывались бойцы трех первых отрядов. Никто уже не помнил о нарушенном слове и Книге Терпения. Еще бы! Горстка мерзавцев собиралась отнять выстраданную награду.

— Не слушайте! — жалко гундосил предводитель засадников. — Она хочет нас стравить!

Тщетно, ему не поверили. Бабья гвардия закрыла Горн плотным кольцом. Из-за спин Горн прокричала:

— Это предатели, воры и провокаторы! Бей провокаторов!

Началась бойня. Отступники отчаянно сопротивлялись, но силы были неравными. Небольшой участок перед сельсоветом на несколько минут снова превратился в арену смерти.

Горн с улыбкой созерцала расправу.

— Правильно… Будут знать… Надо же… «Штукарские трюки…», — все-таки невосприимчивость к книжным чарам задела Горн за живое.

— Готово, Полина Васильевна! — радостно сообщил звероголовый боец, потрясая гарпуном над свежими трупами. — Нет больше провокаторов!

— Поздравляю с победой! — крикнула Горн и хитро подмигнула мне. — Ура!

Отряды не ощутили насмешки и простодушно подхватили клич. Они действительно были счастливы и смотрели на Горн преданными глазами.

Бабы в ватниках расступились, выпуская Горн вперед. Она оглядела потрепанное воинство, сжавшееся за сутки до двадцати пяти человек.

— Товарищи, — сказала Горн, — кровь и Книга сплотили вас… Что может быть крепче? Ничего! Оставайтесь одной читальней… Мой совет… Кто у вас главный? Ладно, сами разберетесь. А теперь… Держу слово… Нате! — она швырнула Книгу Памяти, точно кость с обеденного стола. Книга порхнула в воздухе, трепеща страницами, упала. На нее кинулись сразу несколько человек.

Горн доверительно шепнула:

— Спорим… К вечеру… Их останется вдвое меньше… Плевать… Да, Алешка? Пойдем в дом… Поговорим, дело есть… Куда собрались?! — это уже адресовалось наемникам. — Умники! А убирать за собой!? Взяли лопаты… И роем могилы…

Горн вытащила из земли свою трость. Я увидел, что она заканчивалась не резиновым набалдашником, а острием, как на альпенштоке. Старуха развернулась и зашагала к сельсовету. Я послушно двинулся за ней.

Увязавшуюся за нами свирепого вида немолодую с обожженной щекой бабу Горн называла Машей. Эта особь, видимо, была у старухи денщицей. Она несла туго набитую дорожную сумку, из расползшейся змейки торчал железный колпачок термоса.

Стража осталась снаружи — две крупных работницы с молотками замерли у порога. С нами в комнату вошла лишь денщица Маша. Оценив скромное убранство, она сразу выбрала для начальницы единственный стул с высокой спинкой и подлокотниками и заботливо положила на жесткое фанерное сиденье плоскую, как блин, думку. Мохнатый пуфик она сунула Горн под ноги. Из той же сумки Маша извлекла телескопическую подставку. На круглом подносе поместились термос и чашка с дымящимся, пахнущим мятой настоем, маленькая сахарница, полная рафинада, и ложка.

Клевец вместе с панцирем и шлемом был отнят на входе охраной, тем не менее бдительная Маша еще раз обыскала меня. В кармане штанов обнаружилась золингеновская бритва. Денщица продолжила досмотр с особым пристрастием, бесстыдно шаря цепкими пальцами в паху и ягодицах. После обыска Маша укутала зябкую Горн пледом — старуха принимала заботу, так и не выпустив ридикюль, опасную трость она прислонила к подлокотнику. Растопив печь, Маша удалилась.