Геннадий Семенихин - Лунный вариант Страница 58

За окном машины уже проносились окраины столицы. «Волга», вздрагивая, замирала у перекрестков под светофорами. На перрон Ленинградского вокзала Горелов вбежал в ту минуту, когда зеленый электровоз уже подтягивал к тупику длинный состав. Он быстро вскочил в шестой вагон и обнял в купе заплакавшую от радости мать. Несмотря на жаркий день, был на Алене Дмитриевне утепленный синий плащ и белые вязаные носки.

— Задохнешься, мама, — ласково усмехнулся сын, — сегодня по сводке тридцать два предполагается.

— Пар костей не ломит, — ответила она.

Алексей скользнул глазами по новенькому коричневому чемодану.

— Ого, мама! Да ты на этот раз без деревянного сундучка. Чемоданчик-то модерновый.

— Чего ж хотел, Алешенька? Век ведь ноне такой. Нейлон, перлон, стеклянные дома. У меня сейчас девчата, студентки из техникума живут. Пустила, чтоб не так скучно было. У них только и разговоров, что про этот перлон да нейлон. Вот и я отставать не хочу от века.

— Молодчина, мама!

Пока они шли по перрону к выходу на привокзальную площадь, он искоса рассматривал мать. Она стала сутулее, чем в прошлый свой приезд, а острые похудевшие плечи опустились, не были гордо выпрямленными, как раньше, на обветренных щеках появилось много новых морщинок. А глаза были прежние: черные, добрые, с затаенной грустинкой. Мягкая, будто прощающая что-то такое, что не следовало бы сразу прощать, улыбка теплилась на сухих губах.

Они приехали в городок в обеденные часы. Алексей позвонил в столовую, попросил принести два обеда. Сейчас его в городке баловали, любая официантка считала чуть ли не за честь выполнить такое поручение. Мать, распаковывая чемодан, неодобрительно усмехнулась:

— Глядите-ка, люди добрые, уже и обеды на дом требует. Ни дать ни взять генерал какой! Да я бы лучше сама сходила за тем обедом… А судочки, в каких еду принесут, они, часом, не серебряные? Это же стыдно, чтобы мне, колхознице, в судочках обед приносили.

— Не ворчи, мама, — остановил ее Алексей. — Ты же такой редкий гость. Хочешь, и генерал у нас будет сейчас за столом? Наш командир, Сергей Степанович. За-ме-ча-тельный мужик!

— Вот еще, — отмахнулась Алена Дмитриевна. — А Министра обороны случайно позвать не сможешь?

Она выкладывала на стол свои крестьянские дары, без которых не мыслила поездку к сыну. Алексей хватал их в руки и не скрывал восторга:

— Ну и прелесть ты у меня, мама! Мед-то какой свеженький да на цвет яркий. А сальце-то, сальце в четыре пальца толщиной. Огурчики, наверное, прямо с грядки? И, конечно же, анисовки. Небось с той яблоньки, что под моим окном?

— С той самой, сынок, — вздохнула мать. — Еще не забыл, в каком году она посажена?

— Нет, мама.

— В том самом, когда ты родился. Это я своими руками ее посадила по просьбе Павлика, отца твоего. Он так и отписал с фронта: посади, Аленушка, яблоньку в честь моего Алешки, и пусть она растет с ним наравне.

Мать подошла к стене, на которой висела дорогая ее сердцу картина. Высокий обрыв над бурным течением Днепра, одинокая солдатская могилка и две скорбные фигурки у нее: женщина, согбенная от горя, и мальчик в стоптанных башмаках. Это были они — вся семья Гореловых: он, мать и отец. Только отец ничего уже не мог сказать из-под могильного камня. «Дуб над Крутояром» называлась эта картина. С гордостью считал космонавт Горелов, когда-то мечтавший стать художником, что это единственная работа, за которую ему ни перед кем не стыдно.

— Чудесно как, сыночек, — прошептала Алена Дмитриевна, — даже плакать хочется. — Затем мать подошла к мольберту, стоявшему в самом светлом углу, долго и внимательно рассматривала неоконченный портрет женщины с высокой прической и задумчивыми синими глазами, смотревшими на нее с добрым участием. Опустила взгляд на валявшиеся в беспорядке краски и кисти.

— Красивая… Она, что ли?

Алексей лизнул языком внезапно пересохшие губы. Вот и начался разговор, которого он ждал и потрухивал.

— Она, мама.

Алена Дмитриевна ладонями поправила на висках волосы и устремила взгляд в раскрытое окно на звеневшую под ленивым горячим ветром листву. Спросила:

— Она, как же, Алешенька, сама мужу отставку дала или он ее вместе с дочкой кинул?

Горелов не совсем приветливо спросил:

— А разве я тебе об этом не писал?

— Нет, Алешенька. Не соизволил, — строго отрезала мать.

— Странно, — пожал он плечами, — а мне казалось…

Она перебила его:

— Что же произошло у ней с мужем и где он теперь проживает, там или где?

— Его нет, мама.

— Знаю, что нет, — спокойно, но по-прежнему сурово выговорила она. — Был бы с нею, такого, думаю, у тебя не получилось бы. Не стал бы мой сын ломать чужую семью.

— Его совсем нет, мама, — негромко пояснил Алексей. — Он погиб…

Алена Дмитриевна. бросила недоверчивый взгляд на сына, перевела глаза на портрет женщины, потом снова на него.

— Бедная, — произнесла она. — И ты ее сильно любишь, Алеша?

— Другой не надо, — подтвердил он спокойно, не отводя глаз.

— А дочка, сиротинушка, как же? Ты уверен, что сможешь ей стать заместо родного отца? Это не легко. Ой, как нелегко, сынок. Сам ведь помнишь, как тебе плохо было, когда вышла я замуж за агронома… за Никиту Петровича этого. Так вы с ним и не подружились.

— Я в то время помешал тебе, мама. Прости, — грустно признался Горелов и опустил курчавую голову. — Был глупым, горячим и очень любил своего отца. Мне тогда казалось невероятным, как это ты можешь выйти замуж за такого потертого жизнью скрягу. Где он сейчас?

Алена Дмитриевна горько вздохнула:

— Бог ему судья, сыночек. Скончался в прошлом году от… от инфаркта. Не надо о покойном. Ты вот сейчас верно сказал, что ребенку трудно представить, как это так вдруг да появится у него новый отец. А что если и Наташка так?

Горелов резко встряхнул головой, освобождаясь от неприятных воспоминаний. Глаза его повеселели, лицо прояснело от улыбки.

— Наташка? — переспросил он бодро. — Да что ты, мама, что ты, милая! Да если бы ты знала, как мы с нею друг к другу привязались. Когда она болела и капризничала, так в кровать с моей летной фуражкой ложилась. Это — чтобы я не уходил от них. Понимаешь? Она же совсем малюсенькая была, когда отца не стало.

Мать приподнялась на цыпочки и запустила сухую натруженную руку в его вьющиеся волосы, перебирала их, пока не устала стоять. Потом села и с теплинкой в голосе произнесла:

— Перерос ты меня, Алешка. Давно перерос. А как был с душой нараспашку, так и остался. Значит, здорово сердечко защемило?

Он зажмурился, головой ткнулся в ее плечо. Мать целовала пахнущие ветром и солнцем щеки и волосы сына.

— Хочешь знать мое слово? — вдруг спросила она.

Горелов выпрямился, сильными руками схватил ее, отрывая от пола, и закружил по комнате. Предчувствуя победу, он весело и громко повторял:

— Хочу, мама, обязательно хочу!

— Да отпусти ты меня! — взмолилась Алена Дмитриевна и, как только сын выполнил просьбу, села на диван, тяжело отдышалась.

— Видишь, старая стала. Дышу тяжко, будто не ты меня, а я тебя по комнате кружила. А ведь давно ли колыбельные тебе пела. Вымахал.

— Мама, слово скажи, как можно скорей скажи! — просил он.

— Разбойник, — сдавленно засмеялась Алена Дмитриевна, — ведь все по моим глазам уже угадал. Люби ее, если веришь в свое счастье. Вот тебе мое слово!

— Спасибо, мама, — Алексей торжественно опустился перед ней на колени и поцеловал изрезанный складками лоб.

Потом из книжного шкафа Алексей достал бутылку с яркой этикеткой, замаскированную томиками Куприна, они молча и торжественно сели за стол.

— Это французский коньяк, мама. В самом Париже куплен. Алеша Леонов подарил эту бутылочку. Может, выпьешь?

Он вопросительно взглянул на мать, ожидая, что она сделает отрицательный жест. Но глаза ее заблестели, и с какой-то отчаянной решимостью она махнула рукой:

— Была не была, Алешенька. Давай сегодня по две маленьких рюмочки выпьем! Одной твоего отца помянем, другую за твою невесту. Не хотела я, сынок, ой, как не хотела, чтобы ты на вдовушке женился. Но сердцу разве прикажешь? Если ей веришь, если любовь настоящая, большая пришла, ни на кого не смотри!

— Я тоже так думаю, мама. Тогда и третью маленькую рюмочку придется сегодня нам выпить. Как видишь, настоящее пиршество получается.

— А третью за что же?

— За… — он не успел договорить, белый телефон захлебнулся длинным звонком. Горелов отошел от накрытого стола, снял трубку. Мать следила за ним недовольным взглядом, легко укладывающимся в слова: вот приехала, а с сыном и поговорить спокойно не дают!

— Это я, — сказал Горелов в белую трубку. — Слушаю тебя, Костров. У меня гость. Самый дорогой гость… мама.