Патрик О'Лири - Невозможная птица Страница 58

Он хотел этого. Он хотел места, где вещи имели значение. Где вещи имели конец.

Грузовик уже сигналил не переставая. Ещё немного – и Дэниел сможет прочитать логотип на решётке.

Он потерял Джулию.

Он потерял Шона.

Он потерял этого ублюдка Майка.

Все, что имело значение.

Что осталось?

Дэниел глядел на надвигающуюся решётку, думая: жми на педаль. Нажми армагеддонскую кнопку.

Тормоза грузовика уже шипели, и все восемнадцать колёс уже визжали и дымились на асфальте, когда Дэниел почувствовал, как его схватила маленькая рука, развернула и рванула вбок, к обочине дороги. Он ощутил движение воздуха на своём лице, когда грузовик просвистел мимо. И глядя, как он удаляется, увидел, что водитель высунул руку в окно, показывая ему палец.

Тоненький голосок сказал:

– Этот способ не работает, мистер. Ты просто возвращаешься обратно.

УИЦИЛОПОЧТЛИ

До конца дней своих Майк не забудет маленькую женщину и дом, полный колибри.

Старик в молчании довёз его до пригорода Детройта – Ройал-Оук. По дороге Майк поймал себя на том, что не может оторвать глаз от рук Сэма на рулевом колесе. Прекрасные руки, думал он. Добрые руки.

Они подъехали к полуразрушенному зеленому домику с нестриженым газоном, из тех, что торчат как бельмо на глазу, только снижая стоимость участка. И тем не менее в нем было что-то уютное: в стороне от дороги, скрытый рядом одичавших разросшихся кустов; почтовый ящик переполнен непрочитанной почтой; трава проросла сквозь сланцевые плиты, ведущие к затянутой сеткой веранде. Здесь пахло как в джунглях: гнилью. В воздухе стоял вибрирующий гул, словно кто-то пропалывал сад.

Майк помахал на прощание Сэму в его чёрном «линкольне», поднялся по разбитым деревянным ступеням и увидел над дверным звонком жёлтую наклейку: НЕ РАБОТАЕТ. Он постучал в дверь, затянутую противомоскитной сеткой, и хлопья отслоившейся краски осыпались поблекшими изумрудными чешуйками на его ботинки. Дверь, так же как и весь облупившийся дом, не видела кисти с краской уже много лет.

Она вышла из тени, в своём гавайском муумуу всех цветов радуги, напомнив ему монахиню в праздничный день. Лилипутка. Пальцы пухлых ног торчат из жёлтых шлёпанцев. Одутловатые руки. Круглое кукольное личико с чёрной чёлкой и татуировкой между глаз – лишь один раз он видел нечто подобное, в Марракеше: перевёрнутая слеза, стекающая в небеса. Её глаза были абсолютно чёрными, но в них не было ничего пугающего.

– Заходи, – сказала она.

Дверь скрипнула, открываясь, и со стуком захлопнулась за ним – дружелюбный звук. Веранда была забита всякой чепухой: шаткая кушетка, вся в лохмотьях, неустойчивые кипы жёлтых газет, пирамиды старых коробок из-под обуви. Она что, вообще ничего никогда не выбрасывает? Красные птичьи кормушки всех форм и размеров свисали с потолка по углам, как музыка ветра. Чудовищно перегруженный видеоряд. Надо будет потом использовать это.

Едва переступив порог, Майк почувствовал кошачий запах. Все окна стояли нараспашку, и в гостиной, и в столовой. Несмотря на то что лето было в разгаре, ни на одном окне не было жалюзи.

У него было чувство, словно он вошёл в птичью вольеру. Дом был полон колибри. Будто резвящиеся ласточки, птицы были увлечены игрой в салки по каким-то сложным правилам. Он остановился, боясь, что они начнут натыкаться на него, но увидев, что женщина не обращает на них внимания, пошёл следом за ней через комнату в кухню; зеленые струйки, переливаясь, скользили на краю его зрения.

– Лимонаду? – спросила она.

– Спасибо, – сказал он, садясь за стол.

Казалось, дом имел свой собственный климат. Майка не смущало то, что он покинул Харт-Плаза зимой, а здесь был август. Ничто больше не могло его удивить. Очевидно, у птиц были свои законы относительно погоды.

Кухня была наполнена полумраком и порхающими птицами, вспыхивающими, как светлячки, когда они попадали в луч яркого полуденного света, струящегося из раскрытых окон. Колибри затеяли воздушный бой. Мельтешение красочных пятен, низвергающихся и вздымающихся вверх, закладывающих сложные петли и рисующих в воздухе замысловатые узоры. Вибрирующий, почти музыкальный звук их крыльев становился тоном ниже, когда они пролетали мимо – допплеровский эффект. Как им удавалось не сталкиваться?

Огромный чёрный кот величественно вошёл в кухню, словно настоящим хозяином здесь был он, мягко ступая по красно-белым шашечкам пола, и, как заметил Майк, аккуратно ставя подушечки лап только на красные. Кот устремил на Майка взгляд презрительных жёлтых глаз.

Маленькая женщина помешивала деревянной ложкой в кувшине, наполненном дольками лимона. Умиротворяющее позвякивание кубиков льда и стук дерева по стеклу.

Кот описывал бесконечные круги вокруг ног Майка, тот ощущал его мягкое давление на своих лодыжках. Он спросил:

– Вы не боитесь, что он доберётся до птиц?

– Кто, Себастьян? Да что ты, Себастьян любит этих пташек. В отличие от тебя, не так ли, мальчик? – Кот посмотрел на неё снизу. Она хихикнула. – Он, между прочим, очень воспитанный.

Себастьян. Имя звучало знакомо. Кот запрыгнул к Майку на колени и уселся, глядя ему в лицо, в позе сфинкса. Ощущение было такое, словно кто-то положил ему на ноги мешок тёплой глины. Кот пристально смотрел на него своими жёлтыми глазами с кинжальными щёлками зрачков, словно говоря: ты мой.

Хранительница протянула Майку пластиковый стаканчик с узором из подсолнухов – настолько холодный, что жёг пальцы. Он ожидал в очередной раз вкусить совершенство: в совершенстве сладкий и в совершенстве кислый лимонад. Сделав глоток, он получил такой шок, что чуть не поперхнулся. Напиток был совершенно ужасен. О, как это было мерзко! Мерзко в таких смыслах, о которых он даже не подозревал. В нем не было ни единой оправдывавшей его черты.

– Я видел вас раньше, – сказал он. Она стояла, опершись спиной о раковину, скрестив руки на груди. – По-моему, в аэропорту.

– Вполне возможно. Я много летаю. Я занимаюсь делами переселения.

Он не мог опознать её акцент. Подумал было, что британский, но он звучал как-то не так. Он был более грубым, более вульгарным. И ещё её голос был на удивление низким для женщины её сложения. Она согнала нескольких птиц со стола. Они оба с восхищением смотрели, как птицы танцуют в воздухе – кот и Майк. Да, она была права. Не то чтобы кот не интересовался ими. Но он владел своими эмоциями, словно находился под властью закона более высокого, чем аппетит.

– Видел ты когда-нибудь более странное зрелище? – она имела в виду птиц.

– Думаю, я однажды видел летающую тарелку. Когда был ребёнком.

Берберская слеза между её глазами была темно-золотая, с ржавчинкой.

– Они не летают на тарелках, милый.

– А на чем?

– Ты не поверишь.

– Ну все же.

– В пузырях. Вся стая забирается туда. Так они пересекают пространство. Это суда с совершённым обменным циклом. Абсолютно никаких отходов. Они – повелители энтропии, – она заметила выражение его лица и добавила: – Поверь мне.

Внезапный поворот разговора сбил его с толку. Майк осмотрел комнату. Взглянул на лучи света. На птиц. На кота. Лимонад в его руке подрагивал в такт его пульсу; концентрические круги сходились от краёв к центру, в противоположность брошенному в воду камню.

– Где я?

– Закрой глаза и положи сверху ладони. Вот так, – она сделала жест, как при игре в прятки.

Он повиновался. И через мгновение он уже не знал, где он. Он знал лишь, что больше не находится на кухне у Хранительницы.

Мы начинаем видеть невозможное постепенно. Медленно уходя от привычной перспективы и неадекватных метафор, пока язык не потерпит окончательное поражение и мы не увидим вещь такой, какова она есть.

Сначала ему показалось, что он стоит на дне пустотелой секвойи. Майк как-то был внутри такой секвойи в тропическом лесу в штате Вашингтон. Её сердцевина была выжжена пожаром, и можно было попасть внутрь через большую трещину в стволе.

– Не открывай глаза. Уловил?

Он кивнул.

– Смотри лучше.

Он посмотрел. И увидел, что на самом деле это не было деревом, а если было, то это было высочайшее дерево на планете. Он словно находился внутри гигантского бобового стебля, простирающегося вверх насколько хватало взгляда. Стены его, казалось, пульсировали и мерцали, и стебель словно бы слегка клонился под ветром. Наконец, благодаря какой-то прихоти ума или сдвигу в восприятии, Майк увидел, что находится на дне огромной воронкообразной тучи, наподобие торнадо, но её края вращались неспешно, а стены были покрыты колибри: их крылья хлопали, их многоцветные грудки были повёрнуты к центру, пульсируя в такт дыханию. Он почти почувствовал тошноту, глядя на этот вращающийся туннель, на трепещущих птиц, и слыша непрекращающийся низкий вибрирующий гул, в то время как трубкообразное облако изгибалось дугой и сворачивалось спиралью над его головой, подобно стеблю какого-то диковинного растения на океаническом дне.