Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец» Страница 58

Кажется, я понял, где находился, куда привела меня судьба. Я перебирал сотни причин, желая опровергнуть эту, явившуюся как озарение, догадку, но все благоразумные доводы рассыпались и рушились, отсылая память к недавним удивительным и престранным фактам. Ясное дело, с кем довелось нам повстречаться. Это были космические пришельцы, и камера, в которую меня заточили, представляла собой один из отсеков звездолета. К осознанию этого я отнесся довольно спокойно. Впрочем, мудрено ли? Газеты и журналы, по телевидению и радио так часто, без умолку, говорили о космических пришельцах, так подробно и словоохотливо излагали свидетельства очевидцев, встреч с ними, так настойчиво отыскивали доказательства очевидного их пребывания на Земле и аргументированно опровергали доводы скептиков, что в пору было дивиться, как это мы раньше не наткнулись на лагерь инопланетян, которых, если верить газетам, было кругом хоть пруд пруди. Однако к черту иронию! Положение наше было весьма незавидное. Едва ли пришельцы жаждали встречи с землянами, иначе зачем искать укрытие в глубинах высокогорного озера? Я поглядел в иллюминатор, за которым мертвенно чернела бездна. Далеко ли надо мной была поверхность озера, высоко ли солнце? Который сейчас час? Я попытался сосредоточиться, но вскоре признался себе, что потерял счет времени. В желудке урчало… Когда они принесут еду? Сволочи! Я хочу есть! Гуманоиды они или земляне, троглодиты или небесные ангелы, никто не давал им права так обходиться со мной! На полусогнутых ногах я приблизился к двери и забарабанил кулаками. Я колотил со всей мочи, вкладывая в удары все свое ожесточение и злость на судьбу, так внезапно и нелепо лишившую меня покоя и радости, и затем обессилено опустился на пол. Нужно было что-то делать, необходимо выбраться отсюда. Но как? Каким образом? Я вновь оглядел эту собачью конуру, и отчаяние охватило меня. Представлялось очевидным, что всякие попытки освободиться обречены. На стенах я не обнаружил ни одного выступа, ни одной щели, словно многотонный каток проехал по ним. Не за что ухватиться пальцами.

Но ведь когда-нибудь должна, наконец, отвориться эта дверь? Допустим, мне удастся повалить, оглушить охранника, но что делать дальше? Бежать? Но, спрашивается, куда, в какую сторону? Мчаться, обезумев, по бесчисленным коридорам навстречу неминуемой гибели?

Пожалуй, о побеге не стоит помышлять. Остается уповать на милость тех, по чьей воле я очутился здесь. Наверное, меня должны допросить. Во всяком случае, прежде чем избавиться от меня, они наверняка постараются утолить естественный интерес, так сказать, к брату по разуму, выяснить, что я за личность, каков уровень моего мышления, в чем состоят мои привычки, вкусы, представления — словом, со мной будут беседовать, а значит, у меня появится шанс. В чем, собственно, он будет выражаться? Наивно и смешно — я пригрожу, что в случае нашего исчезновения нас будут разыскивать. Шофер покажет место, где мы выгрузили катамаран, милиция обшарит озеро, вызовут аквалангистов… Но какой, скажите, аквалангист догадается, что в непроглядной тьме озера, может быть, у самого дна, притаился космический крейсер, а мы, трое несчастливцев, живы, дышим, надеемся еще? Боже мой, кто знал, что все так обернется?!

Я пополз к иллюминатору, уткнулся лбом в стекло, потом повернулся и двинулся обратно — видели бы сейчас меня родители. Когда я подумал об этом, пол подо мной начал наклоняться. Крен становился все больше, и я, не удержавшись, скатился к иллюминатору. Вода за стеклом светлела, следовательно, звездолет всплывал. Я напряженно приник к стеклу — что бы значило это движение судна? Вдруг оно каким-то образом связано с моей судьбой?

Понемногу крен уменьшился, я улегся удобнее и продолжал следить за тем, что было доступно моему взору. Невероятна была скорость, с какой всплывал корабль, я как бы чувствовал сокрушающую силу сопротивления воды за иллюминатором. Вдруг со стекла сорвалась прозрачная струящаяся ткань, и что-то больно ослепило меня, я зажмурился, но тотчас открыл глаза — о боже! солнце! Мгновенье звездолет покоился на поверхности озера; явственно различались дальний берег, тени гор на воде и сами вознесенные к облакам вершины. И тут я полетел в тартарары… Позже я сообразил, что судно, готовясь к погружению, стало на ребро и уж затем устремилось в пучину. Однако какой мощью должны обладать двигатели, чтобы легко управлять такой махиной!

А если это не космический корабль? Черт знает что такое, но только не космический корабль? Я попытался изложить в осмысленной последовательности известные мне факты, и опять дело сводилось к тому, что мы очутились в плену у инопланетных пришельцев. Другого ответа я не нашел.

Я сделал несколько гимнастических упражнений, сел на пол, и в этот момент перед моим носом возникли сочный кусок дыни и ломоть пшеничного хлеба. И дыня и хлеб покоились на белом пластиковом подносе, а поднос держала рука — голая, безволосая. Я поднял голову: ко мне были обращены глупые стеклянные глаза. «Спасибо», — пробормотал я и взял поднос. Робот повернулся, сделал несколько шагов, и дверь за ним бесшумно затворилась. В камере послышался горький запах, к потолку поплыла сизая паволока — проник дымок из коридора. Часом позже за дверью что-то проехало — туда и обратно, потом донесся какой-то свистящий звук, словно выпустили газ из баллона, с шумом проволокли шланги, снова прокатилась тележка, и на ней что-то дребезжало.

Меня не интересовало, чем они занимаются. Будь я ученым, специалистом по изучению проблемы внеземных цивилизаций, то, без сомнения, не упустил бы столь редчайшей возможности. Я попытался бы установить с ними контакт, выяснить, как устроен их организм, каким образом они ориентируются в пространстве, улавливают ли инфракрасное излучение или, положим, ультразвук, в какой степени их мозг способен делать логические умозаключения и в чем суть их блистательных технических решений. Конечно, я не забыл бы узнать, насколько они социально организованы и каковы формы этой организации и кому принадлежат средства производства на их далекой планете. Но я не был ученым-исследователем, никогда не занимался поиском внеземных цивилизаций и потому, если бы что-то и толкнуло меня на беседу с гуманоидами, то лишь простое любопытство, но едва ли разговор получился бы обоюдо-интересным — чувство страха наверняка помешало бы мне. Не хотел, не желал я никаких бесед, никаких разговоров… Я забуду обо всем, никому не расскажу, где был и что видел — прокатился на лодке по озеру, и все. Пройдет время, и я сам не поверю, что со мной происходило все это. Только бы они меня отпустили.

За иллюминатором вновь посветлело, но теперь корабль всплывал плавно и медленно. До чего чиста, кристальна вода озера! Я увидел подножья гор в водорослях, в нагромождениях затопленных деревьев — всюду преобладал траурный цвет. А вот и наш катамаран, лежит кверху днищами, мачта сломана поперек, обломки покоятся поблизости, но не потускнела краска, еще озорно белеет надпись «БЕГЛЕЦ». Грустное зрелище… О чем я думал, глядя на останки нашей лодки? Душа наполнилась печалью, и я чувствовал себя свидетелем чьей-то чужой, не своей, трагедии.

На этот раз звездолет не достиг поверхности, хотя до нее оставалась, может быть, сотня метров, и вновь погрузился, завис во мраке.

Я лег на пол на бок, сунул руку под ухо. Воображение мое было воспалено, какие-то фантастические видения возникали из небытия, а тело охватывала слабость. Я попытался определить, хотя бы на день вперед загадать свою судьбу — что случится со мной завтра? — и тогда с успокоением заснул бы на этом холодном полу, но не находил однозначного ответа.

…Потом мне почудилось, как звездолет сдвинулся и медленно поплыл, рассекая непроглядную, мертвенно застывшую даль глубин. Плоский, точно скат, он плыл, окруженный серебристым сиянием своих иллюминаторов, — пришелец из Вселенной, удивительный странник, и под броней его корпуса, в бесчисленных отсеках и коридорах, без устали копошились роботы, заделывая пробоины, полученные в долгом многотрудном межпланетном переходе, а наверху, в командирской рубке, сидят ОНИ, расслабившись в мягких креслах и устало глядя на пронзенную тонким лучом толщу глубин, и тоже не знают, что будет с ними завтра.

Потом я увидел своих родителей: отца — рыжебородого, смеющегося, и мать — ласковую, чуткую; я смотрел на них с балкона, — они вышли из подъезда и пошагали в магазин (они обычно вдвоем туда ходили), отец в своем неизменном мешковатом темно-сером с полоской костюме, в широконосых грубо сшитых полуботинках, мать — в легком белом платье в желтые цветы, у отца в руке хозяйственная сумка. Я вижу, как отец весело щурится, повернув голову к матери — мать робко, по-девичьи смущенно, улыбнулась…

Сколько длилось мое забытье? Я очнулся, как показалось, от чьего-то прикосновения к плечу, вздрогнул и с ужасом огляделся в полумраке — никого рядом не было, но возле двери что-то белело. Подполз — несколько ломтей «Бухарин» и хлеб. Что ж, хоть какая-то забота.