Виталий Каплан - Струна (=Полоса невезения) Страница 59

— Ну… — хрипло выдохнул он наконец. — Мне просто их жалко стало… Они там сидели, в темноте. И думали, их мочить будут… Или еще хуже. Ну нельзя так… что вы тут все гоните… фашисты, ублюдки… Нормальные пацаны по жизни… ну игрались во всякую дурь… а мы тут что? Тоже типа играем… шевроны, знамена…

Сообразив, что ляпнул лишнее, Димка замолк на полуслове. Вновь обхватил голову ладонями и уставился во что-то, видное лишь ему одному.

— Так-так! — выжидающая доселе Стогова сейчас же перехватила инициативу. — Вот и выясняются интересные подробности. Оказывается, весь год, что Соболев провел в нашем приюте, он втайне копил злобу. Притворялся, лицемерил, а на самом деле ненавидел наши знамена, наши идеалы. Будь он смелым человеком — открыто высказал бы свои мысли при всех, в лицо. Но, как всякий трус, он улыбался и держал при том фигу в кармане. Но шила в мешке не утаишь. Если человек по натуре предатель, то рано или поздно предательство его проявится в делах. Не случись вот этой истории с местным отребьем, позже было бы что-то другое. Знаете, я даже рада, что нарыв вскрылся именно сейчас. Иначе Соболев мог бы совершить куда более страшное предательство. Возможно, пострадали бы десятки людей, сотни… К счастью, он уже сам себя разоблачил.

В душном воздухе ощутимо повеяло тридцать седьмым годом. У нас еще от дедушки остались подшивки тех газет, и в юности я немало прикалывался с приятелями, выхватывая особо идиотские фразы. И ни разу не было мысли, что это может повториться — вот таким странным образом. «По-струнному».

— С другой стороны, Ольга Александровна, — подал голос Осоргин, — все-таки определенный резон в Диминых словах есть. По крайней мере, мотивы его по-человечески вполне понятны. Другое дело, что он не дал себе труда подумать, к чему приведет его неразумная, несвоевременная жалость. А ведь мог бы сообразить, что мы, служители Высокой Струны, знаем, что делаем. Мы никогда не причиним вреда детям, пускай даже таким гнилым переросткам, как эти… белые воины… Но мы достаточно опытны, чтобы решать, в чем именно для них вред, а в чем польза. Посидеть взаперти и подумать им было очень полезно. Да, неприятно, да, страшно. Но ведь мы и не собирались развлекать их и утешать. Они заслужили наказание за свою подлость. Заслужил наказание и Соболев — за свою глупость и самонадеянность…

Юрик изо всех сил вытягивал Димку, но что-то сквозило в его голосе — вялое, хлипкое. Похоже, он сам не верил, что удастся прошибить стены Ольгиной твердыни. В конечном счете, как я понимал, решать все равно будет она. Димка же ее подопечный, а власть Осоргина на «Вегу» ни в коей мере не распространялась. Детский суд — в это могут верить лишь дети. Даже если все воспитанники «Березок» — а их в зале большинство — дружно проголосуют за вариант «дяди Юры», то все равно их голоса рекомендательные. Реально вынесут приговор «вежата» — то есть милосердная леди Стогова, которая рулит ими как трехколесным велосипедом.

— Поэтому, — продолжил Осоргин, — сейчас надо и перейти к этой части. То есть к тому, какое взыскание вынести Дмитрию Соболеву. Мы обсудим варианты, но в итоге, ребята, все будет зависеть от вашего решения. После обсуждения вы проголосуете. Видите, в том углу стоит ящик? Вам всем раздадут бумажки. Кто считает, что Соболев действительно виновен в предательстве — рисует плюс. Кто думает, что это всего лишь недомыслие — ставит минус. И опускаете бумажки в щель, а потом расходитесь по корпусам. К утру мы подчитаем голоса и на их основе вынесем решение. Всем понятно?

Глухое сопение и шепот были ему ответом.

— Тогда давайте высказываться, — вздохнул он. — Поскольку Дима — наш гость, то первое слово — ребятам из «Веги». Есть желающие?

Ольга выразительно обвела взглядом первые ряды, где сидели «вежата». Те ерзали, мялись, разглядывали кто свои кроссовки, кто натертый до блеска пол. Когда немая сцена опасно затянулась, встала худощавая девица, кажется, та, что читала торжественный стишок на церемонии встречи.

— Я считаю, это просто подлость. И предательство! Он всех нас предал! — затараторила девчонка. — Он выпустил врагов, а значит, он и сам враг!

Осоргин хотел было что-то сказать, но сдержался. Похоже, эта дурная комедия мучила его ничуть не меньше меня. Нормальный ведь мужик, не поддающийся идейному гипнозу… А он ведь тут главный, и получается, вся ответственность на нем.

— И я вот лично не хочу, чтобы Соболев оставался в нашей «Веге»! — девчоночий голос до того звенел, что, казалось, вот-вот лопнет, словно перетянутая бельевая веревка. — Его надо выгнать, и пускай идет куда хочет!

Из задних рядов поднялся кто-то из мальчишек. Приглядевшись, я опознал в нем Шустрика.

— Ну прямо, разогналась! Куда он, блин, пойдет, если выгонять? В подвалы, да? Вам, конечно, клево будет, все такие чистенькие у себя в «Веге» останетесь. В белых бантиках из роз! — выдал он вдруг. Однако! Образованные, оказывается, здесь ребятишки. Не всё им, значит, под попсу балдеть.

— А ты нашу «Вегу» не трогай! — сейчас же вскинулась девица. — На себя посмотри!

— А я и смотрю! — парировал Шустрик. — Два уха, один рот.

Осоргин многозначительно кашлянул. Акустика здесь была отличная, без всякого микрофона звук достиг задних рядов.

— Ладно, — примирительно сказал Шустрик. — Я, короче, предлагаю к нам его, в «Березки» перевести. Типа на перевоспитание.

Да, это было бы наилучшим выходом. Только нереально — никаких переводов из приюта в приют не практиковалось. Видимо, высшая политика «Струны» предполагала, что подопечным детям в «упсах» не может быть плохо ни при каком раскладе. А тогда к чему лишние движения? Совсем недавно и Димка мне об этом говорил. Выходит, Шустрик не в курсе генеральной линии?

— Кое в чем ты прав! — вмешалась Оленька Стогова. — Действительно, Соболева нельзя просто так вот выгнать на улицу. Во-первых, он все же несовершеннолетний, и раз уж «Струна» взялась опекать его, то не бросит. А во-вторых, это попросту опасно для окружающих. На улице, предоставленный своим дурным наклонностям, Соболев моментально попадет в какую-нибудь молодежную банду, запишется в тот же самый «белый порядок». И как знать, сколько людей пострадает от его рук? Но ты, мальчик, не прав в другом. Я не говорю уже о том, что переводы из приюта в приют допускаются только с личного разрешения Главного Хранителя, в исключительных случаях. Но самое главное — «Березки» Соболева не исправят. Здесь слишком либеральная для этого атмосфера, — одарила она Юрика снисходительным взглядом. — Здесь у вас Соболев лишь почует безнаказанность и покатится дальше по наклонной плоскости. Это слишком уж запущенный случай, и в обычном приюте ему не место. К счастью, в нашей системе имеется специальное заведение для таких вот неисправимых юных негодяев. Центр психокоррекции в Заполье. Вот туда, я убеждена, и следует отправить Соболева. Других вариантов не вижу!

Ничего себе! Оказывается, в нашей милой «Струне» существует некий «Центр психокоррекции», о котором я и понятия не имел. Никто и словом не обмолвился — ни Лена, ни тем более Маус. Даже великий педагог Валуев со своими радикальными взглядами — и тот, похоже, был не в курсе, раз уж тогда в споре не упомянул. И в материалах по детским заведениям «Струны», которые я просматривал перед поездкой, тоже ни о чем таком не говорилось. Сверхсекретная информация? Отчего же какая-то Стогова — даже не смотритель «Веги», а всего лишь заместитель — знает о таких вещах? И не просто знает, а говорит вслух. Более того — публично. Ex cafedra.

Я поглядел на Юрика. Тот сидел с таким видом, будто все его тридцать два зуба одновременно подверглись атаке хищного кариеса, и лишь несгибаемая воля бывшего моряка препятствует ему бегать по стенкам.

Как я его хорошо понимал. Омерзительное ощущение, когда на твоих глазах творится мерзость, а ты ничего — ничего — не можешь поделать. Ну, Хранитель второй категории Ковылев! Или уж Демидов, без разницы. Что предпримешь? В Боевой Резонанс впадешь, Оленьке Стоговой горло порвешь? Или она тебе, тоже, небось, девица обученная… А всего вернее, позвонишь по «мыльнице» Лене и нажалуешься на вопиющую несправедливость. Да, позвонишь — и услышишь сонный голос: «Косточка, ты, кажется, переволновался. Ты знаешь, который час? И вообще, в мою компетенцию такие дела не входят. Случай-то типичный, надо действовать по инструкции. Наши инструкции отнюдь не дураками написаны. Поэтому давай завтра продолжим, а сейчас, извини, спать хочется». И мы ляжем спать — я тут, а она в своей столичной квартире, в гордом одиночестве… или уже и не в одиночестве? Фиг ее разберешь.

Может, я слишком плохо о ней думаю? Может, все-таки пожалеет мальчишку, по своей глупости угодившего в жернова самой доброй и детолюбивой машины? Только ведь как ей объяснить, кто такой Димка? И почему я так о нем встревожился?