Владислав Крапивин - Тополята Страница 6

– Ты этого и хочешь, да? – сказал отцу второклассник Ресницын. Тот обмяк.

– Я хочу, чтобы мой сын жил со мной.

Они разговаривали на скамейке во дворе.

Желая разозлить отца (чтобы психанул и наконец отстал от него), Тенька нагло сказал:

– Живи с тем, кто у тебя есть! Со своей бабой!

Отец не разозлился. Только мигнул белесыми ресницами.

– Нет у меня никакой бабы… Эх ты…

Лучше бы ударил и плюнул (хотя никогда пальцем не трогал). Но он встал и ушел, слегка согнувшись… Ну и ладно. Тенька решил, что на этом дело закончено. Оказалось, однако, что до конца далеко.

Были встречи с какими-то инспекторами, адвокатами, судьями. С «деревянными» тетками. Все уговаривали маму, уговаривали Теньку, как ему будет хорошо с папой. «А иначе – приют для трудновоспитуемых…» Седой мамин адвокат Борис Евгеньевич сказал одной такой «деревянной»:

– Посмотрите, это живой человек. А вы рассуждаете о нем, как о предмете мебели. Будто решаете, в какую квартиру поместить эту тумбочку. Почему вы не спрашиваете его?

– Потому что дети еще не в состоянии решать такие вопросы!

– А как быть с правами детей, которые вы будто бы защищаете?

– Именно защищаем. Не «будто бы»… Мальчик, ответь наконец ясно! Ты хочешь жить у папы?

– Не-ет!!

В этот крик он вложил столько ярости и отчаянья, что все притихли. И Теньке показалось, что уж теперь-то его и маму оставят в покое.

Не оставили…

На судебное заседание в начале октября Теньку не взяли. Видимо, решили, что не о чем там его спрашивать, и так все ясно. А может быть, потому, что у него болело горло. Мама вернулась из суда под вечер, уже в сумерках. Глянула с порога мимо Теньки и виновато.

– Что? – с тоскливым ожиданием спросил Тенька. – Что решили?

– Да не все ли равно, что решили, – с ненастоящей бодростью отозвалась мама. – Не будут же нас разлучать силой. Думаю, с папой мы договоримся по-хорошему. Не захочет же он, чтобы… вот так… – Она говорила это и Теньке, и соседке тете Тасе, которая была у них в квартире, смотрела телевизор, а теперь вышла на порог.

– Ма… – в тихой панике выдохнул Тенька.

Мама прижала его.

– Да не бойся. Это все будет решаться еще не сейчас. Адвокат обещал подать протест…

Наверно, она и правда верила во все это: и что есть еще время, и что будет протест… Потому что на следующий день ушла на дежурство, оставив Теньку опять с тетей Тасей. Одного его оставлять она не решалась: могут обвинить, что бросает восьмилетнего мальчика без надзора…

Тенька со вчерашнего вечера успел успокоиться. Думал опять, что, наверно, все в жизни наладится. Ну, не могут же схватить его, как бездомного щенка, и утащить туда, куда он не хочет!

Оказалось, что могут.

Высота

Около двенадцати часов позвонили в дверь. Сразу все охнуло внутри у Теньки.

– Не надо… – выдохнул он в спину тете Тасе, которая пошла открывать. Он сразу почуял, «кто там». Но она ничего не почуяла. Даже в глазок не глянула, открыла сразу. Потом объясняла: «Я думала, это твой папа пришел…» Пришел, конечно, не папа. В дверь вдвинулись две одинаковые «деревянные» тетки, крепкий дядька в белом халате и еще один дядька – бритоголовый, в похожей на мундир куртке.

– Квартира Ресницыных… – не то спросил, не то просто сказал бритоголовый прокуренным голосом. – Все как надо… – И кивнул остальным: – Приступайте.

– Ты Степа Ресницын? – обратилась к Теньке «деревянная» в пушистом розовом шарфике. Голос был такой, словно дубовую колоду попытались украсить ромашкой.

Тенька попятился.

– Мальчик, собирайся, – велела другая тетка. – Ты поедешь к папе.

– Папа… в командировке… – выговорил Тенька. Он знал от мамы, что сразу после суда отец срочно уехал в Светлокаменск. И теперь, говоря эти обыкновенные слова, он как бы цеплялся за остатки прежней обыкновенной жизни.

– Папа в командировке, – подтвердила тетка в шарфике (и в голосе ее уже не было ромашки). – А ты сначала поедешь в больницу. Тебя обследуют. Это полагается при переселении в новую семью… Видишь, у тебя и горло завязано, похоже, что ангина…

– Не… по… – хрипло выговорилось у Теньки. А в ушах свистело, как от ветра.

– Оденьте мальчика… – тусклым голосом велел дядька в белом халате.

– Но он же болеет… Ему нельзя… – не сказала, а скорее пискнула тетя Тася.

– Вы его мать? – глядя мимо тети Таси, спросил бритоголовый.

– Я… соседка. Но я…

– Ну и не суйтесь, если соседка, – сказала тетка в шарфике. – Соседок нам здесь не хватало…

– Мы выполняем решение суда, – добавила другая.

– Но нельзя же так… Без спросу в квартиру… Без матери… У вас есть документы?

– Есть, но не для вас, – объяснил бритоголовый. Тетя Тася кинулась к тумбочке с телефоном:

– Я позвоню его маме!

– Стоять! – приказал бритоголовый. – Я сотрудник подразделения судебных приставов. И мама тут ни при чем. Даже хорошо, что ее нет…

«Разве может быть хорошо, если мамы нет?!» – Свист в Тенькиных ушах нарастал. А чужие слова пробивались сквозь него толчками.

– Лучше найдите ребенку одежду. Не ехать же ему налегке, – сказал тот, что в халате.

Тенька был одет по-домашнему: в колготках с рисунком из мелких звездочек, в махровых шортиках и пушистом свитере. Для простуженного ребенка в теплой комнате – в самый раз. А на улицу не потащишь.

Тетка в шарфике раздраженно сказала тете Тасе:

– Найдите же его одежду!

– Я… я здесь ничего не знаю…

Тот, что в халате, шагнул к Теньке (от белого полотна пахло поликлиникой).

– Где твои штаны и куртка?

Тенька шарахнулся, как от громадного таракана. Дядька взял его за плечо.

– Давай ищи… А-а-а!!!

Никогда никого Тенька не кусал. Даже в голову такое не могло прийти. Но сейчас он вцепился зубами во влажную, воняющую спиртом руку с отчаянной силой. И отлетел от яростного толчка. И вскочил. И ударом спины вышиб наружу балконную дверь.

Весу-то в нем было как в скворчонке, но он вышиб. И в охватившем его холодном запахе осенних листьев почуял, что с этого мига началась другая жизнь. Совсем другая.

Во-первых, пространство вокруг сделалось удивительно большим. И в этом пространстве не было для Теньки никакого страха. Отчаяние было, злость, сжатые слезы, но не страх. Он и раньше не боялся ни высоких крыш, ни полетов на качелях, ни беганья по кромкам заборов, ни прыганья в тонких ветках тополиных верхушек. Не раз получал от мамы полновесные шлепки («Обезьяна бессовестная, уморишь себя и меня!»). Но только посапывал, потирая «воспитательное» место.

Но тогда была обычная безбоязненность, а теперь полное бесстрашие. Потому что страшнее того, что надвинулось, произойти уже не могло. Сейчас это был совсем иной Тенька. Готовый на все. Если отберут от мамы, все равно он не станет жить. Колыхание пустоты под балконом и вокруг не пугало ни капельки. Спиной вперед он прыгнул на перила, покачался над желтым от октябрьских кленов двором. Увидел в распахнувшемся дверном проеме белые лица, круглые глаза и рты.

– М-ма… ма-маль… мальчик… не надо… Снимите его… Осторожно… – И никто не двигался.

Попробовали бы только!

Пустота гудела вокруг, и в этом гудении было горькое торжество. Второклассник Степан Ресницын сказал плоским бледным рожам:

– Только суньтесь, гады. Я прыгну вниз. Будете отвечать…

– М-ма… Маль…

– Тенечка… – (Это тетя Тася. А зачем открыла дверь, дура!)

Тенька переступил тоненькими, со звездчатым рисунком, ногами, размотал с шеи бинт, бросил за спину. Помахивая ладонями, прошел по перилам до края балкона. Сделал шаг влево, к стене, и прыгнул на карниз.

Раньше он бы не решился на такой трюк, но теперь даже ни на миг не замер. Карниз, тянувшийся под всеми окнами этажа, был узкий. Чуть шатнешься – и прощай равновесие. Но Тенька не шатался. Да и ветерок помогал – словно подталкивал мягкой ладошкой между лопаток. Прижимаясь грудью то к штукатурке, то к стеклам, Тенька продвинулся к другому балкону. Это был балкон тети Таси. Тенька снова вскочил на перила.

Он понимал, что нет смысла пытаться проникнуть в квартиру. Вся орава наверняка сейчас ворвется туда с лестничной площадки, ухватят его в четыре охапки. Но с балкона уходила в пустоту толстая доска. Ближний конец ее был зажат под крепким порогом балконной двери, а дальний нависал над двором в двух метрах от перил. Тетя Тася иногда вывешивала на этой доске выстиранные половики.

Щуплый пацаненок был ничуть не тяжелее набухших, сплетенных из тряпичных жгутов половиков.

Доска кончалась в метре от верхушки векового клена. Тенька легко спрыгнул на доску. Она запружинила. Но и это оказалось не страшно. Тенька ощущал себя хозяином пространства. Он, легко балансируя, пошел к дереву. Сзади что-то сдавленно голосили.

Тенька словно впитал в себя упругость доски. Снова покачался, соразмерил свою махонькую тяжесть с ритмом размаха и кинул себя в пахучую листву кленовой верхушки. В чащу желтых разлапистых ладоней и сухих крылатых семян.